– Нет, ничего этого нет, мы ведь живем на пятом этаже, и из квартиры можно выйти только через дверь, – немного сникла я, но решила, что сдавать позиции не стану.

– Почему тогда ты думаешь, что это убийство? Из-за новых удочек? Кто-то пришел к твоему отцу, напугал до смерти, уложил на диван, не забыв переодеть его в испачканную кровью рубашку, чтобы все подумали, что это самоубийство. Затем наш преступник закрыл изнутри дверь на собачку, а сам вылетел в окно на метле. Точно! – вдруг усмехнулся он. – Ты же говорила про женский волос. Поздравляю, ты раскрыла дело, это ведьма!

А я, закипая от гнева, мысленно рисовала на его лице еще одну разбитую бровь. С другой стороны, хотя его версия казалась безумной, но было в ней и рациональное зерно. Конечно, никакой ведьмы с метлой не могло быть, значит, мы просто еще не поняли, как преступнику удалось улизнуть с места преступления.

– Ты что, действительно так думаешь? – поинтересовался Егор, наблюдая, как гримаса злости на моем лице сменяется задумчивым интересом.

Прежде чем ответить, я набрала в грудь побольше воздуха, чтобы не наговорить гадостей и не испортить отношения еще до их начала. Да, Егорка тот еще твердолобый баран, но его помощь мне была по-прежнему необходима.

– Не веришь?

– Нет.

– Ладно, давай на миг представим, что папа действительно решил свести счеты с жизнью. Зачем надел грязную рубашку?

– Признание вины. Тут и записку писать не нужно, все и так понятно. Он же был судмедэкспертом, если я не ошибаюсь? – тут же парировал Егор.

– А поза?

– Решил выпить таблетки, но разнервничался, и у него случился сердечный приступ, – невозмутимо отчеканил Егор.

– А глаза? Ты себе даже не представляешь, какой ужас в них читался!

– У моего дяди было больное сердце. Каждый раз, когда его прихватывало, его лицо чего только не выражало. Это банальный страх смерти. Даже если человек сам решает покончить с собой, в последний момент у него включаются инстинкты, а главный из них – самосохранение.

– А вода? – просияла я. – Он хотел принять таблетки, почему не принес воды, чтобы запить?

– Не успел. Сел на диван, откупорил пузырек с лекарством, вспомнил про воду. Хотел встать, чтобы сходить на кухню, тут его и прихватило. Поэтому такое жуткое выражение лица – все случилось неожиданно.

– Знаешь что? – Я уже была готова наброситься на него с кулаками, только бы стереть это выражение бахвальства с его лица. Неудивительно, что в школе с ним никто не дружил, он же просто невыносим. Однако у меня оставалась еще одна просьба, и с рукоприкладством я решила повременить.

– Ладно, ты считаешь мои теории бредовыми, а меня саму набитой дурой, которая читает только любовные романчики. Помоги мне узнать, от чего он. – Я вытащила из сумочки небольшой ключ и протянула Егору.

– Да без проблем. Скорее всего, от камеры хранения. Откуда он у тебя?

– Папа за пару дней до смерти оставил.

– Не думаю, что он ездил в Москву, чтобы что-то для тебя спрятать. Скорее всего, оставил в камере хранения егорьевского железнодорожного вокзала. Так что тебе повезло.

– Почему?

– Он у нас один. Это все или у тебя есть ко мне еще какие-то вопросы?

– Все, – злобно бросила я, сунула ключ обратно в сумочку и направилась к выходу.

– Юль! – крикнул мне в спину Егор.

Я обернулась, решив, что он решил извиниться.

– Ты действительно считаешь, что твоего отца убили?

– За те полчаса, что я пыталась тебе это доказать, ты этого не понял?

– Я подумаю над твоими словами. – Егор поднялся из-за стола и вышел на улицу, оставив меня в одиночестве.

Странный он все-таки, всю дорогу доказывал несостоятельность моей гипотезы, а в конце согласился помочь. Интересно, что он услышал в моем рассказе такого, что решил изменить свое мнение? Ладно, он прав в одном: нужно съездить на вокзал.

