Однако за долгое время не явила себя никакая опасность – ни в виде чужого человека, ни странного события, – и девочка постепенно забыла, что надо бояться.

Да, честно говоря, для этого и времени не было.

Только ночами, когда дворец затихал на недолгое время, ей случалось проснуться от нахлынувшей паники.

Она не имела определенного очертания, скорее походила на внезапный испуг робкого зверька, но, к счастью, это состояние длилось недолго. Наступал день с его заботами, и душа девочки успокаивалась.

Может, все еще будет хорошо!

Год жизни при фрейлине Куракиной пролетел совершенно незаметно, но не так, как бывает, когда жизнь насыщена событиями. Наоборот – когда каждый день повторяет предыдущий, и потому жизнь кажется одним, слепленным из одинаковых днем. Правда, теперь ей уже не казалось, что просвета не видно.

Зизи научилась выкраивать минуты для отдыха, для чтения, вновь обрела друзей, привыкла выполнять свои обязанности четко и быстро. Было, чему радоваться. Но вместе с взрослением вернулись и размышления о дальнейшей судьбе.

Ей исполнилось четырнадцать. Уже четырнадцать. Сейчас у нее есть кров и еда, но неужели всю жизнь придется спать на полу и выносить горшки?

Странно. Еще год назад жизнь радовала ее своей устоявшейся определенностью. И вот пожалуйста! Она как бабка в сказке «О рыбаке и рыбке». Сначала была согласна на новое корыто, а потом и судьбой столбовой дворянки осталась недовольна.

Когда-то Эдит Карловна сказала ей, что надо всегда желать большего. Тогда, дескать, мечты начнут сбываться. Зизи не сразу поняла смысл мудреной фразы. Что может желать воспитанница приюта? Ее мечта обрести родителей при всей силе желания не сбывалась. Ничего большего и лучшего она представить не могла. Сейчас она трактовала слова Эдит иначе. Надо не просто хотеть, а стремиться. Не ждать, когда чудо свалится тебе в руки, а делать все, чтобы оно случилось.

Осталось понять, что именно она должна делать, чтобы изменить жизнь.

Усевшись на коврик и подобрав под себя ноги, Зизи думала об этом постоянно, но ничего умного придумать не могла.

Март тысяча восемьсот восемьдесят первого был пронизывающе холодным, не предвещавшим скорого тепла.

Это была неделя дежурства Куракиной в покоях цесаревны, и Зизи ожидала этих дней, как праздника. Уж наверняка удастся посидеть с книжкой хоть часик. Накануне Анет сообщила, что принесет роман Виктора Гюго, появившийся у Нелидовой совсем недавно, но уже прочитанный. Неделя дежурства хозяйки Анет как раз закончилась, и Нелидова с разрешения цесаревны укатила в Петергоф навестить родных. Горничную с собой не взяла. С самого утра Зизи ожидала возможности встретиться с подругой и забрать книгу с удивительным названием – «Собор Парижской Богоматери». Однако было уже два часа пополудни, а Анет все не приходила.

В конце концов, не вытерпев, Зизи отправилась к комнатам Нелидовой в надежде встретить Анет по пути. Однако той не было ни в коридоре, ни в комнате. Озадаченная Зизи двинулась дальше, гадая, куда могла запропаститься подруга.

Она спустилась на первый этаж, добрела до Малого подъезда и, притаившись за колонной перед выходом, – как бы не стали кричать и гнать, – стала с любопытством рассматривать входивших и выходивших дворцовых гренадеров в высоких меховых шапках.

Внезапно что-то произошло. Высокие двери распахнулись, словно откинутые злой силой, и мимо пронесли показавшегося ей огромным человека в военном мундире. Одна его ступня была оторвана, другая нога раздроблена ниже колена. Из ужасных ран фонтаном била кровь, казавшаяся в полумраке коридора черной. Лицо раненого Зизи не рассмотрела, только заметила краем глаза, что оно было мертвенно белым.

Не понимая, что и зачем делает, но повинуясь сильнейшему порыву, Зизи бросилась следом. Ее никто не прогонял и не мешал, наоборот, из помещений выбегали все новые люди и тоже бросались за гвардейцами, несшими раненого на руках.

