Микола не ответил, только хмуро кивнул в ответ. Но рассмотрел его кивок ординарец или нет, было непонятно. Сумерки опустились на лес, луна еще толком не взошла и пряталась где-то в низине, за лесом. Было темно, и Шубин чуть не наступил впотьмах на пса, который, как потом ему сказал Микола, приплелся следом за ними от указателя и терпеливо ждал выхода капитана из блиндажа в ближайшем кустарнике. Увидев его, выбежал и, помахивая хвостом, кинулся чуть ли не под ноги Глебу.

– От, бис тебя разбери! – выругался на собаку Микола, но тут же ласково приласкал пса, потрепав того по голове: – Пидемо з нами, животина, выпрошу у Гуляева для тебя каши. Он, правда, у нас жадюга тот еще, но мы его зараз уговорим.

Так они втроем и дошли до полевой кухни. Пока шли, немного посветлело, и место, где стоял большой походный котел на колесах, неплохо освещалось луной, проглядывающей сквозь ветви деревьев. Шубин рассмотрел, что повара рядом с котлом не было, зато рядом топталось с десяток солдат с котелками, среди которых глазастый Микола увидел и паренька по фамилии Теткин.

– Теткин, – позвал он, – куда Гуляев втик? У нас к ему от командира терминовый, то бишь срочный наказ.

– Сами его ждем, дядя Микола. Сказали, что он к Семенихину за какой-то надобностью пошел.

– Вот собрались голодяги! Темень уже, спать пора, а им пожрать надумалось, – раздался еще издалека ворчливый голос, и к бойцам вышел среднего роста, худой и жилистый мужчина. Он прихрамывал на правую ногу, а один его глаз был прикрыт и перечеркнут красным шрамом от недавнего, по всей видимости, ранения.

– И почему ты, Гуляев, всегда недовольный становишься, как только завидишь возле своего котла какого-нибудь бойца с котелком и ложкой? – поинтересовался у повара один из бойцов. – Тебе, наоборот, по твоему статусу положено радоваться, что мы жрать хотим.

– С чего это мне радоваться, Дьяченко, что ты жрать хочешь? – чувствуя подвох в словах бойца, поинтересовался Гуляев, подходя ближе и надевая на себя висевший на суку поварской передник.

– Так ведь то, что мы жрать пока еще хотим, о чем говорит, Гуляев? А это говорит, что мы пока живы и за тебя, косоглазый, воевать можем. А значит, и не даем фрицам всю ту гадость, которой ты нас кормишь, свиньям скормить.

– А что ж ты, Дьяченко, тогда эту гадость за обе щеки каждый раз уплетаешь? – сощурился повар и, сняв большой половник с крюка на котле, приготовился выдавать бойцам варево. – Чтобы свиньям меньше досталось, что ли?

Среди бойцов раздались смешки. Боец по фамилии Дьяченко хотел было что-то ответить, но ему не дали и слова сказать. Солдаты придвинулись ближе, и один из них, пожилой и усатый вояка, осадил ехидного бойца.

– Хватит тебе, Дьяченко, зубы скалить. Зря ты на Гуляева грешишь. Еда у него сносная. Что есть под рукой, из того и готовит.

– Так я же ничего, – оправдываясь, сказал Дьяченко. – Я ж это только так говорю, для порядку. Положено так – ругать стряпню повара, чтобы он не очень-то зазнавался. Да Гуляев и не обижается вовсе. Так ведь, Гуляев?

Повар что-то добродушно проворчал в ответ.

Так, с шутками и прибаутками, и получили каждый свою вечернюю порцию каши. Пока они толкались у полевой кухни и ждали своей очереди, Микола понемногу оттаял от своей обиды на Соколовского, и на него снова напала говорливость.

Шубин радовался, что встретил радиста, и теперь наслаждался его болтовней и тем, как он на своем певучем украинском наставительно поучал молодого Теткина и уговаривал Гуляева накормить приблудного пса.

Поел Шубин быстро. Он понимал, что время дорого, и, чем раньше они выйдут на поиски, тем больше у его группы будет шансов найти летчика раньше, чем его найдут немцы.