Глава 4

Сейчас, когда я наконец выговорилась и упорядочила все теснящиеся в моей голове теории, стало заметно легче. Вместо холодного оцепенения и жалости к себе у меня появилась решимость. Хотелось казаться сильной и независимой. «Отец невиновен, и я не дам списать на него все висяки», – твердо решила я и зашагала на автобусную остановку.

Странное место вокзал, ты здесь всегда между. Между прошлым и будущим, между одним городом и другим. Наверное, поэтому чувствуешь себя здесь неуютно, все время чужой. Маневрируя между пассажирами с детьми и собачками, между тюками и чемоданами, я вошла в шумное, пропахшее креозотом здание вокзала. Огляделась вокруг и двинулась к табличке с надписью «Камеры хранения». Сердце мое стучало в груди почти так же тяжело и часто, как колеса проезжающего мимо станции товарного состава.

Пройдя небольшим полутемным коридором, я оказалась в помещении с искусственным освещением без окон. Справа у стены располагались ячейки для хранения. Я вытащила из кармана ключ. По форме должен подойти, но как выбрать нужную ячейку, их тут полсотни.

– Что-то потеряла?

Я обернулась на голос и только сейчас увидела сидящую в углу с книжкой женщину в синей униформе.

– Да. – Я показала ей ключ. – А как понять, от какой он дверцы?

– На нем номер, – опустив руку с книгой на колени, ответила она.

– Точно, – приглядевшись, я заметила почти стершуюся цифру 11 на потемневшем металле. – Спасибо.

Я быстро пошла вдоль ячеек в поисках нужного номерка. Вставила ключ в замочную скважину и, переведя дыхание, повернула. Дверца отскочила, и я увидела аккуратно сложенные друг на дружку папки, такие же, как в кабинете Мамедова. Сердце мое подпрыгнуло до самого горла. Я выгребла документы и, обхватив обеими руками, поспешила к выходу. Хотелось поскорее убраться отсюда, казалось, меня сейчас кто-нибудь обязательно остановит и отберет мое сокровище и я так и не узнаю, что же на самом деле случилось с папой.

Я едва дождалась, когда доберусь до дома. Пару раз даже хотела присесть на скамейку и просмотреть содержимое хоть одной папки. Неопределенность убивала. Правда, я была почти уверена, эти бумаги имеют отношение к делу, в котором обвиняют отца.

Я вошла в прохладный, пахнущий плесенью подъезд, взбежала по лестнице на третий этаж и захлопнула входную дверь. На пару минут плюхнулась на обувную полку, чтобы унять пульсирующее сердце, одну за другой сбросила с ног туфли и зашла в нашу с Натуськой спальню.

Хорошо, что дома никого, можно спокойно изучить бумаги. Я сгрузила папки на стол и села, придвинув к себе первую. С самого верха на стопке бумаг лежал неподписанный конверт. Мое желание прочесть находящееся внутри письмо было почти так же велико, как и страх перед ним. Я взяла конверт трясущимися пальцами за уголки и достала несколько сложенных пополам тетрадных листков. Почерк папы я узнала сразу и, борясь с окатившей меня с ног до головы тревогой, вцепилась взглядом в синие закорючки букв, пожирая их целыми предложениями.

«Здравствуй, дочка.

Родная, прости моя. Если ты держишь это письмо, значит, я далеко от тебя. Мне не хочется думать, что я за решеткой, мысль о смерти мне ближе. Но, что бы ни произошло, я знаю, тебе одинаково больно. Поэтому я прошу у тебя прощения за все то зло, что причинил тебе. Мысль о самоубийстве посещает меня не в первый раз. Два года назад я был на грани. И только ты, Юлька, вытащила меня с самого края. Я не знаю, как ты обо всем узнала, но уверен, что ты точно все знаешь. Вот сейчас пишу тебе, а разум продолжает сопротивляться правде. Но заверяю тебя, родная моя, все в этом письме чистая правда. Все до последней буквы, как бы ни сложно было в это поверить. Постараюсь быть беспристрастным наблюдателем, хотя и по прошествии двух лет та страшная картина стоит перед моими глазами, лишая трезвости мысли. Перехожу к делу Далис.

