Никто не говорил мне, что я потерял всех. Никто не говорил: «Ромео, как ты дышишь, если у тебя внутри пепел и чужая кровь?» Потому что им было всё равно. Они надеялись, что я забуду. Что я забуду её голос, её руки на животе, её волосы, пахнущие мёдом и молоком. Что я забуду, как мать смотрела на меня из угла – уже без лица, без надежды, без молитвы. Но я не забыл. И я не прощал.

Я встал впервые через шесть недель. Земля была не моя, комната – чужая, тело – выжженное. Я держался за поручень, как за последнее, что напоминало, что я когда-то был живым. И сделал шаг. Один. Всего один. И рухнул. Лицом в кафель, зубами в собственный хрип. Я не плакал. Я рассмеялся. Смехом без звука, без воздуха. Потому что понял: если я снова стою – они снова падут.

В зеркале было существо. Серая кожа, ввалившиеся щёки, взгляд чужака. Но под этим – я. Плоть. Порванная, сшитая, трепещущая от ненависти. Я – собранный из боли. Не человек. Напоминание. Я не стал другим. Я просто снял кожу.

Когда Николо пришёл, он не жалел. Он положил папку на подоконник. Досье. Фото. Подписи. Имя – одно из главных. Я узнал. Он был там. Он отдал приказ. Он стоял на крови моей семьи и говорил: «Добей. Не жалей.» И на одной из страниц была она. Аврора. Девочка. Светлая. Выдана замуж. За охотника. Ради мира между кланами. Ради них.

Я долго смотрел на её лицо. В глазах не было вины. Только свет. Слишком много света. Я не почувствовал желания. Я почувствовал цель. Она станет их расплатой. Она будет тем, на чьей коже я оставлю клеймо боли. Через неё они поймут. Я не приду с оружием. Я приду с телом. С прикосновением. С властью. С долгом, который они забыли. А я нет. Я не забуду. Я не дам забыть. Её день свадьбы станет их днём траура. Её слёзы – их откупом. Её слом – их прощением. И если бог существует, он будет смотреть мне в спину, когда я вхожу в храм.

Потому что эта девочка – моя. Уже. Её отец держал в руках кровь моей жены. А теперь я держу в кулаке её сердце. Она ещё не знает. Но скоро. Очень скоро.

Я не спешил. Слишком часто те, кто спешат, умирают не в бою, а в собственной гордости. Месть не должна быть горячей – она должна быть медленной, как ржавчина. Я собирал. Людей. Имена. Лояльных. Плотных, молчаливых. Старых. Тех, кто помнил кровь, а не дипломатию. Новую стаю. Они не клялись. Они просто пришли, когда я позвал. Потому что знали – если я стою, кто-то должен упасть.

У храма, где должна была состояться свадьба, я был дважды. В первый раз – как тень. Притворился охранником. Прошёлся по периметру. Понял, где камеры, где слепые зоны, где тупые морды с кобурами, которым за наличные всё равно, кто идёт к алтарю. Я смотрел на стены, как палач смотрит на гильотину. Не с почтением – с расчётом. Во второй раз я был внутри. В чёрном, в тишине. На репетиции. Она шла по проходу. Светлая. Тихая. Не смотрела ни на кого. Как будто знала. Как будто слышала меня. Я сидел в самой дальней скамье. Пальцы дрожали не от эмоций – от сдерживания. Я мог. Уже тогда мог. Подняться. Выхватить нож. Бросить её на плиту у алтаря. Но я не сделал. Потому что это было бы просто. А просто – значит слабо. Я сильнее. Я жду.

В день перед свадьбой я не спал. Мои руки перебирали ремни. Ножи. Патроны. Но главным оружием была не сталь. Главным был я. Мой взгляд. Моя походка. Моё имя. Ромео Мортеллис – мёртвый, которого не добили. И теперь я сам вырезаю себе дорогу обратно. В ад. Но не для того, чтобы гореть. А чтобы сжигать.

Я стоял у окна в своём доме. Тёмный костюм. Рубашка – простая, как саван. Кожа пахла сигаретами и сталью. В отражении – не человек. В отражении – зверь, которому дали имя. И теперь он идёт за ней. Не чтобы спасти. Не чтобы убить. А чтобы забрать. Насовсем. Плевать, любит она или нет. Плевать, дышит или нет. Главное, чтобы помнила. Каждый раз, когда прикоснётся к себе. Каждый раз, когда откроет рот. Каждый раз, когда закроет глаза. Чтобы там был я. Как пуля, которую не вынуть. Как шрам на шее. Как ошейник из крови.

