Дождавшись, когда придет врач, я шепнула ему, что не знаю этого человека. Что это не мой муж. Мне, конечно, никто не поверил. Врачи говорили, что травма усугубила мою болезнь. И что потребуется время на восстановление. Отец немедленно нанял самого лучшего психиатра. И после трех сеансов я поняла, что нужно просто молчать. Мне никто не верит. И не поверит никогда. Этому незнакомцу каким-то непостижимым образом удалось обмануть моего отца и всех окружающих. Все в один голос твердили, что это мой муж, и что я просто схожу с ума. Не понимаю, как ему это удалось. Но факт остается фактом: я в ловушке. Выхода нет.

2 глава. По ком звонит колокол

Я проснулась рано утром. Итальянское солнце способно разбудить даже такую заядлую сову, как я. Спальня была залита золотыми лучами. Деревянная кровать нагрелась от солнца. Свежие простыни упоительно пахли травами. Из открытого окна доносились пение птиц и аромат цветов. А главное: деревенская тишина, скроенная, как лоскутное одеяло, из птичьего щебета, скрипа старого дома и дуновений ветра, обволакивала меня успокаивающим коконом.

Этот дом мы с Родом купили за один евро. В Италии полно таких вымирающих городков, где можно купить дом почти даром. Боле того, муниципалитет еще и выдает ссуду на реставрацию недвижимости. Этой cсуды, конечно, не хватило на весь ремонт. Мы с мужем вложили в этот дом столько денег и сил, что проще было бы приобрести новый.

Но меня подкупило то, что дом буквально парил в воздухе на высоких холмах, куда не доносились звуки городка у их подножия. Санти-Козма-э-Дамьяно. Название городка звучит как музыка. Расположение невероятно удобное. Чуть более часа на машине до Рима и минут сорок до Неаполя. Учитывая нашу московскую привычку полдня тратить на дорогу, для нас с Родом это вообще не расстояния.

Этот дом стал моей башней из слоновой кости. Нигде мне так хорошо не работалось, как здесь. Роду вообще всё равно, где жить. Он или в поездках, или работает через интернет.

Я приняла душ, оделась и спустилась вниз, на кухню, прислушиваясь к ступенькам. Если хотя бы одна скрипнет, то сразу попрошу мужа заменить всю лестницу. Я очень чувствительна к звукам. Есть такие люди, с которыми не могу нормально общаться, потому что у них очень резкие голоса. Как бензопила. Мои уши сворачиваются в трубочку.

Ненавижу скрип ступеней. Есть в нем что-то зловещее и пугающее. Я сначала хотела сразу заменить лестницу. Но она из старого дерева и украшена такой красивой резьбой, что мне стало жаль портить вещь, которая придает особую атмосферу дому. Ступеньки отремонтировали. И после этого я раз десять подряд спустилась вниз и поднялась на второй этаж, проверяя, не скрипит ли она. Муж не мог упустить возможность посмеяться надо мной.

– В черной-черной комнате, черной-черной ночью зловеще скрипят ступени, когда по ним крадется страшное чудовище и кааааак схватит тебя! – он взлетел на ступеньки, подхватил меня на руки и зловеще захохотал.

– Перестань! Мне неприятно! Вот дурак! – я от души стукнула его по плечу.

– Попалась! Страшный черт ухватил карапузика и стекает клюквенный сок, – замогильным голосом пророкотал муж и укусил меня в шею, изображая вампира. – Страшно! Ой, как страшно! – завыл он. – Поднимите мне веки! Растопырьте мне ноги!

– Вот балда! Отпусти же! – смеясь, отбивалась я. – Подожди, отомщу тебе. Напишу мистический триллер и главного злодея назову твоим именем. Будешь знать, как пугать писателя. Потом тобой будут детей пугать.

– Это была угроза? – осведомился он, осторожно укладывая меня на ступеньки.

– Род, нет!

– Да! Это единственный способ проверить: скрипят они или нет, – он принялся раздевать меня. – Твоя беготня туда-сюда не поможет.

– Я уже проверила. Отпусти!

– Плохо проверила. В тебе живого веса минус сорок пять кило. Вопрос: будут ли они скрипеть под моим и твоим весом одновременно? Чудовище, между прочим, весит точно больше, чем ты. На то оно и чудовище.

