Но меня все равно бесят эти девочки и то, как им нравятся эти платья, и я считаю, что они и сами должны себя бесить.

– Надень вот это, – говорит Генри. Он подходит ко мне, на ходу снимая с вешалки платье. Оно светло-серое, необычного цвета и фасона, но все равно элегантное: лиф украшен замысловатым кружевом, шифоновая юбка к подолу становится почти черной. Генри внимательно смотрит, как я провожу пальцами по ткани.

– Почему? – спрашиваю его.

Он криво улыбается.

– Потому что я так сказал и я здесь главный? – Его глаза сверкают.

– Вот какого ты обо мне мнения, значит. Считаешь, мне не стоит надевать белое?

– Нет, – мудро говорит Генри. – Ты сама о себе такого мнения.

– В этом я не такая, как другие девочки, а? – Мне нравится это платье, думаю я, рассматривая его. Оно говорит, что мне наплевать на ожидания, но при этом не выглядит совсем уж нонконформистским. – Все они точно должны быть в белом, но Жак? Нет, ее надо нарядить как-нибудь иначе.

– Но все равно, – говорю я, – мне нужна причина получше, чем «ты здесь главный».

Он опускает глаза на платье, задерживается на нем взглядом и снова смотрит на меня.

– Маркусу понравится, – говорит он, – как знать, может, и мне тоже.

Его слова застают меня врасплох, и я невольно верю в их искренность. Снова гляжу, как громом пораженная, в его проникновенные глаза. И на его предплечья, кажущиеся в этой футболке почти неприличными.

– Тебе разве можно со мной заигрывать? – спрашиваю я.

– Это моя работа, – просто отвечает он.

Я не могу сдержаться: уголки моих губ приподнимаются в легкой улыбке, и я чувствую, как мои щеки вспыхивают от слов, которые я вот-вот скажу.

– Получается у тебя не очень, – сообщаю я ему.

– Хорошо, – говорит он, возвращая платье на вешалку. – Пока, Жак.

Он разворачивается, машет мне, не оглядываясь, и хвалит выбранный Рикки элегантный комбинезон цвета слоновой кости, проходя мимо. Она подмигивает мне с хитрой улыбкой.

– Он прав, – говорит Прия из-за вешалки, откуда, судя по всему, слушала весь наш разговор. Я подскакиваю от звука ее голоса, как будто меня застукали за чем-то постыдным. – Это одно из лучших платьев, которые мы подобрали. Шарлотта хотела, чтобы оно досталось тебе.

– И для этого отправила Генри со мной флиртовать?

– Ага, – отвечает Прия, – а я здесь, чтобы передать тебе ее пожелания и убедиться, что ты все исполнишь. Мы скоро начинаем, так что поторапливайся, – с этими словами она поспешно куда-то уходит, переговариваясь по рации.

Я снова смотрю на Генри. Он улыбается и поигрывает с прядью волос Кендалл.

Черт бы его побрал.

Я надеваю платье.

Задерживаюсь у зеркала ненадолго, чтобы полюбоваться на себя. Хотя платье не было подогнано под мою фигуру, оно все равно очень эффектно на мне смотрится. Мне это нравится. Я прекрасна. Шарлотта отлично меня знает. В перспективе эта мысль становится страшной.

Десять минут спустя мы – девять человек, все как одна в свадебных платьях, – стоим шеренгой: разного роста, в различных оттенках белого. Маркус оценивающе нас разглядывает.

– Вау, – говорит он, – такое безумное чувство: знать, что, возможно, я сейчас смотрю на свою будущую жену в свадебном платье.

Девочки лучезарно улыбаются.

Глупо, конечно, но сейчас я впервые с начала шоу, вопреки себе, хочу, чтобы Маркус обратил на меня внимание. Когда я пришла сюда, у меня был план, неписаные правила, по которым я решила играть: побыть клоуном в свадебном платье и смеяться вместе со зрителями над тем, насколько это бессмысленно, в надежде их очаровать. Я флиртовала бы с Маркусом, мы целовались бы с фейерверками на фоне, а потом он тихонько отправил бы меня домой перед началом эпизодов в родных городах участниц. Тогда мои новообретенные сотни тысяч подписчиков в соцсетях из сочувствия бросились бы покупать мои книги.

