Собственноручно Рдищев выпорол Пантелея и даже, производя экзекуцию, продолжал читать Пантелею мораль о том, что такое личность Рдищева с геральдическим гербом и как впредь должен понимать себя Пантелей Муравьев. С той поры Пантелей возненавидел даже самые разговоры о личности. И если только начинался такой разговор, он, припоминая Рдищева, багровел от возмущения. А вместе с тем Пантелей был человеком известным. Его знали как знатного мастера глубинного бурения. Дважды он был награжден орденами. Но Пантелей почти никогда не употреблял в деловых разговорах слово «я», а всегда говорил «мы». Именно на этой почве между Пантелеем и Григорием были постоянные столкновения.

– И что ты мне суешь Рдищева? – спросил Григорий, косясь одним глазом на Пантелея. – Что бы я ни сказал, ты тут же свернешь на Рдищева. Нет, нет, с тобой не столковаться! Ты же признаешь личность в коллективе, а разве я отрицаю? И если я хочу сильнее, чем другие, вижу дальше, чем другие, ты говоришь: Рдищев. Значит, лучше ничего не желать, ничего не хотеть, а работать только потому, что состоишь в должности. Я так работать не хочу и не умею. Я хочу думать, желать, видеть, творить и, если хочешь, – дерзать и рисковать. Дерзать и рисковать. И пусть у меня будут ошибки, но меня никто не упрекнет в медвежьей спячке. А ты говоришь о спячке. Не иметь инициативы, не желать, не дерзать. Какая-то обозная философия!.. Философия твоего уважаемого Матвея Пантелеймоновича.

– А? Что? Матвея Пантелеймоновича? – уцепился Пантелей. – Чем плох Матвей Пантелеймонович? Тем, что он не навязывает свою волю геологическому коллективу? Верно, он не выпирает из оглоблей, а работает как все. А ты навязываешь свою волю, норовишь подсказать коллективу. Не люблю! Не одобряю! В коллективе ума хватит и без твоей добавки.

– Ты читал на курсах, как надо экономнее бурить? – спросил Григорий.

– Читал. А что?

– Значит, и ты Рдищев?

– Это почему? – удивился Пантелей. – Ишь, куда ты метишь! Да, я передал рабочим свой метод, я не диктовал.

– И девять бригад применили этот метод бурения. Разве ты не навязал им свою волю, свой опыт? Почему же ты не стал бурить так, как бурили другие?

– Да потому, что невыгодно так бурить! Ты ведь не знаешь, сколько тратили материала впустую.

– Знаю. Все знаю, – усмехнулся Григорий. – Только мне не нравится, что думаешь так же, как и я, только говоришь словами Одуванчика! Вот ведь в чем беда. В работе признаешь инициативу, риск, активность, а на словах все это отрицаешь. Лучше бы ты никогда не слушал твоего Одуванчика. Он тебя еще не так запутает.

Пантелей пустился было защищать Матвея Пантелеймоновича, но на первых же фразах был смят вескими доводами Григория и замолчал, ерзая на стуле.

– Эге ж, – крякнул Феофан. – Слушаю я вас и понять не могу. Разговор начали про танк, а съехали к Рдищеву и Одуванчику. Я думаю так: послать деньги, как говорит Григорий, от Муравьевых, а не по списку.

– Так и сделать – от Муравьевых, а не по списку, – сказала Дарья и, скрестив на животе руки, вышла на середину комнаты. Пантелей покосился на нее, хотел что-то сказать, но промолчал. – Ишь, чего придумал, по списку! Да кто в списке геологов поставит сто тысяч? А никто! И знать не хочу про список!

– Ты лучше помолчи, – посоветовал Пантелей Дарье. – У тебя ведь поет индивидуальная жилка. Знаю я тебя!

– Ишь как!

– Так! Деньги пойдут по коллективному списку. Нечего Муравьевым нос задирать перед другими. Это хвастовство, а не инициатива. За открытие Барсуковского месторождения я получил пятьдесят тысяч и внесу их до копейки по списку, а вам не дам. Вот и весь мой рабочий сказ.

– Не дам денег по списку! – крикнула Дарья. – Сама пошлю прямо по телеграмме в Москву.

– Я те пошлю! – пригрозил Пантелей.

– И пошлю! Завтра пошлю. Чтоб знали, кто дал, а не так, как ты говоришь, – все всплошную. У других и деньги есть, да что-то жмутся. И я буду равняться с ними? Нет уж, не сравняюсь!

Пантелей внимательно присмотрелся к жене, побледнел, потом побагровел.

