– Все дело в скромности, немало великих людей предстало перед Богом, но они совершенно невидимы среди обычных людей, потому что нет их изображений. Они уходят незаметно, никто о них не знает. Но зато остаются их дела, их благородные поступки, которые передаются из уст в уста, из поколения в поколение, которые помнят благодарные потомки. Разве пророк и посланник Всевышнего имели изображение? Нет… Но их великие дела остались. Нет ничего грешнее того, кто приписывает себе умение творить подобно Всевышнему. Разве художник способен вдохнуть в нарисованное жизнь? Однако они хотят казаться такими, как если бы их картины были написаны самим Всевышним. Как же из мертвого сотворить живое? На это способен только Аллах. Вскоре они и сами возомнят себя богами. Не существует большего греха, чем этот… Брат мой, нам не нужно воевать между собой, у нас имеются противники посерьезнее, мы должны объединиться и воевать с тобой против безбожников, которые наделяют неодушевленные предметы божественной силой. Обещаю тебе, между нами всегда будет мир, если мы будем следовать общим правилам. И тогда ни одна стрела не полетит в сторону твоих жилищ.

– Ты отведешь свои войска от Константинополя? – с некоторым недоверием спросил император.

– Я отдам приказ моим военачальникам тотчас вернуться в халифат, как ты мне пообещаешь, что будешь бороться с идолопоклонниками, – в упор посмотрел на басилевса халиф Умар.

Приложив руку к груди, император ромеев пообещал:

– Клянусь именем Господа моего, что я сожгу все иконы в Римской империи, уничтожу все фрески в храмах с изображением святых, сожгу все книги с их изображениями, чтобы повернуть своих подданных лицом к Богу и чтобы в твоем лице обрести настоящего друга и установить между нашими великими государствами подлинный мир.

– Я бы хотел выкупить всех пленных солдат, – добавил Умар. – Что такое солдатская доля, мне хорошо известно.

– Ты получишь их, брат мой Умар.

– У нас с тобой общие цели. Я был уверен, что мы поладим. Позвать ко мне Тарика ибн Зияда, – приказал халиф секретарю.

Через минуту в помещение вошел высокий худощавый мужчина в зеленой тунике с короткими рукавами, белый хитон был подпоясан с напуском. На костлявой голове белый платок. Это был военачальник Арабского халифата, сумевший покорить королевство вестготов. Солдаты его называли «стучащий в дверь»: в какой бы город ни постучался Тарик, тот непременно распахивал свои врата. Теперь на очереди был Константинополь.

Не привыкший сгибать прямую спину на поле брани, он низко поклонился халифу Умару, выражая свое глубокое почтение.

– Как выяснилось из разговора с императором ромеев Львом III, у нас куда больше сходств, чем различий. Наши внутренние враги опаснее внешних. Я борюсь за чистоту ислама в халифате, а брат мой борется с идолопоклонниками в Византии. Нужно помочь басилевсу в этом… Отведи войска от Константинополя и возвращайся в халифат.

Военачальник, покоривший жестоких вестготов, захвативший Пиренейский полуостров, завоевавший Испанию, по праву считался лучшим полководцем халифата. Оставалось последнее – взять Константинополь. И вот, когда цель была невероятно близка, а созревший плод уже сам готов был упасть в его крепкие ладони, удача вдруг отвернулась от него – он должен возвращаться в Дамаск, не предприняв попытки захватить столицу Державы ромеев.

Посмотрев с укором на халифа, Тарик надеялся, что тот отменит приказ, но Умар продолжил суховатым тоном:

– Как долго мне ждать ответа?

– Господин правоверных, я выезжаю немедленно в войска, чтобы в точности исполнить твое распоряжение, – отвечал полководец, распрямившись.

– А теперь мне необходимо помолиться. Недалеко отсюда есть молельная комната… Если Аллаху будет угодно, мы еще с тобой встретимся, брат мой.

Басилевс Лев III последовал за халифом, вышедшим на каменную дорогу. Выложенная еще древними римлянами несколько столетий назад, она по-прежнему оставалась крепкой, как если бы время пробежало мимо нее, лишь по обочинам заросла высоким густым разнотравьем, вперемешку с низкими колючими кустами.