Я совсем не собиралась думать ни о Маркусе, ни о том, как мне приятно ощущать, что его взгляд задерживается на мне, ни о том, что Шарлотта наверняка велела ему задержаться на мне взглядом. Я должна была хорошо провести время, не больше. Я не должна была стать очередной жертвой стокгольмского синдрома «Единственной».

– Разумеется, Маркус ищет девушку, которая отлично смотрелась бы в платье. С этим у нас проблем нет, как думаешь, Маркус? – посмеивается Брендан. Маркус улыбается в ответ.

– Вне всяких сомнений. – Он снова окидывает нас взглядом. – Но моя жизнь – не только гламур и роскошь. Я люблю возвращаться к основам и, – тут он пожимает плечами, – не против попотеть.

Кто-то из девочек стонет. Наверное, уже успела слишком привязаться к платью.

– Поэтому, – продолжает Маркус, – я подготовил для вас испытание.

Брендан указывает на лес у себя за спиной. Мы (и вся съемочная группа) следуем в указанном направлении, пока на глаза не показывается десятифутовая, наверное, стена скалодрома, за которой начинается лес.

– Добро пожаловать на первую свадебную полосу препятствий в истории «Единственной»! – злорадно объявляет Брендан.

Пока он объясняет, что нам предстоит отбиваться от препятствий в лице бывших и свекровей и прочих вещей, заставляющих терять веру в человечество, я гляжу на продюсеров. Они, вместе с ассистентами, даже не слушают, вместо этого вовсю уже строя планы.

Я не хочу этого делать, но я это сделаю. Вот что я думаю.

Когда и мы, и камеры расположены ровно там, где нужно продюсерам, ассистенты выстраивают нас в линию. Маркус вот-вот даст команду стартовать, но перед этим ко мне подходит Шарлотта.

– Мы поспорили, кто выиграет, – шепчет она, – и я поставила на тебя пятьсот долларов.

– Врешь, – говорю, оборачиваясь к ней лицом. – Это ты меня так настраиваешь, чтобы я кому-нибудь глотку вырвала?

Шарлотта смеется.

– Ну если есть такое желание – милости прошу, но в основном я просто хочу развести Генри на эти пятьсот долларов. Он выбрал Кендалл.

Щурюсь. Шарлотте это, кажется, нравится.

– Вы неплохо ладите, не так ли? – говорит она, не уточняя, с кем именно.

Я усмехаюсь.

– Не понимаю, о чем ты.

– Просто добудь мне золото, – отвечает она и делает шаг назад.

А потом Маркус дает команду «старт».

Я срываюсь с места, подгоняемая до одури распаленным духом соперничества. (Не знаю, был ли этот спор на самом деле. Не исключено, что был: продюсеры обожали превращать все в тотализатор.) Взбираюсь по стене, по которой мне велели взбираться, в свадебном платье, которое мне велели надеть, и не позволяю себе слишком об этом задумываться, потому что иначе не выдержу и все-таки повешусь.

Пока что я значительно опережаю других девочек, но мои ноги путаются в платье. Останавливаюсь и отрываю подол, а тканью собираю волосы в конский хвост. Заснявший все это оператор присвистывает, и я ему улыбаюсь.

Следующее препятствие – одна из этих веревочных сетей, похожих на паутину. Кендалл нагоняет меня у подножия сетки. Я прекрасно знаю, что это абсурдно и бессмысленно, но ничего не могу с собой поделать: теперь я хочу победить. Прыгаю на другую сторону сетки, немного подворачивая при этом лодыжку, и двигаюсь дальше.

Нам приходится ползти через грязь, потому что без этого никак нельзя, разумеется. Дальше – еще одна стенка с веревочной сетью, и финишная линия.

Кендалл ползет чуть быстрее меня; мы обе сломя голову несемся к стенке. Моя поврежденная лодыжка не выдерживает; я бросаюсь на веревки в попытке опередить Кендалл и сбиваю ее с ног.

Черт.

– Извини! – кричу я. – Извини!

Поднимаюсь на ноги и протягиваю ей руку. Она хватается за нее и подтягивается всем весом, чтобы встать. Я напрягаюсь, и моя лодыжка снова сдает.

– Жак! – окликает меня Прия. – Ты в порядке?

Кендалл вырывается вперед и одерживает победу. Ее приз – дополнительное время с Маркусом на вечерней части сегодняшнего свидания. Я огибаю стену и хромаю за ней.

