– Неотесанных русских, сударыня, лучше всего искать по ресторанам где-нибудь в Риме или Париже, в Петербурге же таковых крайне мало. К тому же этот ревнивец и сам много лет прожил на берегах Невы, так что бояться вам нечего.

Мазини хотел возмутиться, но его прервал Аскольд, предложив не портить никому настроение, а вместо этого отметить успешное выступление. Все как-то сразу успокоились. Неведомо откуда появилось серебряное ведерко со льдом, в котором стояли две бутылки шампанского. Госпожа Амадея, улыбаясь, поставила на маленький столик бокалы, и тугая струя, пенясь и пузырясь, пролилась в них. Когда мы выпили, выяснилось, что ругаться никто и не собирался, но уж очень господин Мазини не хотел отпускать любимую так далеко, особенно если учесть, что она только что прибыла из Америки, а он не мог сейчас сопровождать ее.

Ближе к полуночи наши учителя и гостеприимные хозяева, сказавшись, что у них назначена какая-то важная встреча, отправили меня с Рамоном погулять.

– Можешь отдохнуть, – сказал отец, – или, если не устал, займитесь чем-нибудь.

– Рамон, покажи господину Ермолову город, – добавил Аскольд, – тем более что Петр Львович здесь впервые.

Рамон сердито сверкнул глазами, но ничего не сказал, а я понял, что гордый испанский гранд не очень доволен ролью гида, и с трудом скрыл усмешку. Помнится, еще совсем недавно, лет десять назад, я тоже бывал в таких ситуациях.

К моему изумлению, Рамон уловил мои мысли (пусть не все, но часть из них) и явно расслабился. Я не смог скрыть удивления, поскольку уже давно привык считать свой ментальный дар уникальным. К тому же – а как же блок?

Аскольд с отцом расхохотались.

– Не гордитесь силой, Петр Львович, – сквозь смех посоветовал Аскольд, – найдется кто-то сильнее вас, вы такой не единственный!

Мне осталось только извиниться, и мы ушли.

Наставники покинули театр почти одновременно с нами. Судя по их репликам, они направлялись в замок Сфорца. Мы же пошли в галерею Виктора Эммануэля II, где и засели в небольшом ресторанчике…

В Милане у меня, в отличие от отца, который был непрерывно занят, дел не нашлось, таким образом, я почти на месяц оказался предоставлен сам себе. Если бы не Рамон, то хоть в спячку ложись, но этот мальчишка был неумеренно любознателен и совал свой орлиный нос во все, что привлекало его внимание, так что скучать мне не приходилось. Я постоянно вытаскивал его из щекотливых ситуаций, а при его южном темпераменте таковые случались невероятно часто.

Особенно нравились Рамону скачки. Он не пропускал ни одного серьезного заезда, но участвовал в них не как зритель, а как жокей. Больше всего он любил летние скачки в Сиене.

– Представляешь, Петя, огромная площадь, Пьяцца-дель-Кампо, – восторженно блестя глазами, рассказывал он мне, – больше всего она напоминает воронку. Зрители стоят в центре, а мы скачем по кругу! Это не передать словами!

Глядя на него, я не мог не поверить. Скажу больше, Рамон и меня посадил на лошадь, чтобы я мог насладиться сказочным ощущением скорости, и очень удивился, не обнаружив ожидаемого восторга. Мне пришлось объяснить, что я испытал все прелести бешеного галопа в Балканскую кампанию, когда параллельно пришлось наслаждаться еще и боем. После этого разговора Рамон проникся ко мне небывалым уважением, а также начал испытывать зависть к моему богатому прошлому. Я только покачал головой. Показывать, что такое настоящая война, смысла не было – их на его век хватит, успеет насмотреться.

За время вынужденного сидения в Милане я успел сродниться с Рамоном, но все дела были улажены, и, распрощавшись с друзьями, мы с отцом отправились в Венецию…

О Венеция, сказочный город! Город свободной торговли, любви и романтики. Сколько стихов и песен было сложено о нем, сколько художников пытались запечатлеть эту ускользающую красоту и солнечные блики, дробящиеся о волны моря и мрамор дворцов! Надо ли говорить, с каким нетерпением я ожидал встречи с этой сказкой?