* * *

– Ну так вот, ребятки, – Соколовский при свете почти полной луны оглядел по очереди всех выстроившихся у штаба разведчиков. – Идите, как сказали бы раньше, с Богом, и задание, кровь из носу, выполните. А больше я вам говорить ничего не буду, потому как желать что-то конкретное перед таким сложным боевым заданием – плохая примета. – И он махнул рукой, давая знак Котину отправляться.

Тот дал команду, и все одиннадцать чело век цепочкой потянулись за ним. Шубина, который замыкал строй, полковник задержал, взяв за рукав, и так, чтобы никто не услышал, сказал:

– Капитан, Миколу береги как зеницу ока. У меня он один такой опытный радист. Ас, можно сказать, из асов. Найдете партизан, так и им накажи, чтобы Яценюка как какое-нибудь драгоценное сокровище берегли, пока мы наступать будем.

– Не переживайте, товарищ гвардии полковник, буду беречь, – коротко ответил Шубин и зашагал догонять свой отряд.

А что он еще мог сказать? Ничего больше не мог, как только пообещать выполнить просьбу Соколовского. А уж там – как все сложится. Не в его, Шубина, власти было в этот тяжелый период жизни страны и свою-то жизнь уберечь, а уж тем более чужую. Но он прекрасно понимал Соколовского. Сейчас, когда война уже повернула вспять свой железный поток и на горизонте маячила надежда на скорую победу, каждый опытный боец, а уж тем более специалист в своем военном деле – будь то разведчик, танкист или радист, – был наперечет. Очень уж их, ценных специалистов и опытных бойцов, много было потеряно в первые два года войны, чтобы теперь, когда надо было идти вперед и дожимать врага, гнать его со своей земли, разбрасываться ценными кадрами.

Оглядываться, уходя на боевое задание, – плохая примета для разведчиков. Памятуя об этом, ни один из группы Шубина ни разу не оглянулся. И только гвардии полковник Соколовский долго еще стоял возле штабного блиндажа и, зябко кутаясь из-за охватившего его болезненного жара в шинель, смотрел вслед уходящим бойцам. Смотрел, пока последний из них не скрылся в темноте, за деревьями…

Глава третья

Часа через полтора группа разведчиков вышла на окраину леска, в котором располагалась конно-механизированная часть Соколовского. Теперь им предстояло пройти еще пару километров по открытому и простреливаемому немцами пространству до реки под непонятным для Шубина украинским названием Стыр.

Немцы, понимая, что советские войска готовят скорое наступление на этом направлении, постоянно просматривали весь открытый участок до реки и за ней, время от времени запуская осветительные ракеты и разбрызгивая автоматные и пулеметные очереди по всей линии берега. По словам Котина, который, пока отряд шел лесом, вводил Шубина в курс обстановки на этом участке, немцы частенько посылали к реке своих минеров, которые минировали берег со своей стороны. Старший лейтенант рассказал, что он и его бойцы чуть ли не каждую ночь наблюдали и выявляли такие вылазки, а наутро наша артиллерия палила по минам и обнуляла все, что ночью было заложено немцами. Через пару ночей все повторялось заново, и снова наши выбивали артиллерией все мины, заложенные фрицами.

– Мы сначала хотели немцев из автоматов с этого берега гонять, не давать им устанавливать мины, – говорил Котин, – но они, гады, тогда начинали поливать наш берег из пулемета. Просто голову не давали поднять. Пришлось сменить тактику и задействовать артиллерию. Но фрицам, видать, скоро надоела такая карусель, и последнюю неделю с их стороны – тишина. Никто по берегу не шастает. Но мы все равно каждую ночь посты выставляем. Бдим. – Он помолчал, задумчиво посасывая сорванную по дороге травинку, и добавил: – Сегодня я ребят не стал посылать для наблюдения, так что самим придется смотреть, что и как.

– Посмотрим, – кивнул Шубин и дал команду всем спрятаться, потому что по их стороне реки полоснул яркий луч мощного прожектора.

– Это что-то новенькое, – усмехнулся Котин, лежавший рядом с Шубиным. – Ракеты у них, что ли, закончились?

Шубин никак не стал комментировать новую форму освещения берега реки и спросил у старшего лейтенанта, указывая на северо-запад:

– Нам, я так понял, вон в ту сторону надо будет двигаться?

