В этом смысле катастрофой стала смерть твоей бабушки, поскольку она, как ты должен понимать, была не только красивейшей женщиной, о чем свидетельствуют ее портреты, но и весьма выдающейся личностью. Ее жизнь была столь стремительной и короткой, что события, которые в большинстве случаев успевают разрастись и принести зрелые плоды, в ее случае были сжаты в короткие сроки: к двадцати четырем годам она успела выйти замуж, родить детей и оплакать смерть мужа²³. В течение восьми лет она размышляла об этом бурном периоде и, я полагаю, именно тогда во многом сформировала жизненные взгляды, которые и определили ее будущее. Она была так счастлива, как мало кто из людей бывает, потому что проделала путь от своей в высшей степени прекрасной юности к замужеству и материнству, словно принцесса в паланкине, ни разу не очнувшись от грез. Если мои представления верны, атмосфера ее семьи и правда способствовала этим грезам, придавая образу будущего жениха очарование и блеск теннисоновского²⁴ сентиментализма. Однако нужно обладать большей проницательностью, чем есть у меня, чтобы понять, насколько муж, который, как сейчас уже ясно, уступал ей во всех отношениях, был способен удовлетворять благородные и подлинные интересы своей жены. Возможно, она удовлетворяла их сама, прикрывая его недостатки своими многочисленными достоинствами. Во всяком случае, после его смерти она стала называть те годы благословенными – годы, когда она, по ее, возможно, словам, не знала горя и тягот этого мира, потому что жила с лучшим на свете мужчиной возвышенной жизнью в мире чистой любви и красоты. Вот почему его смерть произвела на нее вдвойне чудовищное впечатление, и дело не только в потрясении, но еще и в трагической гибели близкого человека. От природы она обладала острым умом, не терпела малейшей неискренности и, пожалуй, даже слишком сильно настаивала на том, что всякое чувство должно выражаться в действии, а в противном случае оно ничего не стоит. И теперь, потеряв того, кому поклонялась, она чтила его память и, глядя на жизнь светлыми глазами, презирала ее трагизм и глупость сильнее, чем следовало, потому что все еще жила грезами и лелеяла надежду. Она отвергла религию и стала, насколько я знаю, отъявленной безбожницей. Она подавила в себе столь сильное от природы инстинктивное стремление к счастью и радости от щедрой, насыщенной жизни и довольствовалась лишь самыми горькими ее плодами. Она посещала бедных, ухаживала за теми, кто находился при смерти, и чувствовала, что наконец-то постигла истинную тайну жизни, которая по-прежнему скрыта от некоторых людей, хотя и им тоже суждено познать, что горе – наш удел и что в лучшем случае мы можем лишь мужественно встретить его лицом к лицу. Все это она бы, конечно, и так познала, но, будь ее муж жив, познавала бы с мудростью и умеренностью, радуясь раскрытию собственных дарований, коих, несомненно, было немало. Пожалуй, легко преувеличивать значение ее «нового» отношения к жизни, поскольку его суровость во многом проистекала не из натуры, а от увечий, которым подверглось ее естественное развитие. Постепенно, я полагаю, она стала развивать свой ум и, к сожалению, пришла к выводу, что в будущем ее интерес к жизни станет во многом зависеть от удовлетворения собственного интеллекта. Она познакомилась со многими умными людьми и, желая утвердиться в собственном печальном «безверии», прочла труды безбожников, которые писали слово «Бог» с маленькой буквы. В частности, она прочитала несколько ранних статей твоего деда [Лесли Стивена], и они ей понравились больше, чем он сам.

Судьба, как считают некоторые люди, вольна по-своему распоряжаться людскими жизнями, и она решила, что твой дед со своей первой женой переедут и будут жить на одной улице с твоей бабушкой, а потом сделала так, что Минни умерла, поспособствовав тем самым встрече твоей бабушки со своим ученым-безбожником, грозным другом, в ситуации, которую она из всех людей переживала наиболее остро. Могло ли иное стечение обстоятельств привести к подобному чуду? Ведь она встретила человека, у которого были те же основания, что и у нее, уверовать в горечь жизни и разделить ее философию стоицизма; он тоже был от природы очень высоким, недолюбливал свет [общество?] и не притворялся оптимистом. Она могла бы пойти с ним рука об руку по Долине теней, но внезапно ее спутник оказался проводником, указавшим ей путь, побудившим следовать за ним, вселившим надежду, убедившим дать жизни второй шанс. Она не могла так быстро избавиться от уже, в общем-то, привычки страдать, но его доводы, равно как и потребность в этой женщине, оказались сильнее. В конце концов, с болью и раскаянием она, невероятно мужественная – вероятно, даже больше, чем ее муж, – заставила себя посмотреть правде в глаза и всецело осознать тот факт, что радость нужно уметь переносить так же, как и горе. Она вознеслась к вершинам, широко раскрыв глаза и благородно освободившись от всех иллюзий и сантиментов; ее вторая любовь засияла чистотой звездного света, а розовый туман первого счастья развеялся навсегда. Весьма примечательно, что она никогда не говорила о своей первой любви и, дорожа ею, вероятно, думала о первом муже гораздо лучше, чем было бы на самом деле, распорядись судьба иначе. Второй брак стал настоящим, хотя и запоздалым, воплощением всего, о чем она только мечтала, и, если не считать его запоздалости, многолюдности и сопутствующих тревог, ни одна пара не была столь равноправной и прекрасной. Возможно, это слишком громкие слова для пятнадцати [семнадцати] лет брака со всей их скоротечностью, неудачами, терпимостью к посредственности! И хотя нам сейчас кажется, что она слишком часто шла на компромисс, а он требовал от нее уважения, признания его справедливости и великодушия – все-таки (суди их по делам или по ним самим) это был триумфальный брак, в течение которого оба они методично стремились к достижению амбициозных целей.

