– Отлично, – он поднялся, протягивая мне руку через стол в уверенном, почти дружеском жесте. Рукопожатие было крепким, но не грубым, его ладонь обхватила мои пальцы с неожиданной деликатностью. Тепло его ладони странным образом успокаивало, как если бы я прикоснулась к чему-то надежному, к якорю в бушующем море страха и отчаяния. – Вениамин проведёт инструктаж и покажет ваш кабинет. И, Ольга… – он сделал паузу, глядя мне прямо в глаза, и на мгновение мне показалось, что он видит мою настоящую душу, видит боль и страх, скрытые за маской деловой женщины, – если вам понадобится помощь – любая – мой кабинет всегда открыт. В нашем банке ценят не только профессионализм, но и человеческие отношения.

Эти слова, сказанные с искренней заинтересованностью, вонзились в сердце словно тонкие иглы, пробуждая странную, почти забытую теплоту. Как давно никто не смотрел на меня так – с вниманием, с уважением, как на человека, а не как на пустое место или инструмент? Как давно я не чувствовала этого – ощущения, что кто-то видит во мне не просто функцию, а личность? И как жестока судьба, столкнувшая меня с этим человеком при таких обстоятельствах!

Я почти бегом выскочила в коридор, ощущая, как подгибаются колени. Сердце колотилось как сумасшедшее, грозя проломить рёбра, выстукивало бешеный ритм, в котором смешивались страх, облегчение и что-то еще – что-то непозволительное, неуместное, опасное. Первый шаг сделан. В голове мелькали обрывки мыслей: «Почему так легко? Он что-то заподозрил? Или он действительно просто… добрый человек? Существуют ли еще такие люди в этом мире? Есть ли вообще что-то настоящее в этом мире обмана и предательства?»

Но почему от тепла и участливости в его взгляде на душе стало ещё тяжелее? Почему при мысли о том, что мне придётся предать этого человека, использовать его, обмануть его доверие, внутри всё переворачивалось от отвращения к самой себе? Кем я стала? Чудовищем? Лгуньей? Преступницей? Или просто матерью, готовой на все ради своего ребенка?

Телефон тихо завибрировал в кармане, заставив меня вздрогнуть. Сообщение с незнакомого номера, короткое, но пробирающее до костей: «Неплохое начало. Но не забывай – времени мало. И за мальчиком присматривают. Он сейчас играет с красной машинкой. Очень милая у него шапочка с динозавром».

Воздух застрял в лёгких, перед глазами поплыли чёрные пятна, застилая реальность вуалью страха. Я прислонилась к прохладной стене коридора, пережидая приступ удушающей тошноты. Они рядом. Они рядом с ним. Прямо сейчас. Смотрят на моего маленького мальчика, могут дотронуться до него в любую секунду. Денис действительно сегодня надел свою любимую шапку с тираннозавром, темно-зеленую, с красными шипами на спине… Тошнота подступила к горлу при мысли о том, что чужие, жестокие глаза наблюдают за ним, что чужие руки, способные причинить боль, находятся так близко к моему ребенку…

– Прости меня заранее, – прошептала я, глядя на закрытую дверь кабинета Романа, чувствуя, как что-то внутри трескается и осыпается. Последний кусочек той прежней меня, для которой существовали моральные принципы и границы, которых нельзя переступать. – У меня нет выбора. Клянусь, если бы он был… я бы никогда… но я не могу иначе. Не могу допустить, чтобы мой мальчик пострадал.

Я смахнула предательскую слезу, скатившуюся по щеке, словно последнюю каплю человечности, выпрямилась и, глубоко вдохнув, пошла к Вениамину, который должен был показать мне мой новый кабинет. Мой плацдарм для операции, которая либо спасёт жизнь моему сыну, либо…

Нет. Я не буду думать о «либо». Я просто сделаю всё возможное и невозможное. Я стану кем угодно – воровкой, лгуньей, соблазнительницей, предательницей. Я переступлю через любые моральные принципы, через любые границы. Что бы ни потребовалось. Какую бы цену ни пришлось заплатить.

Потому что нет такой цены, которая была бы слишком высока за жизнь моего сына.

