«А может, мне и вправду, надо развестись и жениться на Анечке? – пришла ему в голову неожиданная мысль. – А вправду? Пусть меня осудят, но зато я буду счастлив. Ведь так?»

Он встал и в нервном возбуждении заходил по комнате.

«Надо спросить у Ромашова её адрес, разыскать. Сказать, что я готов подать на развод и…»

В такой мысленной чехарде прошёл час, потом другой. Наш герой с надеждой посматривал на входную дверь. Он отчего-то был уверен в том, что Аннушка должна непременно вернуться. Что она просто не сможет без него жить. Что она могла забыть в его квартире какую-нибудь вещь и использовать свою забывчивость, как повод.

Он бросился к платяному шкафу. Но он оказался пуст. Ах, коварная, она видимо, вывезла все вещи еще загодя, со злостью подумал он. Лишь в нижнем ящике комода он обнаружил то самое, тёмно-зелёное боа из перьев страуса, свернувшееся извилистой змейкой. Он нервно взял его в руки и долго рассматривал с тоской.

В этот день он много курил и пил. Незаметно наступил вечер, а за ним и ночь, которая ещё сильнее утяжелила его тревоги, распалив безудержную ревность. Засыпая он думал о том, что надо непременно застрелить того самого чиновника, а потом… Потом застрелить и её… Чудовищно болела голова. Хотелось плакать… Он прокрутился всю ночь в безумной тоске и обиде.

«Нет, она всё-таки должна вернуться. Не может она вот так вот, взять и уйти навсегда».

Но она не вернулась.

Он никогда более не видел свою фарфоровою куклу по имени Аннушка.

Утром он проснулся в совершенно дурном настроении. После ночных страданий его душой постепенно овладело жуткое безразличие. Он, не торопясь, оделся, обулся и вышел на улицу. Сначала он бродил по набережной Мойки и с грустью думал о женском предательстве. А после, как водится, и о бесцельности жизни и о тленности всего сущего. Прогуляв на ветру около часа, он почувствовал смертельную усталость. Тогда он взял извозчика и поехал до Большой Конюшенной, в ресторан «Медведь».

И только подъезжая к ресторану, он понял, насколько же сильно он проголодался. В «Медведе» наш герой заказал уху из стерляди, судок с паюсной икрой, а так же парфе с пралине, буше а-ля рэн и суфле д'Орлеан. Ну и, как водится, ко всей этой весьма аппетитной закуске прилагался хрустальный графинчик с лафитником для вкушения ледяной водочки.

Причём, отобедал наш герой с большим аппетитом. А после решил не возвращаться уже на Гороховую, а поехать в дом супруги, на улицу Прядильную. Как не странно, в этот вечер Татьяна Николаевна находилась в весьма приятном и добром расположении духа. Она отчего-то не бранила его и не говорила никаких колкостей.

Удивленный Михаил Алексеевич обнаружил её сидящей возле камина и слушающей новенький граммофон. В шипящих и немного колючих звуках, идущих из цветочного раструба, слышался какой-то милый лирический романс.

Михаил Алексеевич решил переночевать дома. Он с наслаждением растянулся на чистых, хрустких простынях в своей спальне. И, как ни странно, впервые за долгое время проспал без тревоги и дурных снов.

На следующее утро он всё-таки вновь поехал на Гороховую, уповая на то, что Аннушка наверняка уже одумалась, вернулась и непременно ждёт его на съемной квартире. С тревожным сердцем, полным смутных надежд, большими шагами он поднимался по широким мраморным ступеням парадного. Но, увы, как и вчера, его встретила лишь пустая, выстуженная квартира. В полной тишине тикали шварцвальдовские ходики, на столе стояли чашки с остывшим кофе, ваза с увядшими алыми розами и тёмно-зеленая змейка мохнатого боа на смятой постели.

Через несколько лет от того же поручика Ромашова он случайно узнал о том, что Анна вышла-таки замуж, но скончалась ровно через три года, в том же самом госпитале, в Ницце, где когда-то скончалась и первая супруга того важного чина. Скончалась она от чахотки.

Глава 2

Поезд «Норд-экспресс». Октябрь 1910 г.