Эти обстоятельства сыграли определенную роль в формировании характера твоей бабушки, и к тому времени, когда мы, ее дети, получше узнали свою мать, она была самым сообразительным, практичным и ярким человеком на свете. Казалось, она уже поняла о себе нечто важное, утвердилась во взглядах и никогда больше не переосмысливала их; в каждом ее поступке и слове чувствовался яркий, неоспоримый, глубокий отпечаток какого-то обширного жизненного опыта. У нее родилось четверо детей и было еще четверо старших²⁵, требовавших иной заботы; нас она учила, а им была компаньонкой; утешала, подбадривала, вдохновляла, удивляла твоего деда, и всякий, кто обращался за помощью, обнаруживал, что она была непоколебимо стойкой и всегда готовой уделить время, искренней, внимательной, отзывчивой, но при этом невероятно практичной. Ее отношения с людьми действительно были замечательными на протяжении всей жизни, а после второго замужества эти перемены, о которых я говорю, казалось, позволили ей больше, чем когда-либо, посвятить себя служению другим. Поскольку это заявление может показаться преувеличением, а твою бабушку представить отнюдь не реалистичной, я должна пояснить, что ее поведение было необычным и не имело ничего общего с показной филантропией, которой другие женщины занимаются из тщеславия и зачастую с катастрофическими последствиями.

Ее взгляды на жизнь стали очень широкими. Казалось, она, подобно мудрой Судьбе, наблюдала за рождением, ростом, цветением и смертью бесчисленных жизней вокруг себя, с постоянным ощущением тайны, которая их окружает, – уже не так скептически, как раньше, и с совершенно четким представлением о возможной пользе и помощи. Ее интеллектуальные способности всегда находили самое непосредственное выражение в действии; она обладала огромной проницательностью, чувством юмора и способностью схватывать на лету истинную природу обстоятельств других людей и вести дела так, чтобы в любом из них все сразу вставало на свои места. Иногда с присущей ей импульсивностью она брала на себя смелость решать проблемы мановением руки, словно властная императрица. Но чаще всего, как мне кажется, ее служение, когда оно не было исключительно практичным, заключалось в том, что она, опираясь на свои взгляды и опыт, просто помогала людям понять, что они на самом деле имели в виду или чувствовали. Однако любая здравомыслящая женщина может обладать этими качествами, но даже отдаленно не напоминать твою бабушку. Все ее способности подкреплялись скоростью, решительностью, остроумием, так что в повседневной жизни, какой бы мрачной она ни казалась со стороны, не было места скуке или усталости. По характеру она была чувствительной и нетерпимой к глупости, и в ее присутствии вся эта бесконечная и нелепая кутерьма, составляющая жизнь большой семьи, была в радость; очень часто в ежедневных событиях присутствовал изысканный юмор, а в их череде – что-то гротескное и масштабное, постоянно освещенное ее пристальным вниманием, ее удивительным чувством жизни, которое проявлялось даже в самых незначительных и банальных ситуациях. Она мгновенно превращала людей в персонажей. Воскресными вечерами Сент-Айвс и Гайд-Парк-Гейт становились сценой достойнейших представлений. Смело воплощая в жизнь свои идеи, она высекала из старого генерала Бидла²⁶, Ч.Б. Кларка²⁷, Джека Хиллза или Сидни Ли²⁸ такие искры вдохновения, какие никто и никогда не ожидал от них. Все люди, с которыми она непосредственно пересекалась, словно сплетались в некий узор, и в ее присутствии каждое действо имело огромное значение. Но нельзя было назвать ее обычной эстетствующей зрительницей, получавшей впечатления исключительно ради удовольствия²⁹.

Жизнь приучила ее к тому, что факты, как она их понимала, сами по себе имеют первостепенное значение; ей было важно, чтобы Лиза Стиллман³⁰ понравилась своему шурину или чтобы рабочий, пострадавший в результате несчастного случая, нашел нормальную работу. Она удивительно чутко реагировала на все перемены, происходившие вокруг нее, словно постоянно слышала громкое тиканье часов и ни на секунду не забывала, что рано или поздно все это закончится для каждого из нас. Самые разные люди приходили к ней в моменты радости и горя; она казалась немного неразборчивой в выборе друзей, а зануд и дураков вокруг хватало. Надо признать, что, живя в постоянном напряжении, она умудрялась воспринимать все происходящее с завидным мужеством, словно считая сцену [жизни] – со всеми ее дураками, шутами и королевскими особами – идеальной бесконечной процессией, марширующей навстречу смерти. Эта сильная озабоченность сиюминутными делами отчасти объяснялась тем, что природа наделила ее способностью победоносно решать обыденные вопросы, но также и тем, что у нее было врожденное и приобретенное, глубокое осознание тщетности усилий, непостижимости жизни. Ты можешь заметить эту двойственность на ее лице. «Давайте максимально пользоваться тем, что у нас есть, ибо мы не знаем будущего» – вот мотив, который побуждал ее неустанно трудиться во имя счастья, добра, любви, а меланхоличное эхо отвечало: «Какое это имеет значение? Возможно, никакого будущего вовсе и нет». Несмотря на то что твою бабушку раздирало это фундаментальное сомнение, даже самые обыденные ее поступки обретали какую-то грандиозность, а ее участливость была огромна и неизменно несла людям не только радость жизни и утонченную мимолетную женственность, но также величие благороднейшего человека.