Глава 4+

Неделя в банке пролетела как один бесконечный день, растянутый во времени, словно кадры замедленной съёмки, где каждая секунда превращается в мучительную вечность. Каждое утро я просыпалась с первыми лучами солнца, ещё до звонка будильника – измотанная кошмарами, в которых Денис исчезал в бездонной темноте, а я бежала за ним, разрывая лёгкие от крика, но никак не могла догнать, ноги словно увязали в вязком, засасывающем болоте. Я просыпалась с колотящимся сердцем и мокрым от слёз лицом, с невыносимым чувством беспомощности, разъедающим душу словно кислота. Каждый вечер возвращалась домой с гудящей головой, в которой пульсировала боль, и ощущением невидимого ножа у горла, готового в любой момент оборвать тонкую нить моей жизни – и что страшнее, жизни моего сына.

Я старалась работать безупречно, с исступлённым упорством вникая в хитросплетения банковской документации, впитывая информацию с жадностью умирающего от жажды, но при этом не привлекать лишнего внимания, словно тень, скользящая по стенам. Улыбалась коллегам фальшивой, приклеенной улыбкой, от которой болели мышцы лица, запоминала имена, поддерживала светские беседы на корпоративной кухне о погоде и последних фильмах, будто меня на самом деле интересовали эти пустые разговоры – всё, как в изощрённой театральной постановке, где от моей актёрской игры зависела не победа на кинофестивале, а жизнь самого дорогого человека, всего моего мира.

Синяки постепенно бледнели, превращаясь из жутких фиолетово-чёрных пятен в желтовато-зелёные разводы, напоминающие болотную тину, но каждое утро я всё равно тщательно маскировала их макияжем, слой за слоем, превращая лицо в безупречную фарфоровую маску. А под деловыми костюмами, словно под доспехами, скрывались ещё не зажившие рубцы и ссадины – немые свидетели моего кошмара, напоминавшие о себе резкой болью при каждом неосторожном движении.

Роман, казалось, всегда находился рядом, словно преследовал меня, но не зловеще, а с какой-то трагической неизбежностью – то случайно сталкивался в коридоре, провожая взглядом, в котором читалось что-то большее, чем профессиональный интерес, отчего внутри рождалось странное, почти забытое тепло; то заходил проверить, как я осваиваюсь, принося с собой аромат дорогого одеколона с нотами сандала и морской свежести, напоминающий о жизни, которой у меня никогда не было и не будет. Его внимание было ненавязчивым, но постоянным, будто невидимая нить связывала нас, даже когда мы находились в разных концах здания, и от этой мысли у меня сжималось сердце в болезненном спазме – ведь эту нить мне предстояло безжалостно оборвать.

Иногда, погружённая в работу, как в омут с головой, пытаясь утопить в ней свои страхи и сомнения, я ловила на себе его взгляд через стеклянную перегородку – внимательный, изучающий, проникающий в самую душу, словно он пытался решить сложную головоломку, разгадать тайну, которую я так отчаянно скрывала. В такие моменты сердце ёкало, обрываясь, и я не могла понять – от леденящего страха быть разоблачённой или от чего-то совсем другого, опасного и непозволительного, чему не было и не могло быть места в моей искалеченной жизни.

– Ольга Андреевна, не составите компанию за обедом? – его голос, глубокий и бархатный, застал меня врасплох над очередной стопкой документов о системе безопасности банковских ячеек. Я вздрогнула так, что чуть не опрокинула чашку с давно остывшим кофе, мыслено проклиная себя за несдержанность, за эту выдающую нервозность реакцию.

Роман стоял в дверях моего кабинета, облокотившись на дверной косяк с небрежной элегантностью человека, уверенного в себе и своём месте в мире – той уверенностью, которая была навсегда утрачена мной с первым ударом по лицу в той проклятой комнате. Светло-голубая рубашка с закатанными рукавами открывала сильные запястья с дорогими часами, намекающими на его статус, тёмно-синий галстук был чуть ослаблен – признак окончания рабочего дня, момента, которого я одновременно ждала и боялась, ведь вечер означал возвращение к сыну, драгоценные часы с ним и вместе с тем – новую порцию мучительного страха за его жизнь.