– Замолчи!

– Ишь как! – выпалила, как из ружья, Дарья и ушла, с шумом хлопнув дверью.

– Эге ж. – Феофан посмотрел непонимающим взглядом на Пантелея и покачал лысой головою. – Дарья правду говорила. Я не согласен с твоим списком. У тебя какое-то завихрение. – Феофан показал пальцем на голову. – Что же тут петушиного, если пойдут деньги от Муравьевых? Понятия не имею.

Пантелей все-таки остался при своем мнении. И только после крупного разговора с Феклой Макаровной, слово которой он всегда уважал, он дал согласие послать деньги в фонд обороны не по списку, а от семьи Муравьевых.

В ночь на воскресенье во флигеле Пантелея за большим сосновым столом Муравьевы составляли телеграмму на имя Председателя Государственного Комитета Обороны Иосифа Виссарионовича Сталина.

В переднем углу, в черном бархатном платье, простоволосая, сидела Фекла Макаровна. По правую сторону – Пантелей. По левую – Феофан и Григорий. Дарья, уже забыв вчерашнюю обиду на Пантелея, оживленно стрекотала:

– Не все прописали! Не все. Надо поставить в телеграмме, чтобы гитлеровцев с нашей земли турнули в Германию. А там прикончили. А еще, чтобы американцы яичный порошок про себя держали!.. Вот што! И еще надо проставить в телеграмме…

И тут Дарья так пространно развила свои стратегические и политические убеждения о войне и более всего о бездействии хитроумных союзников, что если бы все ее замечания внесли в телеграмму, то передача этого послания заняла бы в течение часа все аппараты телеграфа.

Муравьевы в телеграмме просили Председателя Государственного Комитета Обороны товарища Сталина разрешить им приобрести танк и вручить его танкистам-сибирякам.

Это желание Муравьевых было исполнено.

4

Григорий обдумывал маршрут предстоящей разведки Приречья. Он сидел ссутулившись на диване, развернув на коленях карту Северо-Енисейской тайги.

Тяжелое раздумье точно придавило его к дивану. Папироса в зубах потухла. Неподвижный взгляд замер на мелко вычерченных извилинах приреченских речушек и рек, словно там, где-то в тайге, находилась цель всей его жизни. Черные спутанные волосы упали на его высокий смуглый лоб и отбрасывали на лицо густую тень. Плечи Григория сузились, и весь он как-то сжался. Бурлящие воды таежных ключей и рек, непроходимые буреломы тайги, горные перевалы, железо… и железо… – вот что занимало воображение сейчас. И то, что Пантелей недавно так грубо высказал ему свое мнение о его поведении и работе, еще более волновало и мучило Григория.

На специальном столе, под светом лампы, искрились камни драгоценной коллекции Григория. Эти минералы он собирал с детских лет. И в горах Белогорья, и в рассохах Яблоневого хребта, и на берегах Шилки и Байкала, и в бурливых водах горных алтайских рек, и в кремнистых скалах Тянь-Шаньских гор… Друзья присылали ему камни с Урала, Тюя-Муюна, с Кавказа, с берегов Черного моря. В его коллекции были камни даже из Чехословакии, Индии, Бирмы и Германии. Каждый камень имел свое название и маленькую историю. Вот эта зеленая глыба нефрита взята прямо из знаменитой речушки Онот. Там Григорий помнит нефритовые берега, такие причудливые, как в сказке кудесника. А вот этот ярко-синий, брызжущий мягким светом лазурит подарил ему Ярморов… Красные, бурые, розовые, желтые, фиолетовые, прозрачные, мутные – каких только тут нет камней! И всегда, когда Григорий чувствовал упадок сил или нервное раздражение, он отдыхал со своими минералами. Вертел их тонкими сухими пальцами, смотрел на свет, как бы набираясь сил и спокойствия.

Кто-то застучал в сенях, и вместе с облаком морозного воздуха, хлопнув дверью, вошла Юлия в шинели нараспашку. Разматывая рукою пуховый платок, она весело улыбнулась и неожиданно спросила:

– Что вы называете «Железной челюстью»?

Григорий повернулся на диване, посмотрел ей в лицо и вместо ответа, улыбаясь, спросил:

– Нравятся вам наши бураны?

– Бураны? Да ведь буранов больше не было, – удивилась Юлия и, сняв шинель, опустилась на стул.