Генри подбегает ко мне, когда я дохрамываю до финишной линии.

– Что, перенапряглась? – спрашивает он. В его глазах сверкают отголоски сдерживаемого смеха.

– Я в порядке, – говорю я, – у меня просто больные лодыжки, я вечно на них падала, когда играла в софтболл. Наверное, придется сегодня их забинтовать и отказаться от каблуков.

– Это… – начинает Генри. – Это нечто. Я позову медиков.

Шарлотта спешит ко мне.

– Она же сказала, что в порядке. Кто-нибудь, приведите мне Маркуса. Жак, сядь и схватись за лодыжку.

– Что? Нет!

Шарлотта легонько мне улыбается.

– Если придется, я сама тебя посажу.

Вздыхаю. Мне все равно не хочется лишний раз наступать на ногу, так что я сажусь на землю в своем грязном свадебном платье. Другие девочки песекают финишную линию, но съемочная группа смотрит только на меня.

– Жак! – слышу я голос Маркуса. Элоди торопливо ведет его к нам с Шарлоттой. Та аккуратно исчезает из кадра, когда Маркус опускается рядом со мной.

– Ты в порядке?

– Нет, – отвечаю я и делаю глубокий вдох: – Я проиграла Кендалл.

Он смеется.

– Как твоя лодыжка?

Пожимаю плечами.

– Не знаю, – говорю я. – Но марафон на ней, скорее всего, не пробежать.

Улыбаюсь ему, и он улыбается в ответ, а потом помогает мне подняться на ноги.

– Знаешь, – говорит он, – думаю, сейчас это платье смотрится на тебе даже лучше, чем раньше.

Я демонстративно сверкаю травмированной ногой. Когда я разбиралась с подолом, разрез на платье порвался сильнее, чем ожидалось. (Често говоря, тогда мне казалось, что я выгляжу адски горячо, но на экране я выглядела абсолютно поехавшей: волосы спутанные, вся мокрая от пота, в грязи, да еще и в укусах насекомых. Но в тот момент я была абсолютно уверена, что я – венец мироздания.)

– Неплохо, а?

– Я бы тебя из своей комнаты не выгнал, – говорит он, и от его слов у меня учащается сердцебиение. Когда я смотрела сезон Шейлин, мне нравилось, насколько прям Маркус в своей сексуальности. («Если пойду на это шоу, то мы с ним хотя бы время хорошо проведем», – сказала я Саре во время созвона в Zoom.)

– Мне нужно поговорить с другими девочками, – шепчет мне Маркус.

– О, – отвечаю я. – Зачем?

Хотя мы с ним так близко, он целует мою руку.

– Увидимся вечером за коктейлями, хорошо?

Я провожаю его взглядом, чуть ошарашенная.

Мы возвращаемся в особняк, чтобы привести себя в порядок и подготовиться к коктейльной вечеринке. Несколько девочек меряют меня взглядами различной степени прохладности, и, когда я спрашиваю Рикки, в чем дело, она объясняет:

– Они решили, что ты притворилась, что повредила ногу, чтобы привлечь внимание.

Показываю ей свою перемотанную лодыжку с холодным компрессом – по словам медиков, я действительно ее растянула, пока проходила препятствия.

– Ага, ага, это все ради камер.

Рикки пожимает плечами:

– Я не говорила, что сама так считаю. Ты спросила.

– Твоя правда, – говорю я и возвращаюсь к своему отражению в зеркале. – Но я не настолько отчаянная, как некоторые девочки.

– И ты еще удивляешься, почему они к тебе так относятся, – смеется Рикки.

Я оборачиваюсь к ней.

– Не надо говорить умные вещи, когда я травмирована.

– Просто постарайся вечером быть с ними милой, – предлагает она, – если хочешь им понравиться.

Я задумываюсь над ее словами на минутку и отвечаю:

– Но я этого не хочу.

Мы обе хихикаем.

– Я все равно постараюсь, – говорю я, когда мы прекращаем смеяться. – Быть милой.

– Со мной сработало, – отмечает Рикки.

– Дорогуша, – говорю я, – ты просто была пьяной.

– Это же «Единственная», – отвечает она, – все мы немножко пьяные. – Тут она задумывается на минутку. – Кроме той трезвенницы из одного из сезонов, которые шли, пока я была в старшей школе, наверное.