Ночь перед свадьбой была холодной. Камни под ногами дышали инеем, как будто сама земля чувствовала, кто по ней идёт. Я спустился в подвальное помещение – старое логово, покрытое следами старых битв. Обугленные стены, стальные шкафы, запах оружия и мокрого меха. Стая ждала. Они не сидели. Они стояли – плотной массой, напряжённой, как тетива. Волки в человеческой коже. Мои. Не по клятве. По крови.

Я прошёл мимо них, не говоря ни слова. Молчание – сильнее приказов. Оно гудело в бетонных стенах, как предгрозовая тишина. Я встал у длинного стола, на котором лежали схемы, фотографии, чертежи храма. Моя ладонь скользнула по ним. Я не смотрел вниз. Я смотрел только на них.

– Завтра, – сказал я, и голос мой разнёсся, как рык. – Мы не оставим свидетелей. Только её.

Кто-то хрустнул пальцами. Кто-то кивнул. Никто не спросил, зачем. Они знали. Это не была месть. Это был ритуал. Кровь за кровь. Прах за прах. Тело за тело. Её тело – за тела моих.

Я кивнул Николо. Он подошёл ближе, хромая на старую ногу. Его глаза – ещё живые, ещё чёрные, ещё мои. Он смотрел на меня, как смотрят на чёрную дыру – не потому что боятся, а потому что не знают, что за ней.

– Всё готово, – сказал он. – Люди расставлены. Машины подогнаны. В церкви будет около сорока. С ней – восемь охотников. С ним – пятеро.

– Он умрёт первым, – тихо сказал я.

– А она?

Я не ответил сразу. Только подошёл к маленькой коробке, что лежала на дальнем столе. Деревянная. Простая. Без украшений. Я открыл её. Внутри – металл. Стальной обод, тёмный, матовый, чуть шершавый. В нём не было драгоценностей. Не было ни одной надписи. Только замок. И цепь, уходящая за край бархатной подложки.

– Не кольцо, – прошептал Николо. – Жёстко.

– Честно, – ответил я.

Я взял его в руки. Оно было тяжёлым. Настоящим. Я не надену его на её палец. Я замкну его на её горле. Не как трофей. Не как украшение. А как знак. Это не будет клятва. Это будет метка. Чтобы даже в темноте она чувствовала – чья она теперь.

Я поднял взгляд. Стая ждала. Николо молчал. Я сжал кольцо в кулаке, и металл резанул по коже. Кровь выступила – капля. Ровно одна.

– Утром, – сказал я. – Мы заберём её.

И пусть весь их мир рухнет.

Я не пришёл – я вошёл в этот день, как нож в живот. Не спеша. Не бросаясь. Как тот, кто знает – его не ждут, но уже поздно прятаться. Солнце било в окна храма, как будто не понимало, куда светит. Лепнина сверкала, музыка лилась по камню, как вино по мрамору. Она стояла там. Белая. Хрупкая. Чужая. Наивно глядящая в глаза мужчине, которого считала спасением. В другой жизни – я бы, может, даже посмеялся. В этой – нет. В этой я просто держал ладонью холодный металл и шагал.

Первый убитый – охранник у ворот. Он даже не успел вздохнуть. Второй – на лестнице. Я вырвал у него пистолет, перерезал горло и поймал взгляд его напарника – того, кто целился мне в спину много лет назад. Его сердце лопнуло на кафеле, как спелый плод. Стена церкви впервые за долгое время напиталась настоящей кровью.

Я вошёл под своды, когда священник поднял глаза. Его речь оборвалась. Музыка захлебнулась. Люди обернулись. Я не бежал. Я шёл. Медленно. Как смерть. Не с криком – с молчанием. У меня не было лица. Только взгляд. Люди дёрнулись. Кто-то крикнул. Жених схватил её за руку, отступил. Хороший инстинкт. Поздно.

Охотники рванулись вперёд. Два упали от пуль, третий – от клыков. Я позволил своим быть зверями. Пусть. Это была их месть тоже. Я прошёл сквозь стрельбу. Сквозь дым. Сквозь крики. К ней. Она осталась. Не сдвинулась. Глупая. Смелая. Бессмысленно сильная.

Он заслонил её. Стал перед ней, как будто из него можно построить стену между мной и тем, что теперь моё. Я поднял руку. Он понял. И не отступил. И всё равно – лёг первым. Пуля вошла ему в грудь. Он охнул. Без пафоса. Без последнего слова. Просто упал. Упал ей под ноги. И весь её свет в глазах – погас. Я увидел это. Увидел и зацепился, как зверь за запах.