– Туда, – ответил Котин. – По открытому пространству до реки – километра полтора, и после нее до следующего подлеска – примерно столько же. Пройдем по полям, а там проще будет.

– А что, если нам не по полям напрямую к реке идти, а подняться по нашей стороне выше по течению, а там переправиться? – спросил Шубин.

– Не получится. Мы уже как-то пробовали тот путь. С нашей стороны, конечно, удобней будет в том месте к реке подойти, но вот на ту сторону попасть… Слишком уж берег там высокий. Незаметно вскарабкаться на него не получится, сразу шуму наделаем, – ответил Котин.

– Тогда мы там и не станем пытаться подняться, раз там круто, – после минутного размышления сказал Глеб. – Спустимся ниже по течению, и там уже выйдем на берег. Вот в том месте, – показал он рукой на противоположный берег, заросший кустарником.

– Можно попробовать, – согласился с ним Котин.

Глеб дал команду бойцам идти краем леска, но так, чтобы их с той стороны немцы даже в бинокль не смогли разглядеть. Еще по дороге нарезали веток и соорудили поверх одежды что-то вроде маскировки. Если посмотреть издалека, так казалось, что идут среди деревьев и кустарника не люди, а лесные духи, из тел и головы которых растут и зеленеют молодые побеги. Через полчаса быстрой ходьбы пришли, наконец, к выходу из подлеска, который с северной стороны охватывало когда-то пахотное, а теперь чернеющее как головешка поле. Земля на нем была так взрыта снарядами и выжжена огнем, что Глебу невольно подумалось: не скоро еще на этом поле заколосятся золотистые хлеба и не скоро израненное войной поле излечится от своих ран…

Но думать о будущем сейчас было некогда. Надо было думать о дне сегодняшнем, о том, как отряду незаметно переправиться на ту сторону. Немец не дремал и все чиркал и чиркал по реке и по краю подлеска прожектором, а иногда и трассирующими очередями из пулеметов. Казалось, что враг всем нутром своим чует – на противоположной стороне затевается что-то для него опасное, и потому он удвоил свое наблюдение за противником. Но и Шубин с Котиным, да и остальные бойцы знали, что такие вот ночные подсветки и обстрел берега – нормальное явление. Что и немцы, и наши бойцы постоянно следят друг за другом, чтобы, не дай бог, не прозевать какой-нибудь для себя неприятности.

В том месте, где решили спускаться к воде, рос густой кустарник, и если добежать до него короткими перебежками, в перерывах между бликами прожекторных лучей и выстрелов, отряд снова станет невидимым для врага. С этой стороны берег был пологим, и спуститься к реке не составляло никакого труда. Но тут случилась заминка.

– Бортников, ты почему в воду не идешь? Чего ты топчешься? – услышал Глеб негромкий, но возмущенный голос Котина и еще более тихий, оправдывающийся ответ бойца:

– Я, товарищ старший лейтенант, плавать не умею. У нас в степях и рек-то никаких не было. Негде было научиться.

Шубин услышал, как выругался Котин.

– И что мне теперь с тобой, Аким, делать? Ты что, сразу сказать не мог, что плавать не умеешь? Я бы вместо тебя кого-то другого взял, – сердито прошипел старлей.

Глеб подполз к ним.

– Слыхали, товарищ капитан? – спросил его Котин и чуть не зубами заскрежетал от злости на Бортникова.

– Ничего, бывает, – успокоил его Шубин. – Иди, Бортников, обратно в часть. А если спросят, почему вернулся, скажешь, что заболел, и я тебя отправил обратно. Больным в разведке делать нечего.

Глеб по своему опыту знал, что нередко новенькие, приходя добровольцами в отряд разведчиков, скрывают свое неумение плавать. Скрывают из лучших, как им кажется, побуждений. Но на деле оказывается, что вся их ложь выходит потом боком. И нередко не только для них самих, но и для всего разведотряда. Отправив бойца обратно, Глеб тем самым убирал человека, который мог бы подвести весь отряд под монастырь в самый неподходящий момент. Такого будет проще пристрелить, чем возиться с ним, и тем самым запороть всю разведоперацию и положить весь отряд. Хотя «пристрелить» – это, конечно, было сказано для красного словца.