Я едва не застонала от боли, вспоминая пронзительность былого счастья. Сердце перевернулось в груди. Да, меня всегда учили, что за счастье рано или поздно нужно платить слезами. Но я не думала, что платить придется так скоро. Пять лет жизни в чудесной сказке. Сколько слез мне теперь придется пролить за эти упоительные пять лет?

Я вышла на свою любимую кухню. Просторную, по-деревенски основательную. Здесь всё сделано из дерева, как я люблю. Шкафчики, полы, огромные столы, один для еды, другой для готовки. Ненавижу металл. Он мертвый, холодный и пугающий. Терпеть не могу все эти мраморные и гранитные разделочные столы. У меня даже половник из дерева. Два огромных окна украшены ситцевыми занавесками в мелкий желтый цветочек. Я сама долго выбирала эти занавески в Неаполе.

Точно такую же кухню я когда-то увидела в фильме «Крестный отец», когда Аль- Пачино приехал на Сицилию. Поэтому зайдя в первый раз в дом через кухню, даже не осмотревшись толком, сразу поняла, что мы здесь будем жить. Здесь я буду работать по ночам, глядя через огромные окна на холмы и спящий внизу городок. Здесь буду выходить во двор через кухонную дверь с чашкой кофе в руках и сидеть под деревьями с развесистыми кронами. На этой старой плите, которая переживет даже конец света буду жарить яичницу на чугунной сковородке. Да, именно на чугунной. В Италии еще можно такие купить. Итальянцы так же любят старину, как и я. Тефлон здесь не в почете. И инстаграмно красивые кастрюли тоже. Настоящую итальянскую еду готовят в закопченных кастрюлях и на старых сковородках. Поэтому она получается такой вкусной.

Ни одна ступенька под моими босыми ногами не скрипнула. Поэтому никто не услышал, что я спустилась. Род стоял возле кофемашины. Рядом с ним вплотную стояла Аня, наша домашняя помощница. Я замерла на пороге, не веря своим глазам. Потому что Род вдруг поправил ее челку, упавшую на глаза.

В этом жесте было столько интимного, близкого, что я сразу поняла: между ними что-то есть. Задержав дыхание, я сделала несколько шагов назад и вернулась на лестницу. Оперлась о резные перила и зажала рот рукой. Не стонать, не кричать, не охать. Вообще не дышать! Нельзя показывать, что я это видела. Но теперь ясно, почему Родион так настаивал на том, чтобы нанять именно Аню.

Она яркая девушка. Высокая, стройная, с короткой блондинистой мальчишеской стрижкой. Но что это меняет? Родя ведь кинопродюсер. Он каждый день сталкивается с красивыми актрисами. Но я никогда не ревновала. Просто повода не было.

Аню я сразу невзлюбила. А она, как назло, с первого дня активно набивалась ко мне в подруги. И вот вроде бы она всё время пыталась угодить, но мне постоянно казалось, что есть в ней что-то фальшивое. Холодное, чужеродное, как в фильме про демонов, которые прячутся в обычных людях.

Я вообще не хотела нанимать помощницу после того, как моя любимая Рита уехала. Мне не сложно всё делать самой. Но Родион настоял. Потому что после аварии я была в ужасном состоянии. Брать на работу местных Родион не хотел. А у Ани были очень хорошие рекомендации.

Рита работала в нашем доме всю мою жизнь. Она старше меня на двадцать лет. Мама привела ее, когда я родилась. Рита – ровесница мамы и ее лучшая подруга. Она больше, чем домработница. Она – часть семьи. Рита звучала для меня как «Турецкое рондо» Моцарта. Торопливая, суматошная, вечно спешащая, но при этом очень ловкая и аккуратная даже в мелочах. Я любила смотреть, как она летает по кухне. Бросит соль в суп, протрет стол, перевернет котлеты на сковородке. Всё точными, как выстрел снайпера, движениями. Я бы сразу запуталась и сделала всё наоборот: протерла тряпкой котлеты и перевернула соль. Это женское искусство делать сразу десять дел мне совершенно недоступно.

А вот отец никогда Риту не жаловал. И не зря. Она ему не уступала и не делала скидок на его писательскую гениальность. Прямолинейная по натуре, она всегда в глаза говорила то, что думала. Поэтому избалованный мамиными вечными уступками отец Риту сильно не любил.

Они часто ссорились и постоянно спорили, не уступая друг другу ни в чем. Вместе они звучали таким резким диссонансом, что я часто едва сдерживала смех. Отец – «Болеро» Равеля, монотонный роботизированный конвейер, олицетворение порядка и последовательности. И Рита – Моцарт, сгусток энергии, упорядоченный хаос, ежеминутно готовый вырваться из установленных для него рамок. Они были гремучей смесью. Ни один не мог победить другого, потому что обе мелодии по- своему прекрасны.