Наконец его внесли в распахнутые двери какой-то комнаты и уложили на узкую кровать.

Народ все прибывал. Кровью был залит весь пол, люди ходили туда-сюда и разносили ее на сапогах, кровь смешивалась с талым снегом, грязью, превращаясь в бурое месиво.

Наконец в толпе зашептали: «Боткин». Несколько человек в мундирах отогнали толпящихся, и невысокий человек с бородой и в круглых очках стремительно прошел к кровати.

Зизи стояла в самом углу комнаты, почти незаметная из-за забитого книгами шкафа. После прихода лейб-медика народу в комнате все прибывало, и наконец стало душно.

– Окно откройте! – крикнул, не поворачиваясь, доктор Боткин. – Людей выгоните и смойте грязь! Заразы нам только не хватало!

Гвардейцы стали надвигаться на толпу. Зизи вместе со всеми вышла, но направилась в другую сторону, где, как она успела заметить через открытую дверь, находились служебные помещения. В одном из них она обнаружила стопку полотенец. Сунув кучей в рукомойник в углу, она выжала их и побежала обратно.

В комнате оставались только доктора да несколько человек в мундирах и партикулярном платье.

Отточенный слух Зизи уловил вопрос, заданный одним из них лейб-медику Боткину: долго ли проживет раненый.

– От десяти до пятнадцати минут, – почти не разжимая губ, ответил тот.

Зизи услышала сдавленные рыдания говорившего и слабый голос стоявшего у изголовья кровати мальчика. Он шептал молитву.

«Надо спешить», – подумала Зизи и подошла. Странно, но ее появления никто не замечал. Вокруг кровати валялись окровавленные куски одежды, остатки разорванных взрывом сапог, искореженная сабля, черные от копоти остатки эполет. Перемешанные с грязью, они делали картину еще более ужасающей, словно раненый лежал не в комнате, а на мостовой. Встав на колени, Зизи принялась собирать тряпки. Рядом появилась еще какая-то женщина и начала делать то же самое. Третья стала быстро и ловко вытирать пол. Подходить близко к ложу умершего они не решились, вымыли полы в коридорчике и на лестнице. Там грязи и крови было больше всего. Все трое молчали. Наконец делать еще что-то стало невозможно: в комнату вошли женщины, одна из которых с ужасным криком бросилась к кровати.

Подошел один из офицеров.

– Идите отсюда. После все сделаете.

Зизи вышла последней, не чуя ног.

Народ заполонил залы и коридоры дворца. Все говорили лишь об одном: о взрыве на набережной Екатерининского канала и смертельном ранении императора Александра Второго от брошенной террористами бомбы.

Тут только до Зизи дошло, кто был тот раненый.

Накатившая внезапно дурнота заставила ее кинуться к ближайшему окну, растворить его и долго вдыхать мартовский воздух, пытаясь ее отогнать.

Мимо все время ходили и бегали люди, раздавался громкий надрывный плач, тревожные возгласы неслись со всех сторон. Электрические лампы были зажжены во всех помещениях. Однажды Зизи довелось любоваться с улицы сияющим, как рождественская елка, дворцом, но сегодня яркий свет делал лица людей еще бледнее. Все вокруг вообще казалось мертвенно белым.

Зизи забилась в угол неизвестно какого по счету коридора и закрыла глаза. Рядом остановились двое.

– Не перевязав раны, императора повезли во дворец. Неужели совсем ума нет!

– Охрана была растеряна. Наверное, думали только о том, как быстрее убраться от места, где разгуливают террористы.

– Я слышал, доктора считают: если бы государю не дали истечь кровью, он остался бы жив.

– Это было седьмое или восьмое покушение?

– Седьмое. Все, как ему предсказали.

– Теперь очередь цесаревича.

– Типун тебе на язык!

– Да я не об этом. Он совершенно не готов вступить на престол.

– Судьба. Что поделаешь.

– Судьба не то чтобы завидная. В России террористы стреляют лучше наших солдат.

– Бог милостив.