Однако сомнения начали закрадываться в мою душу еще на подъезде. Когда же поезд покинул материк, въезжая на гигантскую дамбу, соединяющую город с берегом, мне показалось, что мы погружаемся в преддверие холодного скандинавского ада (кажется, он называется Хель). Непроницаемый туман, как овсяный кисель, окутывал все вокруг, у меня создалось впечатление, что поезд даже замедлил ход, с невероятным усилием проталкиваясь сквозь эту жижу. Казалось, колеса вязнут и буксуют, возникало полное ощущение, что мы стоим на месте, а всепроникающий туман разъедает стены и стекла, проникая в вагон. Коснись его – и растворишься в небытии серой мглы. С каждой минутой дышать становилось все трудней, а ощущение липкой сырости усиливалось. Когда же путешествие, наконец, окончилось, у меня создалось стойкое впечатление, что я как минимум пару раз окунулся в болото. Поеживаясь от неприятной влажности одежды, липнувшей к телу, я поспешил за учителем, радуясь, что здесь мы только до вечера.

Выйдя из дверей вокзала, я оторопел. Порыв холодного ветра одним мощным движением сдернул белесую кисею, как рваный саван, и открыл моему взору вместо ожидаемой площади водную гладь, на которой покачивались гондолы.

Сказать, что Венеция меня ошеломила, значит не сказать ничего. Петербург часто называют Северной Венецией, и я, естественно, ожидал увидеть нечто похожее – ничего подобного. Дома вырастали прямо из воды, море угрюмо темнело, ветер холодными щупальцами проникал в любую мельчайшую щель костюма, и мне с каждой минутой становилось все неуютней. Я с ужасом подумал, что нам предстоит провести здесь целый день.

Услышав мои мысли, отец только усмехнулся.

– А как ты думаешь, почему отсюда стараются уехать все, у кого есть хоть крохотная возможность? – спросил он.

Ответ не требовался, я лишь покачал головой:

– Кому вообще пришло в голову жить здесь?

– Ну, если верить легенде, то двадцать пятого марта четыреста двадцать первого года, в пятницу, ровно в полдень из пены волн, словно Венера, поднялся прекрасный город, который и был назван именем этой богини. Но на самом деле все было гораздо проще. Где-то в шестом веке племена, именовавшие себя венетами, столкнулись с дикой ордой гуннов и германцев под предводительством Аттилы. Аттила был вампиром, сами гунны – весьма агрессивны, поэтому встреча эта венетам очень не понравилась, кроме того, они оказались достаточно миролюбивыми и решили просто уйти. Идти, впрочем, оказалось некуда, кроме как на острова в Венецианской лагуне. Вот с тех самых пор и начал свою историю прекрасный город – Венеция.

На слове «прекрасный» я поморщился.

– Нечего кривиться, город действительно красив. А климат… ну что поделаешь, в Петербурге он тоже не подарок.

– Там земля и каналы, – возразил я, – а тут каналы, дома и совершенно нет земли.

– В таком случае строители города заслуживают еще большего уважения. Или ты не согласен? Ладно, все остальное потом, сейчас нам надо попасть на остров Риальто, к собору Сан-Марко.

На площади Сан-Марко нас уже ждали. Вообще я заметил, что здесь не затруднялись выбором названий, почти все постройки на острове носили гордое имя святого Марка. Как выяснилось, горожане верили, что и сам он более тысячи лет обитал здесь в одноименном соборе в виде мощей, украденных из Александрии.

Я ухмыльнулся – фантазии у венецианцев явно не хватало.

Учитель оказался прав: город был по-настоящему красив, но все равно оставлял тягостное впечатление. Красота архитектуры не могла скрыть ни плесени, ни грязи, ни страшной сырости, так что к концу дня я откровенно затосковал. Находиться ранней весной посреди моря в небольшой неустойчивой лодочке – удовольствие ниже среднего, а если прибавить к этому еще и холодный ветер…

Внезапно я уловил мощную знакомую волну и, не веря себе, обернулся. По Большому каналу гордо шла изящная двухмачтовая яхта, а на носу виднелись знакомые фигуры капитана Федорова и Кошки.

– Ну вот, Петя, это за нами! – Учитель весело помахал им рукой.

Первое, что я сделал, поднявшись на борт и поздоровавшись с друзьями, – переоделся в сухое платье и только после того, как попросил стюарда как следует проветрить весь гардероб, приступил к осмотру судна.