Он вздрогнул и проснулся, когда состав, тяжело замедляя ход, скрежеща и фыркая серым дымом, сделал остановку. Михаил Алексеевич почувствовал, как во сне затекли ноги и руки. Оказалось, что временная дрёма перешла в глубокий сон ровно с той самой минуты, как поезд отбыл с Варшавского вокзала.

«Похоже, что я так и заснул в этом кресле», – раздраженно подумал он, выпрямляя отяжелевшие ноги.

Он встал и, сделав шаг к окну, отодвинул шелковую занавеску. Поезд стоял на какой-то незнакомой сельской станции.

Гладышев решил переодеться и попросить у проводника чаю. Здесь же, в купе, располагался довольно приличный полированный шкаф, вделанный в боковую стену. Он снял с себя костюм и надел домашний халат и шлёпки. Рука легла на блестящую металлическую ручку купейной уборной. Когда он зашел туда, то с удовлетворением обнаружил, что все восторги, с какими описывали его знакомые путешествие на этом бельгийском чудо-поезде, вовсе не были никаким преувеличением. В уборной, сверкающей огромными чистыми зеркалами, пахло вербеной. Но аромат этот был тонок и ненавязчив. Стопка вафельных салфеток находилась возле белоснежной раковины умывальника; уютный мраморный клозет, множество полочек, французское мыло, пульверизатор с какой-то чертовой жидкостью в синем хрустальном флаконе, душ за плотной матовой перегородкой – вся эта роскошь была представлена его удивлённому взгляду.

Пока он мыл руки, глаза с тревогой рассматривали отражение в зеркале.

«Пожалуй, я постарел, – внезапно подумал он. – Или ещё нечего? О, господи, о чём я только думаю…»

Пока он долго и тщательно, с задумчивым выражением лица, вытирал руки мягким белым полотенцем, поезд издал тревожный гудок и, качнувшись, словно бронированное чудище, лязгая сцепным дышлом, стал вновь набирать ход. Он по привычке посмотрел в окно. Маленькая деревянная станция качнулась вместе с поездом и стала отдаляться от него в противоположную сторону. Замелькали деревянные дома, какие-то обветшалые постройки и краснокирпичные водонапорные башни.

Через минуту он выглянул в широкий коридор, застеленный красной ковровой дорожкой. Напротив купе, прямо на панелях из тисненой кожи, рядом с панорамными окнами, красовались зеркала в бронзовых оправах и картины с пейзажами. Тут же висели газовые светильники.

Не успел он щёлкнуть дверью, как откуда ни возьмись, появился знакомый проводник.

– Господин Гладышев, я к вашим услугам. Что изволите, ваше благородие? Прикажете принести обед? Или будете обедать в вагоне-ресторане?

– Нет, в ресторан я пока не пойду, – задумчиво ответил Гладышев. – Сделай мне, голубчик, чаю и принеси пару бутербродов с сёмгой. И пару яиц принеси, – он помедлил, – нет, более ничего не нужно.

Бутерброды оказались свежими, а чай крепким и душистым. Он с удовольствием позавтракал, глядя в окно, где пролетали вереницы золотистых рощ, свинцовые воды незнакомых речушек и сжатые поля со стаями тучного воронья.

После еды его снова потянуло в сон. Он откинул ворсовое покрывало и с наслаждением растянулся на широкой кровати, заправленной белоснежным душистым бельем. Подушка приятно холодила голову, мерный стук колёс навевал сильную дрему. Как только он прикрыл веки, то вновь увидел жаркий июньский полдень, деревянную беседку, на полу которой трепетали резные тени, солнечные блики, и тот самый букет полевых цветов, который покоился в её загорелых руках. Тонкий профиль. И чёрные глаза…

* * *

Санкт-Петербург, 1906 г.

Как не странно, разлука с фарфоровой Аннушкой не стала для него слишком уж большой трагедией. Дня три он всё же ежедневно наведывался в её квартиру, в надежде на то, что она вернётся. Потом он стал заезжать туда через день, потом раз в неделю. А после месяца бесплодных ожиданий он расплатился с квартирной хозяйкой и отдал ей ключи.

