– Прощай, волюшка, – с забавным надрывом вздохнул Кошка, – ладно, поучимся. Где наша не пропадала. В Севастополе англичанин не убил, авось и в Гринвиче не съест.

Федоров одобрительно кивнул и пригласил нас обедать…

Путешествие прошло незаметно, а в компании Кошки даже забавно, и в назначенный срок я вновь увидел белые скалы Альбиона.

Знакомый город, серое небо, вечный туман (слава богу, не такой, как в Венеции), невозмутимые кэбмены и вездесущие бобби в плащах с пелеринами. Но грустное впечатление немедленно улетучивалось, как только туман рассеивался. Лондон блистал весенней изумрудной зеленью, Темза рассыпала солнечные блики, которые легко скользили по воде и мостовым города, и всё вокруг дышало незыблемостью и спокойствием, которые могла обеспечить только мощная империя. К сожалению, этой весной таких дней было крайне мало. По влажным туманным улицам чинно ходили чопорные люди, стараясь держать между собой постоянную дистанцию. При встрече знакомые вежливо раскланивались, слегка приподнимая цилиндры, изредка задавая друг другу один-два вопроса, которые не требовали ответа, как правило – о погоде. Я не узнавал города, который видел двадцать пять лет назад.

– И где же пресловутая «веселая Англия»? – наконец возмутился я.

– Сейчас это не в моде, – ответил Федоров, – все весельчаки переехали в Шотландию и Австралию, а здесь остались только верноподданные ее величества, которая очень не одобряет вольности в общении между собой, особенно в общественных местах…

* * *

…Оторвавшись от чтения, Катька пробормотала:

– Всего четверть века, а такая метаморфоза. Даже странно.

– Ничего странного, – отозвался я, – исходя из того, что мы уже прочитали, оказалось достаточно одной королевы, которая грустила сама и заставила грустить с собой всю страну. И от всех человеческих достоинств англичан осталось только чувство собственного достоинства.

– И черт с ними, с англичанами, – откликнулась Катька, – нам, слава богу, там не жить. Поэтому даже думать о них не хочу. Пошли лучше гулять.

Я вздохнул: где здесь гулять? Все, что можно, уже осмотрели, разве что вдоль речки-вонючки, забранной в бетонные берега, или в степь. А что, это идея – собрать рюкзаки, махнуть на Киммерийский вал и пожить там пару недель. Жизнь в Керчи порядком поднадоела, единственным развлечением были записки отца и новости.

Новости, кстати, были весьма неприятными. На фоне керченской рутины особенно отчетливо становилось понятно, что напряженность в мире нарастает. Оставалось только гадать, кто первым нажмет на курок. Наиболее это было заметно по регионам Закавказья. Грузины постоянно нарушали все договоренности и шли на откровенные провокации. Европейские наблюдатели, как обычно, ничего не видели, русские миротворцы молчали, все это казалось мне колоссальным унижением. Но, с другой стороны, невольно вспоминался сорок первый год, когда советским солдатам категорически запретили отвечать на немецкие провокации.

В воздухе просто пахло войной, ее тень накрыла весь Кавказ и Закавказье. В том, что она начнется, не сомневался никто из тех, кто умел думать, только вот верить в это совершенно не хотелось.

Отгоняя мрачные мысли, я встал и потянулся за рубашкой, но тут коротко звякнул телефон. Звонил отец, он собирался в Ялту и интересовался, не хотим ли мы присоединиться к нему. Естественно, мы и не подумали отказываться…

Как выяснилось, в Никите ждали гостей, точнее – это Ермоленко ждал, а мы ему помогали. Как загадочно отметил отец, гости должны были приехать очень интересные.

– А Федоров с Петром Марковичем будут? – спросил я, вспомнив, что говорил мне Ермоленко еще зимой.

– Жду, – улыбнулся в ответ он.

После размеренной жизни у черта на куличках мы с Катькой находились в возбужденном состоянии. Гости, похоже, собирались не на один день, следовательно, можно надеяться на более тесное общение, чем в Питере. В предвкушении встречи мы разлеглись на земле в тени кипарисов, то и дело поглядывая на ворота.