Из бухты, отстоявшей на пять километров от холма, открывался хороший вид: на пристани, толкаясь деревянными пузатыми бортами, стояли парусники.

К халифу подвели белого, словно первый снег, жеребца. Горячего, нетерпеливого, с чуткими ноздрями, длинной шеей и тонкими ногами.

– Это ваш конь, повелитель правоверных. Он лучший во всем Арабском халифате! – торжественно объявил слуга.

– А где же мой старый и верный товарищ? – неожиданно спросил халиф Умар, посмотрев по сторонам.

– О ком вы спрашиваете, господин правоверных? – озадаченного поинтересовался слуга.

– Я говорю о моем старом верблюде, с которым я прошел немало дорог, в том числе и военных, когда был простым пехотинцем, и который ни разу меня не подвел и всегда был верен мне.

– Господин правоверных, мы посчитали, что жеребец принесет вам радость, – смущенно отвечал слуга.

Халиф отрицательно покачал головой:

– Нет большей радости, чем общение со старыми и верными друзьями. Приведите ко мне моего верблюда.

К халифу Умару подвели пегого верблюда, стоявшего на привязи в оливковой роще. Увидев вдалеке хозяина, животное энергично закачало головой, приветствуя. Мягкими толстыми губами верблюд ткнулся в плечо халифа, выпрашивая лакомство. Вытащив из складок одежды кусок лепешки, Умар протянул его верблюду, и животное, горделиво подняв голову, энергично задвигало челюстями.

Отказавшись от помощи подскочивших слуг, халиф уверенно устроился между двумя горбами верблюда и слегка потрепал его по шее.

– Поспешим, мой друг, у нас длинная дорога.

Верблюд, услышав команду, неторопливо зашагал, увозя на спине драгоценную ношу. Халиф Умар в сопровождении тяжелого конного отряда спускался по накатанной каменистой дороге к гавани, где его уже поджидал корабль.

Некоторое время басилевс смотрел на удаляющегося Умара. Его узкая гибкая спина, то поднималась вверх, а то склонялась в стороны, как если бы халиф раскачивался на волнах. А вскоре частокол из копий, следующих за ним всадников скрыл гавань, а вместе с ней и халифа.

– Что прикажешь, басилевс ромеев? – спросил военный советник.

– Войне конец, – объявил Лев III, – навоевались… Мы возвращаемся в Константинополь.

– И как долго будет мир?

– Хм… Об этом может знать только один Бог. Во всяком случае войны не будет до тех самых пор, пока будет жив халиф Умар. Он из тех людей, что умеют держать слово. Так что давайте помолимся о его здоровье.

ВЕРНУВШИСЬ В ДАМАСК, ХАЛИФ СРАЗУ НАПРАВИЛСЯ В БОЛЬШУЮ МЕЧЕТЬ, где молился более трех часов. Оттуда в окружении стражи он поехал в свой небольшой дом. Дни тянулись размеренно. На границах государства установилось затишье – молитвы халифа достигли ушей Аллаха.

Осенью Умар стал жаловаться на сильные боли в области живота, особенно усиливающиеся после приема пищи. Он потерял аппетит, сильно исхудал, щеки его одрябли и ввалились, кожа на лице пожелтела. Еще недавно полный жизни и цветущий, халиф превратился в ветхого старика.

Через год, чувствуя исход жизни, халиф Умар перебрался в монастырь Симеона Столпника, расположенный в тридцати пяти километрах от Алеппо, где выкупил небольшой участок для могилы.

Здоровье Умара ухудшалось день ото дня: он уже не мог передвигаться самостоятельно, опирался на крепкие руки слуг, которые днем и ночью оставались при своем господине.

В один из ясных весенних дней халиф призвал к себе в монастырь всех приближенных. Обстановка в его комнате была скудной, аскетичной: вдоль холодных каменных стен стояли лавки, на полу лежал небольшой ковер. Халиф Умар расположился в кресле за небольшим столом, на котором лежали пергамент, остро заточенная палочка для писания и стояла фарфоровая чернильница. Невзирая на тяжелую болезнь, халиф продолжал исполнять обязанности главы государства: издавал указы, принимал вельмож, проводил совещания, поощрял подданных, порой находил время и для встречи с друзьями.