Кошка ждал меня, подпрыгивая от нетерпения, и тут же устроил самую настоящую экскурсию.

– Петр Маркович, объясни мне, что ты здесь делаешь? – спросил я, поднимаясь вслед за ним по трапу. – Ты ведь вроде на «Катти Сарк» ходил?

– И дальше бы ходил, – вздохнул Кошка, – только вот батьке не нравится, что я все матросом бегаю. Пора, говорит, остепениться и шкипером стать.

– Так ты что, шкипер, что ли?

– Не, он здесь сам керует^[7]. А я заместо старшего офицера. Матросиков по реям гоняю, а заодно машину осваиваю.

– Какую машину?

Кошка раздулся от удовольствия, как индюк:

– А ты что, трубу не заметил?

Труба, действительно, в глаза не бросалась. Вся яхта была ослепительно белая, и такая же белоснежная труба пряталась посреди рангоута. Только сейчас до меня дошло, что, хотя паруса и не подняты, яхта быстро бежит по морю.

– А дым где?

– А вот это главный секрет! – ухмыльнулся Кошка.

Он поведал мне, что работает котел не на угле, а на мазуте и что в нем стоит какая-то штука, принципа работы которой Петр еще не знает, но жутко дорогая. Федоров говорит, что в ней даже платина есть, потому и дыма не видно. А паровая машина здесь обычная: двойного хода и двухконтурная.

Слушая Кошку, я только удивлялся таким глубоким познаниям.

– Ты что думаешь, тезка, я все это время только по реям бегал? – Кошка с удовольствием подставил лицо солнечным лучам. – За столько лет можно и обезьяну научить вилкой есть, а я все-таки лучше обезьяны.

Мы посмеялись и продолжили разговор. За беседой я и не заметил, как яхта покинула лагуну, от общения меня отвлекла суета на палубе. Команда, остановив машину, ставила паруса, ветер был попутный, и господин Федоров направил судно прямо к Гибралтару.

Надо сказать, яхта показалась мне весьма резвой, о чем я не преминул сообщить Кошке.

– Это разве резвая! – возмутился он. – Это муха на клею! Вот «Катти Сарк»!.. Уявы соби, – от волнения он перешел на малоросский говор, – висемнадцять вузлив!

– Ну, такого не бывает…

– Бувае! Ще як бувае! Витэр, шторм, а капытан, навить витрыло^[8] нэ рыфить! А вона, лялечка, мов чайка лэтыть! А колы брамсель лопнув, мов по нас пушка пальнула! – Глаза Кошки горели, он оживленно жестикулировал, пытаясь показать, как быстро ходит его любимый клипер. – А це, це – калоша! – завершил он свой монолог. – Вона ж, бильше дванадцяты вузлив нэ дае! И команда – тьфу, а нэ команда! С чотырма простырадламы нияк нэ впораються! Все гадають, що машына допоможе, а що машына? Смих! Бильш пъяти вузлив не йде!

– Думаю, что с «Катти» ты все-таки преувеличиваешь, – улыбнулся я.

– Нет, – вместо Кошки ответил из-за моей спины Федоров, в пылу разговора я и не заметил, когда он подошел, – это действительно правда. А вот про паровую машину – преуменьшает. Наша «Нереида» до десяти узлов дает, а на парусах, да при хорошем ветре, до пятнадцати. А сейчас, между прочим, корабли и побыстрее «Катти Сарк» появились, только вот одно но – они своих парусов частенько не выдерживают, разваливаются на ходу. Кстати, насчет машин: лет через пятнадцать крейсера на машинах по двадцать пять – тридцать узлов ходить будут, попомните мои слова.

– Ну, это ты, батя, загнул! – возмутился Кошка. – Это где же такую силищу взять? И у нас машина не самая слабая, а что же надо, чтобы такую махину, как крейсер, сдвинуть? Сколько угля уйдет?

– А наш котел на угле, что ли? – Капитан хитро прищурился.

– Так то ж наш!

– А другие чем хуже? Люди ведь тоже до этой идеи додумаются, причем очень скоро. И вообще, вот придем в Англию, и закончится твоя вольная жизнь. Сдам в учебу, как и обещал. Ты у меня еще капитаном станешь.