Она закричала. Не моё имя. Не в мольбе. Просто – крик. Живой. Резкий. И это было как музыка. Я подошёл. Схватил её. За запястье. За волосы. За горло – нет. Ещё нет. Она билась. Плакала. Вырывалась. Я молчал. Она ударила меня. Ладонью. По щеке. С дрожащей яростью. Как девочка. Как дочь убийцы. Я усмехнулся.

– Ты моя, – сказал я, и её мир треснул.

– Рыбка, – добавил я тише. – Добро пожаловать в ад.

Я поднял её на руки. Как трофей. Как дар самому себе. Мимо тел. Мимо криков. Мимо крови. Она извивалась. Я держал крепко. Не нежно. Не жестоко. Как положено тем, кто не отпускает.

Позади раздавались выстрелы, вой, шаги. Но я уже вышел. Я уже нёс её. И в этот момент я понял: теперь я живой. Потому что она рядом. Потому что она не моя женщина. Она – моя расплата.

Глава 6

АВРОРА

Я очнулась от тьмы, которая была не просто темнотой – а состоянием души. Медленно, как треснувший лёд по весне, в сознание возвращалась боль. Не та, что пронзает тело, а та, что выворачивает внутренности и заставляет сердце биться в окровавленной клетке из рёбер, как подыхающая птица.

Первое, что я почувствовала – холод камня под щекой. Второе – тяжесть цепи на щиколотке, впившейся в кожу, как змея в добычу. А третье… третье было хуже всего. Ощущение, что моё тело больше не принадлежит мне. Словно кто-то выкрал изнутри всё, что делало меня собой, и оставил только оболочку – для своего удовольствия, для своего торжества.

Я не знала, сколько прошло времени. Дни и ночи слились в один сплошной кошмар, как размытая акварель на мокром полотне. Но я знала, чьи руки держали кисть, раскрашивая мою жизнь в оттенки ада.

Ромео.

Он не приходил с того момента, как швырнул меня на холодный пол этого подвала. Возможно, хотел, чтобы я сгнила здесь от голода и жажды. Или чтобы я сломалась раньше, чем он соизволит явиться. Я лежала, свернувшись калачиком, как побитый щенок, и считала удары сердца – просто чтобы знать, что оно всё ещё бьётся, хотя, может быть, лучше бы перестало.

Дверь открылась беззвучно, как рана. В подвал хлынул свет – резкий, безжалостный, вспарывающий тьму. Я зажмурилась, инстинктивно отползая к стене, будто она могла защитить. Глупо. В мире, где сильные пожирают слабых, стены – всего лишь декорация к спектаклю насилия.

– Она очнулась, – произнёс чей-то голос. Не Ромео. Другой. Низкий, хриплый, как наждачная бумага по свежей ране.

В подвал вошли трое. Двое мужчин и одна женщина. Не просто люди – хищники в человеческой коже. Я видела это по их походке, по тому, как они принюхивались, по тому, как их глаза оценивали меня – не как личность, а как добычу, которая по какой-то причине ещё не съедена, но уже помечена.

Женщина была высокой, с идеальной осанкой, словно её позвоночник был выкован из стали. Её рыжие волосы пылали в скудном свете, как костёр, в котором сгорело моё будущее. Она смотрела на меня так, как смотрят на таракана, которого ещё не решили – раздавить или позволить пожить для развлечения.

– Это она? – спросила она, не обращаясь ко мне. Словно я была вещью, неспособной отвечать. – Та самая дочь Веласкеса? Я думала, она будет… внушительнее.

– Разочарована, Кайра? – усмехнулся один из мужчин, массивный, с шрамом, пересекавшим его правую бровь.

– Просто удивлена, – она пожала плечами с той небрежной грацией, что бывает у прирождённых убийц. – Ромео обычно питает слабость к более… особенным игрушкам.

Они говорили так, будто меня здесь не было. Или словно я была мебелью, о которой спорят новые хозяева – стоит ли оставить или выбросить на помойку. Я сжалась, но заставила себя не отводить взгляд. Если смерть придёт – пусть смотрит мне в глаза.

Второй мужчина шагнул ближе. Старше. Седые виски, глаза цвета застывшего янтаря, в которых плескалась древняя мудрость и еще более древняя жестокость. Он наклонился, и я инстинктивно отпрянула – так кролик отшатывается от змеи.

– Николо, – представился он, и его голос был странно мягким для человека с таким взглядом. – Я принёс тебе одежду и воду. Ромео приказал, чтобы ты была… презентабельной.