Прибывшие вельможи не смели смотреть на немощного халифа. За последние два года из крепкого молодого мужчины Умар превратился в ходячую мумию. С его праведными деяниями следовало жить очень долго, но болезнь, подточившая желудок халифа, теперь отбирала у него последние силы. По щекам вельмож, искренне любивших своего господина, текли слезы, каждый из них осознавал, что халиф Умар доживает последние дни.

Нынешний визит больше напоминал прощание.

Халиф, поддерживаемый слугами, пожелал опуститься на ковер, напротив него полукругом расселились и вельможи.

– Простите меня, если я вас чем-то когда-то обидел, – произнес халиф Умар слабым голосом. – Я делал это не со зла, получалось невольно.

– Повелитель правоверных, – отвечал главный советник, – на свете не было более справедливого господина, чем ты. Мы счастливы, что служим тебе и халифату.

– Придвиньтесь ко мне поближе, я плохо вижу вас, – неожиданно попросил халиф, – а мне бы хотелось заглянуть в ваши просветленные глаза.

Присутствующие пододвинулись ближе. Неожиданно взгляд халифа застыл, крупные запавшие темно-карие глаза в упор смотрели на приближенных. Широкие черные брови сместились к переносице, во взоре появилась нехарактерная для халифа страсть. В молчании прошло несколько долгих минут.

Главный советник, не выдержав направленного на него взора, негромко произнес:

– О повелитель правоверных, мы тебя чем-то прогневали? Ты сердишься на нас? Нам горько видеть твой суровый взгляд.

– Кто вы? – неожиданно отрешенно спросил халиф Умар, посмотрев вокруг.

– Мы твои слуги, повелитель правоверных, – напомнил главный советник.

– Это не так, – едва покачал головой теряющий силы халиф. – Я вижу присутствующих здесь… Но это не люди и не джинны, тогда кто же вы?

Неожиданно тело его расслабилось, и Умар, не дождавшись ответа, опрокинулся на подушки, подставленные под спину, и застывшими неживыми глазами воззрился в потолок.

Главный советник, глотая слезы, закрыл дрожащей ладонью халифу Умару глаза и, обернувшись в сторону Мекки, прочитал молитву:

«Этот дом в будущей жизни Мы даруем лишь тем, кто не стремится к высокому положению на земле, а также к нечестию. Счастливый исход уготован только богобоязненным».

Глава 6
2000 год
Католический богослов

Поднявшись на второй этаж по чугунной ажурной лестнице, гулко отсчитывавшей шаги, глава города пересек приемную, где размещался небольшой стол референта, и спросил:

– Мне никто не звонил?

– Из Москвы сообщили, что Казанский Кремль будет включен в Список Всемирного наследия ЮНЕСКО. Осталось подготовить кое-какие документы, они лежат у вас на столе.

– Хорошая новость, – ответил Камиль Шамильевич и прошел в свой кабинет.

Кабинет удобный. С левой стороны на стене висела карта Казани, завешенная серой занавеской. С правой – размещался стол, к которому была придвинута небольшая тумба со стоявшими в ровный ряд телефонами: три белых и один черный. Сразу напротив двери – два больших окна с видом на улицу Кремлевскую.

На рабочем столе посередине, перед креслом, находились аккуратно разложенные бумаги, требующие немедленного рассмотрения. Немного подальше папки с документами, нуждающимися в дополнительном уточнении.

Над входной дверью висели круглые часы с большими черными стрелками. Через пятнадцать минут должен подойти доктор богословия, профессор Гиссенского университета Адольф Хампель. Знакомство с ним произошло на конференции в Казанском университете, с которым университет Гиссена имел длительное партнерство.

Одетый в деловой синий костюм в едва заметную белую полоску профессор производил благоприятное впечатление. Поджарый, сухой, с благородной сединой в густых волосах, он значительно выделялся среди присутствующих. В скупых жестах, в повороте головы чувствовалась природная аристократичность, которую невозможно сыграть, подсмотреть или выработать, ее можно приобрести только генетически. Поэтому не было ничего удивительного в предположении, что его выступление станет запоминающимся. Ожидания оправдались: свое приветствие к собравшимся он произнес на латинском языке.