Эта история началась в июне 1968 года. Нашу группу вызвали в подмосковный поселок Перепелкин Луг. Возле калитки, ведущей к дому, зарубили известного писателя Владлена Семеновича Иволгина. Мы прибыли на место через час после убийства. Писателя уже успели перенести с улицы в дом, и сейчас он лежал на диване мертвый. Удар топора пришелся ему в лицо и раздробил лобную и лицевую кости. Опознала его, как ни странно, соседка, которая встретила Иволгина, уже смертельно раненного, у калитки. Она даже успела перекинуться с ним парой слов. Заметив кровь, женщина, естественно, спросила: «Что случилось?» Но вот ответ Иволгина привел в замешательство не только пожилую соседку, но и опергруппу: «Ничего страшного, это я сам». Странная фраза для человека, который через минуту свалится замертво на землю, не дойдя до дома несколько метров.

Конечно, возможные улики, которые могли остаться у калитки и на дорожке, ведущей в дом, были затоптаны посельчанами, которые слетелись к месту преступления чуть не всем поселком. Да и без улик было понятно, что это злодеяние совершил кто-то из своих (вспомни слова покойного).

Пока я возился с телом, следователь опрашивал родных и соседей. У Иволгина было четыре дочери: старшая Яна – его дочь от первого брака. Его первая жена захворала и померла, а дочку-подростка он забрал к себе. На момент гибели отца ей было восемнадцать. Две девочки-двойняшки – шестнадцатилетние Майя и Лариса, и дочка его второй супруги Ирины Иволгиной от первого брака – Ада. Ей на момент смерти отчима было почти двадцать. Все пять женщин были убиты горем. Никто ничего существенного сказать следствию не мог. У всех пятерых было алиби. Яна готовила обед и все время находилась на кухне. Майя и Лариса только что вернулись из Дворца пионеров, где уже три года занимались в танцевальном кружке. Жена Ирина с Адой ездили в город за покупками и вернулись спустя час после убийства. Из всех домочадцев именно у них мог быть мотив убить Иволгина. Его жена жаловалась, что супруг – скупердяй и дает ей на жизнь сущие копейки. Ада же хоть и любила отчима, была ему не родной. Однако их алиби подтвердил и водитель рейсового автобуса, и продавцы промтоварного магазина в Егорьевске.

Перебрав родственников (как оказалось, у покойного Иволгина кроме семьи никого и не осталось), следователь начал опрос соседей и друзей. Выяснилось, что писатель был человеком очень замкнутым и нелюдимым. Почти ни с кем в поселке не общался, да и из дома выходил редко, только по крайней нужде. Даже в общем доме не жил. За год до смерти он переселился в небольшой флигель рядом с домом, там и обитал, вплоть до того рокового дня 10 июня 1968 года. Вот только кто мог выманить этого отшельника на улицу, так и не выяснили.

Юленька, я почти уверен, что ты не понимаешь, зачем я так подробно тебе обо всем рассказываю. Но уверяю тебя, совсем скоро ты это поймешь. Для меня очень важно, чтобы у тебя в голове сложилась полная картина произошедшего два года назад в писательском поселке. Думаю, ты начала догадываться, к чему я веду свой рассказ. Да, он будет касаться убийства семьи Иволгиных, которое осталось нераскрытым и в котором (я это предчувствую) обвинят меня, твоего слабого, нерешительного, запутавшегося отца. Прости, я продолжаю.

Самым запутанным и непонятным моментом всего расследования были записи Иволгина, найденные при обыске в его кабинете. Кроме личных заметок, набросков новых романов, в его бумагах было найдено подробное описание странного, почти сатанинского обряда по созданию советского сверхчеловека – идеальной женщины, которую Иволгин называл Далис – от сокращения лозунга «Да здравствует Ленин и Сталин!». Нужно ли говорить, что эти записи вызвали неподдельный интерес у всей следственной группы, включая и твоего покорного слугу. Мы даже на какое-то время поверили в помешательство писателя, о котором поведала нам его вдова. Если бы… Если бы через неделю после похорон не нашли убитой саму Ирину, а все их четыре дочери не исчезли.