– Будут еще, будут! – уверил Григорий. – Всякие, разные. Внезапные и нарастающие. Такие бураны, от которых не пыль вихрится, а мысли и чувства. Или вам не доводилось встречаться с такими буранами? – и, хитровато щуря глаза, добавил: – Разве у вас в Союзе художников полный штиль? Ну, ну! Как я знаю, Ясенецкий если и не буран, то наверняка сквозной ветер! Я с ним имел несчастье встретиться у профессора Милорадовича. Он, как мне тогда показалось, способен рассуждать на любую тему.

– И что же вышло из этого спора? – спросила Юлия.

– Что вышло? А вы спросите у него.

– То-то он и недолюбливает вас.

– Да? Ну, ну. Пусть не садится не в свои сани.

– А все-таки, что такое «Железная челюсть»? – еще раз вернулась к своему вопросу Юлия.

– Мечта, – нехотя ответил Григорий и ткнул недокуренную папиросу в пепельницу.

– Мечта? Но почему «Железная челюсть»?

– А разве у вас не бывает оригинальной мечты?

– Вы всегда отвечаете на вопрос вопросом? – спросила Юлия и рассмеялась.

– Не всегда и не всем, – сказал Григорий. – «Железная челюсть» – это будущий промышленный узел в Приречье. Там железо. Почему челюсть? Так уж я назвал. Геологи – фантазеры, мечтатели и деловые люди. Им так же, как и вам, художникам, доступно вдохновение. Я помню: в ущельях Кирки, где я бродил, придерживаясь за канат, чтобы не слететь в пропасть, мы обнаружили одно месторождение, которое назвали «Ледяные губы», потому что там я обморозил себе щеки. А как-то давно мы вели разведку по Залому. Прораб Завитухин свернул работу, и мы должны были уехать с пустыми руками. Но в последнее утро перед отъездом меня заинтересовали в логу кварцевые камни. Я разбил один из них – обнаружилось золото. Оказалось, мы провели разведку ответвления жилы, а коренную жилу Завитухин проспал. Так мы ее и окрестили: «Жила Завитухииа». А «Железная челюсть»… ее пока нет.

Юлия склонилась над картой.

– Вот вам река. А вот вся эта часть – Приреченская тайга, – Григорий показал на карте. – Все Приречье – загадка для геологов. Никто еще хорошо не знает, что там лежит в земле. Вот тут обнаружили случайные выходы гематитов. Тут кто-то натолкнулся на железо… А вот здесь описаны своеобразные пятна железистых песчаников. Но какие разные точки и какие разные по характеру находки! И никто из геологов не обнаружил коренного залегания. А вот соедините все эти точки линией – получается рисунок, напоминающий челюсть. «Челюсть» эта занимает тысячу километров. Можно истратить на разведку миллионы и ничего не найти. Такие дела геологи называют провалом.

Григорий хотел свернуть карту, но Юлия все еще смотрела на надоевшее ему пятно Приречья. С ее головы упала прядь волос и, щекоча, скользнула по его щеке.

– Там только железо? – спросила она.

– Пока буду искать железо, а потом видно будет. Начну с железа. Весь этот край богатый.

– Это очень далеко от нашего города?

– Далеко.

– А где вы там будете жить? В какой-нибудь деревне?

Григорий рассмеялся.

– Ни деревни, ни села на моих маршрутах нет. Зверья там достаточно. Горы. Непроходимое глухолесье. Такой лес… Ну как бы вам сказать… Трудно представить тайгу, не побывав в ней. Путь тяжелый. Но самое тяжелое – найти месторождение. За тридцать минувших лет в Приречье побывало девять экспедиций, двадцать семь геологов-одиночек – и все безрезультатно. Их материалы указывают только на признаки месторождения. А месторождение надо найти. Почему надо? Да потому, что развитие промышленности немыслимо без открытия новых месторождений. И еще – мы думаем на Енисее построить новую гидроэлектростанцию, а без наличия промышленной базы строить нельзя. Будет электричество – должен быть и потребитель. Такова задача будущих послевоенных лет.

– Послевоенных? Да ведь пока еще идет война!

– Ну и что? Война идет на Западе, а здесь мы готовим почву для будущих промышленных строек. И я уверен, в послевоенной пятилетке Приречье займет важное место.

Энергично потирая руки, встал с кресла. Плечистый, черноголовый, в куртке из желтой шагреневой кожи. В каждом его движении, слове, взгляде, жесте, в выражении красивого подвижного лица была сила и уверенность в себе. Казалось, этот человек никогда не знал устали. Он всегда бодр, весел, жизнерадостен. Именно таким он показался Юлии в этот вечер.

– Вот посмотрите, – Григорий взял со стола сверкающий гранями кристалл. – Это аметист. Он найден в Приречье.