– Едут! – неожиданно просияла Катерина.

– Уже приехали, – поправил я ее, кивая на въехавший во двор автомобиль.

Честно говоря, засек я их километров за пять, но Катьке не говорил: она на такое расстояние не дотягивалась, а я не хотел ее смущать. Когда у машины нарисовался Ермоленко, я не заметил, но зато хорошо услышал радостные вопли и гулкие хлопки по плечам и спине – судя по звуку, способные свалить с ног слона.

– Эй, бездельники, идите сюда! – позвал нас отец.

Мы выбрались из кустов и, отряхиваясь, отправились здороваться. Майора Деева мы знали, познакомились на общем Магистрате, а вот его спутника там не было. Это оказался ученик Деева – молодой вампир, лет двадцати пяти на первый взгляд; приблизительно ровесник Каркалыги, ну, может, на пару лет младше. Он производил странное впечатление: круглое добродушное лицо, курносый нос, пухлые детские губы, яркие синие глаза и… абсолютно седые волосы. Не одинокая прядь, как это иногда бывает, а полностью белая голова. Мы молча и совершенно неприлично таращились на непривычную для вампиров масть, пока отец нас не представил:

– Знакомься, Леня, мой ученик с супругой.

Я встряхнулся и протянул руку:

– Иван.

– Катя, – смущенно улыбнулась Котька.

– Леонид, – озорно подмигнул молодой вампир, пожимая мне руку.

Наставники хитро наблюдали за церемонией знакомства. Я подозрительно посмотрел на них, что-то смутно знакомое шевельнулось в памяти. Судя по лицу Катерины, она тоже пыталась уловить ускользающую ассоциацию.

– Ваня, покажи гостям их комнаты, – прервал мои мысли отец.

Я беспрекословно проводил их и, спустившись в холл, спросил у отца:

– А много еще гостей будет?

– Нет. Гольм с Дашей и Мойшей, Федоров с Петром, ну и так, по мелочам.

– Значит, не меньше двадцати человек, – подытожила, выходя из столовой, Антуанетта.

– Как и считали. – Отец обнял ее, и они немедленно забыли о нашем присутствии.

Мы переглянулись и отправились на улицу. Чуть позже, когда Деев с учеником и Ермоленко с Анютой присоединились к нам, Катька неожиданно спросила:

– Алексей Иванович, а вы ведь майор?

– Так точно.

И тут я вспомнил балладу о сыне артиллериста, героями которой были и майор Деев, и майор Петров, и до срока поседевший Ленька.

– Леня, – Катерина успела задать вопрос раньше меня, – в таком случае твоя фамилия – Петров?

– Петров.

– Значит, Симонов описал вашу историю?

– Нашу, – подтвердил Деев. – Приврал, правда, немного для рифмы, а как же без этого. На самом деле все было куда проще.

– А как? – загорелся я.

Ермоленко с легкой улыбкой откинулся на спинку скамейки, он явно был доволен, что сегодня рассказывать придется не ему…

* * *

Майор Деев был старше Ермоленко лет на тридцать. Пройдя все войны девятнадцатого века, он думал, что уже не найдет в мире ничего удивительного, но двадцатый век сумел поразить его не только огромным количеством войн и революций, уместившихся в первые двадцать лет, но и обретением человеческого друга.

Они встретились в горячке боя под Царицыным и остались служить в одном эскадроне. Бывший путиловский рабочий стал настоящим военным и вскоре уже принял под командование эскадрон. Деев не отставал от друга, продвигаясь по служебной лестнице в революционной армии параллельно с товарищем.

В годы Гражданской они лихо рубились с белогвардейцами, а потом вместе перешли в артиллерийский полк. Затем два года училища, и молодые офицеры с новенькими ромбами в петлицах приняли первые батареи.

Но даже себе боялся признаться Алексей Деев, что главным человеком в этой жизни для него был сын Петрова – Ленька.

Этот вихрастый голубоглазый пацан стал для Деева всем светом, более того, он сумел смягчить боль от потери учителя, и майор частенько ловил себя на мысли, что считает Леньку своим сыном, а не сыном товарища.