Владелица доходного дома, забиравшая у него ключи, отчего-то с сочувствующим лицом спросила его о том, стоит ли что-то передать Анне Дмитриевне, если она вдруг появится и станет его разыскивать. Но Гладышев решительно мотнул головой и сухо ответил:

– Меня никто здесь не может искать. И никому обо мне не надо ничего говорить.

– И мадемуазели?

– Если Анна Дмитриевна будет спрашивать обо мне, скажите ей, что её поезд давно ушёл.

После расставания с Анной, он стал реже бывать и на своей квартире. Теперь он чаще ночевал у супруги, в их общем доме, на Прядильной.

Этому способствовало ещё одно, весьма неожиданное обстоятельство, у которого были свои причины, кои до поры совсем не видел наш герой.

Как мы уже упоминали ранее, Татьяна Николаевна Гладышева, незабвенная супруга Михаила Алексеевича, так и не оставила планов по завоеванию сердца своего ветреного благоверного. Но, помимо модисток и портних, теперь в их дома на Прядильной появились ещё весьма странные персонажи. Это были гадалки, разного рода ворожеи и предсказатели. Теперь каждое утро Татьяны Николаевны начиналось с того, что вкусив чашечку кофе с булочкой или эклером, она шла в комнату, где частенько ночевала какая-нибудь из этих самых ворожей-приживалок, и требовала у последней произвести незамедлительный расклад карт на предмет выяснения того, с кем и где сейчас ночует её горячо любимый, но гулящий супруг.

Зевая, почесываясь и, внутренне негодуя на то, что её слишком рано разбудили и не дали поспать в хорошо отопленных покоях дома на Прядильной, очередная гадалка-ведунья с важным видом садилась за стол и начинала раскладывать свои старинные карты. А карты никогда не врали, в чём гадалка истово божилась, словно у креста.

Татьяна Николаевна, как обычно, сидела напротив и с придыханием ожидала очередного вердикта ворожеи. Когда она смотрела на гадальный стол, то ей казалось, что помимо картонных карт с фигурами, она видит настоящую живую картину. И в ней, как водится, были и казенные дома, и хлопоты, и дороги, и встречи, и питейные заведения, и дома с распутницами. И, наконец, среди карточных образов она видела даже ту самую бубновую даму, молодую, красивую и жутко коварную, которая, словно змея, влезла к её супругу в самое сердце.

Очень часто очередное гадание заканчивалось слезами Татьяны Николаевны, ибо вердикт ворожеи бывал неумолим:

– Вот он где, голубчик…

– Где? – затаив дыхание, выведывала несчастная Гладышева.

– Любовная постель у него с разлучницей!

– Господи, креста на нём нет! – заливалась слезами Татьяна.

– Погоди-погоди, – вдруг обещала ей ворожея. – Недолго им осталось миловаться.

– Да? – вытерев слёзы, с надеждой в голосе, оживлялась Гладышева.

– Да! – ворожея ударяла по столу ладошкой. – Ну вот! Я же говорю – расстанется он с бубновой дамой, как пить дать, расстанется.

– Это почему?

– Ну, матушка, об этом карты не говорят прямо.

– Жаль…

– Хотя, погоди. Похоже, что у бубновой дамы объявится какой-то бывший хахаль. Да, глянь, пиковый король. Видно по всему, человек с достатком, важный, али при хорошей должности. Словом, она уйдёт к этому пиковому королю. А твой милок помыкается-помыкается, да и вернётся в семью.

– Вот оно что, – вдыхала Татьяна. – Ну, хорошо. Пойди на кухню, скажи, что хозяйка велела тебя завтраком накормить…

Однажды в дом Гладышевых каким-то ветром занесло одного весьма странного, но вместе с тем важного господина. Он называл себя «консультантом по семейным вопросам», целителем, колдуном и прорицателем. А надобно сказать, что в те годы вообще довольно популярна была мода на всяческого рода ведунов, ясновидящих, «старцев», странников и «божьих людей». И уж если таковые имелись даже в окружении императорской семьи, то, что же говорить про прочих обывателей. Татьяна Николаевна, не любимая собственным супругом, будучи, как ей казалось, обиженной судьбой и обстоятельствами, как никто иной нуждалась в поддержке и услугах подобного рода людей. Тем паче, что этого консультанта очень хвалили какие-то общие знакомые.