– Но не к Романовым. Они вообще невезучие.

Говорившие давно ушли, а Зизи еще долго сидела в углу с закрытыми глазами.

Потом она никак не могла вспомнить, чем закончился этот день. Вроде бы кто-то помог ей добраться до фрейлинских комнат. А может, она дошла сама.

Разум начал возвращаться через несколько дней, когда им с Полин пришлось помогать всем службам готовиться к похоронам императора. В основном дела для них нашлись на кухне. Потребовалось много рабочих рук для приготовления поминального угощения для служащих, которых, как узнала Зизи, было не менее полутора тысяч. Но даже в самые загруженные работой дни залитый кровью и грязью пол вставал перед глазами, стоило только их закрыть.

Страшные картины побледнели и почти стерлись не сразу, только ближе к лету.

Однако забыть она не могла.

На летние месяцы новый император Александр Третий с ближним кругом собрался на отдых в финские Шхеры. Куракина, как одна из фрейлин императрицы Марии Федоровны, была приглашена. С собой она взяла Полин, оставив Зизи следить за комнатами, ухаживать за цветами в горшках, которые в неимоверном количестве водились у Куракиной, и ждать возвращения хозяйки.

Наверное, за все время ничему Зизи не была так рада, как этому нежданному отдыху.

Часы работы чередовались с чтением и посещением кухни, где скучающие повара учили ее варить шоколад. Среди них оказались пара французов, с которыми можно было поболтать на их родном языке. Удивившись познаниям прислуги, оба с жаром взялись за совершенствование ее произношения, чему девочка была несказанно рада.

Несколько раз Зизи отваживалась прогуляться до Летнего сада и даже чуть дальше, каждый раз убеждая себя, что в людных местах с ней не может приключиться ничего плохого. Она забывала при этом, что тот, кто приходил в приют, может случайно заметить ее и узнать.

Но ничего не случилось. Никаких господ, желающих ее схватить, Зизи ни разу не встретила. И где-то в глубине души теплилась надежда, что ее жизнь не превратится в кошмар. Разве она это заслужила?

Сергей Салтыков

В царской семье была традиция заводить собак. Кошки появлялись редко. Все началось с любимца Петра Первого – Тиграна, чучело которого теперь хранилось в Кунсткамере. Павел обожал такого же курносого, как сам, шпица и не признавал больших псов. Александр Павлович к животным был вообще равнодушен, предпочитал общение с дамами. А вот у его брата Николая, вошедшего на престол в двадцать пятом году, был черно-белый пудель по кличке Гусар.

Александр Второй, страстный охотник, уважал собак серьезных – гончих и борзых. После того, как охоту перевели из Петергофа в Гатчину, построив Егерскую слободу с псарнями, их стало не менее сотни. Александр Третий, как и его отец, считался знатоком охотничьих собак. Но был у Александра Александровича и личный четвероногий питомец. Матросы корабля «Африка» подарили ему камчатскую лайку. Эту собаку все так и называли – Камчатка.

Алексей Борисович Перовский, личный друг нынешнего императора, охоту не жаловал, поэтому имел склонность к милым и дружелюбным песикам. Особенно ему нравились пудели, и этим он совпадал во мнении с Николаем Первым, державшим исключительно пуделей, самостоятельно выгуливая Драгуна, который был после Гусара, а конце жизни – пуделиху Муфту. Император любил прохаживаться со своими любимцами вдоль набережной, причем без всякой охраны, и это было известно всему Петербургу. Сам не ведая, по какой причине, Перовский перенял эту привычку гулять мимо императорского дворца с Мими. В конце концов, променады полезны для здоровья.

Чаще подобные прогулки случались в воскресенье перед службой в Исаакиевском. На раннюю он не поспевал, приходил к началу второй, заведя Мими домой.

В этот раз по хорошей погоде они с пуделихой зашли чуть дальше обычного, до перекрестка с Суворовской площадью, где начинался плашкоутный мост.

Вдыхая свежий утренний воздух, Алексей Борисович с улыбкой глядел, как Мими, помахивая хвостиком, бодро трусила по мостовой, и, увлекшись, вступил на проезжую часть.