Мать Леньки умерла от тифа, но отец не стал отдавать парня в детский дом, таская его с собой по всем гарнизонам. Мальчишка рос в казарме, играя патронами и скромными игрушками, которые вырезали для него бойцы. А появление такого друга, каким стал для Петрова Алексей, вообще полностью решило проблему воспитания Леньки. Он знал, что в случае его отъезда сын будет под надежным присмотром. И действительно, Деев не спускал с парня глаз. Он учил его читать и писать, рассказывал самые диковинные истории, случавшиеся с ним за долгую жизнь, учил держаться в седле и читать карту. Если же у Леньки что-то не получалось или его обижали, Деев прижимал к груди худенькое тельце и тихо говорил:

– Ничего, родной. Из седла нас не выбить, а умираем только один раз. Давай еще попробуем.

В тридцатые годы друзья расстались. Деева отправили на Север, а Петров уезжал в Крым. Писем они друг другу не писали – что правда, то правда, – но раз в году Алексей обязательно приезжал в гости. Отпуск он проводил с Ленькой. А на зимние каникулы пацан уезжал на Север. Ни Ленька, ни его отец ни разу даже не задумались, почему сразу после Нового года постоянно подворачивалась оказия переправить мальчишку на Кольский. Причем эта оказия всегда была в виде самолета…

Мы с Катькой только молча переглянулись. Вампиры всегда путешествовали быстро (насколько позволяло развитие техники) и со всеми удобствами. Поэтому мы прекрасно понимали, что пилот нашего самолета совершенно спокойно брал на борт Леньку, чтобы он мог встретиться с приемным отцом.

…Так прошло около десяти лет. Только один раз за эти годы Деев не смог навестить Леньку. В тридцать седьмом он, как и многие, был в Испании.

Вернувшись домой, он вновь заехал в Крым, чтобы поговорить с молодым человеком. Ленька окончил школу и собирался поступать в военное училище, чтобы стать артиллеристом. Деев, как и Петров, не возражал, но именно сейчас решил посвятить Леньку в свои планы относительно его дальнейшей судьбы. К удивлению майора, юноша воспринял все сказанное очень спокойно: похоже, он решил, что это какие-то новейшие военные разработки, и сразу согласился на инициацию.

– Нет, сынок, не так быстро, – охладил его пыл Деев, – начнем с училища, потом послужи лет пять, вот тогда и поговорим, если к тому моменту не передумаешь…

А к тому моменту пришла война. Деев воевал там, где застали его боевые действия – на Севере. Иногда до него доходили весточки от друга, который защищал Крым, а однажды, развернув газету, майор с удовольствием прочитал об успехах своего товарища. Главным во всем этом было то, что Петров жив и здоров. Но почти сразу после статьи в полк прибыл молодой вампир, который вместе с документами передал майору несколько сообщений, одним из которых оказалось известие о гибели старого друга. Деев ошеломленно спросил, когда это произошло, и понял, что газета вышла уже после смерти товарища. Позже майор даже вспоминать о Леньке не решался. Боялся, что сглазит и парня тоже убьют.

Через полтора месяца в полк прибыло пополнение. Офицер был всего один – Петров. Майор только глянул на документы и нетерпеливо отодвинул их в сторону. Шла подготовка к наступлению, и ему было не до новеньких. Только ближе к вечеру он, освободившись, вспомнил об однофамильце погибшего товарища, попросил начштаба прислать к нему молодого офицера и отправился на очередное совещание.

Поздно ночью, когда офицеры разошлись, майор, тихо вздохнув, загасил все светильники, оставив только две гильзы на столе, чтобы у ординарца не возникало ненужных вопросов, и вновь сгорбился над картой. Он так задумался, что услышал вошедшего, только когда скрипнула дверь блиндажа.

– Товарищ майор, лейтенант Петров прибыл в ваше распоряжение, – баском доложил вошедший.

Майор отвернулся от чадящих светильников и мрачно глянул на высокого юношу. Здоров, с невольным восхищением отметил он, широкие плечи, чистое красивое лицо. Вот только знакомый курносый нос и огромные светлые глаза. А губы, губ не видно под усами, но если сбрить усы, то… Это же…