Как только я выросла, отец с наслаждением и облегчением уволил Риту. И с тех пор нанимал только приходящих пару раз в неделю домработниц. Но я продолжала дружить с Ритой. И как только вышла замуж, сразу снова ее наняла. Род был не против. Рита жила с нами и в Москве, и в Италии. Но как раз перед аварией вынуждена была уехать в Москву. У нее родился внук. Невестка болела после родов и сыну Риты нужна была помощь. Правда, после аварии Рита сразу примчалась в больницу в Риме и сидела до тех пор, пока меня не перевели на реабилитацию в Москву. Она разрывалась между своей семьей и мной. И Род был вынужден нанять другую помощницу.

Я выдохнула, взяла себя в руки, спустилась с лестницы и зашла в кухню.

– Доброе утро, – ни на кого не глядя, бросила я, налила себе кофе и направилась к лестнице, чтобы подняться в кабинет и поработать.

Вернее, обдумать всё случившееся и поплакать всласть.

– А я вот с утра блинчиков напекла, – Аня бросилась мне наперерез, держа в руках тарелку с тонкими кружевными блинчиками, политыми сметаной и украшенными свежими ягодами.

Взять бы эту тарелку – да на башку тебе опрокинуть. Чтобы горячее тесто поставило клеймо бесстыжей гадины на твою физиономию. Держись, Ника! Нельзя показывать, что ты что-то видела. Во всяком случае, пока не разберешься, что здесь происходит.

– Не голодна, благодарю, – я сглотнула собственный яд, чтобы не подавиться им, и осторожно обошла ее сбоку.

– Что с тобой, Ник? – муж поднялся из-за стола и подошел ко мне. – Что за кисляк на лице с утра? – он взял чашку с кофе из моих рук, обнял меня и прижал к себе. – Это с голодухи. Тебе нужно поесть.

– Голова болит, пойду поработаю. Работа – лучшее лекарство, – осторожным движением я высвободилась из его объятий.

– Ну уж нет, так не пойдет, – решительно возразил он, увлек меня к столу и силой усадил за него. – Аня вон как старалась. С утра сока надавила, салат сделала с морепродуктами, блинчики к кофею. Витаминная бомба, а не завтрак.

– Потом поем, – отмахнулась я. – Сейчас голова болит. Не выспалась, – я встала из-за стола. – Пожалуйста, не мучай меня. Мне хочется побыть одной.

Я поднялась на второй этаж в свой кабинет. Не успела закрыть дверь и сесть за стол, как тут же пришел Род.

– Ну что с тобой, моя капризная принцесса? – он поднял меня из кресла, сел в него и посадил меня к себе на колени. – Только не рассказывай сказки, что голова болит. Я же вижу, что ты надулась. Что случилось?

– Честное слово нет. Просто устала. Энергетика на нуле. Это бывает.

– Тогда нужно зарядить батарейки, – он поцеловал меня в губы и одновременно погладил по спине.

Я сначала невольно отпрянула, но вдруг успокоилась, когда почувствовала его сильные пальцы на позвоночнике. Это был типичный жест Роди. Он знал, что меня это успокаивает. Не может чужой человек знать такие подробности.

Это он. Мой Родя. А то, что кажется чужим – это последствия травмы, усугубленной моей болезнью. Это его тепло, его движения. Голос, правда, чуть-чуть другой. Но это у всех бывает. Голос часто меняется даже в течение дня. Становится выше, ниже, у мужчин часто появляется хрипота.

И там, в кухне Аня и Родя просто стояли рядом. А то, что он к ней прикоснулся, мне показалось со сна. Не может он мне изменять. И с кем? С помощницей? Он же кинопродюсер. Если бы захотел изменить, то с красавицей актрисой, а не с невзрачной Аней. Вечно сама себе придумываю. Профессиональная деформация. Писатель он и есть писатель. Видит то, чего нет. Все писатели психи. Разве может нормальный человек придумать то, чего нет? А мы не просто придумываем. Мы в это еще и верим. Как барон Мюнхгаузен.

– Барон Мюнхгаузен славен не тем, что летал или не летал на Луну. А тем, что он никогда не врет, – говорил персонаж знаменитого советского фильма о бароне.