Отказаться было нельзя, я это понимала с кристальной ясностью, от которой щемило сердце. Каждая минута рядом с ним приближала меня к цели, к сейфу, к документам, которые должны были спасти Дениса, вытащить нас из этого замкнутого круга кошмара. Но и каждая минута делала предстоящее предательство всё более невыносимым, оно тяжёлым камнем оседало на дне души, отравляя каждый вдох, каждую секунду рядом с этим удивительным человеком, не заслуживающим той судьбы, что я ему готовила.

– С удовольствием, Роман Игоревич, – улыбнулась я, захлопывая папку с предательским стуком и надеясь, что он не заметил, что именно я изучала, что не прочитал в моих глазах бездну лжи. – Дайте мне пять минут.

По пути в ресторан он рассказывал о банке, его истории, своей работе, о любви к своему делу – голос звучал глубоко и мелодично, с лёгкими интонациями, выдающими в нём, возможно, музыкальное прошлое. Каждое его слово было пропитано искренностью, настоящей страстью к своему делу, к защите доверенных ему людей и их ценностей. В другой жизни, в другой реальности, где не было бы боли и страха, где я была бы просто женщиной, а не загнанным в угол зверем, я бы с удовольствием слушала этот голос часами, вбирая каждую интонацию, каждый обертон. Но сейчас каждое его слово, каждый искренний взгляд был для меня частью головоломки, которую нужно было решить, чтобы выжить, и одновременно – новым гвоздём в крышку гроба моей совести, умирающей медленной, мучительной смертью.

В небольшом ресторане неподалёку от банка, с тёплыми кирпичными стенами и приглушённым светом винтажных ламп, создававших ощущение интимности и уюта, я заметила одного из людей босса – коренастого мужчину с квадратной челюстью, которого сразу узнала по шраму, пересекающему левую бровь. Он сидел за столиком в углу, делая вид, что читает газету, безразличный ко всему, но его стальной взгляд, холодный и мёртвый, неотрывно следил за нами, прожигая затылок, словно лазерный прицел снайперской винтовки. Тошнота подступила к горлу, когда наши глаза встретились на долю секунды. Послание было ясным, как удар хлыста: торопись, время истекает, песочные часы почти пусты, ты ходишь по лезвию ножа.

– Вы какая-то напряжённая, – Роман осторожно коснулся моей руки, посылая непрошеную волну мурашек вверх по предплечью, напоминая, как давно меня никто не касался с нежностью, не причиняя боли. В его карих глазах читалось искреннее беспокойство, тревога за меня, от которой стало ещё тяжелее дышать, словно невидимая рука сжимала горло. – Что-то случилось? Может, я могу помочь?

Если бы ты знал, Роман. Если бы только знал, что единственный способ помочь мне — это отдать те документы, открыть свой сейф, вручить мне ключи от своего королевства… Ты бы сделал это? Пожертвовал бы своей карьерой, своей репутацией, всем, что ты построил, ради женщины, которую едва знаешь, которая лжёт тебе с каждым вздохом?

– Просто устала, – я попыталась улыбнуться, чувствуя, как дрожат губы, как мучительно даётся эта фальшивая улыбка. – Новая работа, много информации… Ещё сын капризничает последние дни, плохо спит. Обычные будни работающей мамы.

Я нервно отпила вино, чувствуя, как терпкая кислинка обжигает горло. Человек со шрамом перевернул страницу газеты с театральной неторопливостью, не отрывая от меня взгляда, в котором читалась не угроза даже, а спокойная уверенность в своей власти над ситуацией, над моей жизнью. Мой телефон, лежащий на столе, завибрировал – сообщение от няни, что Денис отказывается обедать и спрашивает, когда я вернусь. Когда мама обнимет его, когда поцелует перед сном, когда снова всё будет хорошо, как раньше… Горло сдавило спазмом такой силы, что на глаза навернулись слёзы – такой обыденный, повседневный вопрос, но в контексте нависшей над нами угрозы каждое напоминание о сыне было подобно удару под дых, выбивающему весь воздух из лёгких.