– Не надо расстраиваться, все мы были молоды и горячи, ну а с вашими способностями…

– Какое вам дело до моих способностей? – огрызнулся я. – Что вы вообще обо мне знаете?

– Довольно много, – Аристид смерил меня цепким взглядом, – о конфузе императрицы ходят легенды.

Я покраснел, вспомнив события тридцатилетней давности. Мой собеседник еще чуть-чуть помолчал, а затем с легчайшим изумлением сказал:

– Невероятно! Я думал, ваши возможности преувеличены. Скажите, вы всегда держите такой блок?

– После встречи с госпожой Голицыной – да!

– Разумно, ну что ж, раз я не могу вас прочитать, придется спросить. Как вам понравилось мое выступление?

– Несколько неожиданно, мне трудно оценивать то, чего я не знаю.

– А вот это интересно, – встрепенулся Аристид, – и как вам первое впечатление?

Юлить я не хотел, поэтому ответил:

– Все, что звучало в начале, можно услышать и на улице, под вашим клубом, поэтому мне непонятно, зачем платить деньги, чтобы слушать именно вас.

– Это психология, – ухмыльнулся мой собеседник, – очень трудно заставить людей заплатить за бросовый товар. Но раз он есть, то его необходимо продать, и значит, надо сделать так, чтобы он выглядел как бриллиант. Кстати, а кто сказал, что алмаз – дорогой камень? Люди и еще раз люди, и ценен он исключительно для людей, да и служит только для украшения и удовлетворения тщеславия. Поэтому если кто-то скажет, что мой голос – бриллиант, и этот кто-то весьма влиятелен для окружающих, весь народ поймет, что так оно и есть. Но и это не главное. Самое важное – найти дорогу к сердцу слушателя, иначе никакая реклама не поможет. А вот когда соединяются мода и потребность, тогда и появляются имя и деньги.

Его рассуждения были логичны, но как-то с трудом укладывались в голове. Пожалуй, их можно было даже принять, но одного я все-таки не понял:

– Аристид, простите бога ради, но вы же вампир, причем не молодой, как я. Наверняка вы очень обеспечены, зачем вам деньги? Причем – это же крохи по сравнению с тем, что вы имеете.

– Конечно, но, видите ли, лишних денег не бывает, – он прищурился, – это во-первых, а во-вторых, поймите, это ведь удовольствие – заставить людей платить за то, что они действительно могут услышать в любой момент, ну и в-третьих – вы что, думаете, слава и признание ничего не стоят? Слава, я вам скажу, для вампира подобна пожару. Потому что он тогда оказывается на виду. О! Как это щекочет нервы…

Он не успел закончить свою мысль. В зал быстро вошел чем-то взволнованный полковник. Увидев нас за беседой, он слегка приподнял брови и, подойдя к столику, сказал:

– Аристид, теперь ты моего ученика пытаешься обратить в свою веру? Зря стараешься.

– Успокойся, друг мой, мы просто беседовали.

– Хорошо, но договорите после, а сейчас – увы. Петя, мы уходим.

– Что-то случилось? – Аристид вдруг стал необычайно серьезен.

– Ничего такого, что имело бы касательство к тебе, просто мы торопимся.

Я встал и поблагодарил хозяина.

– Пустяки, надеюсь, мы скоро встретимся, – лениво отмахнулся он.

Когда мы вышли на улицу, отец тихо сказал:

– Только что я получил известие о смерти генерала Скобелева…

Смерть Скобелева, неожиданная и стремительная, повергла Россию в печаль, а Европу – в настороженное ожидание. Никто не знал, чего теперь следует ждать от Восточного Колосса. Скобелев, по крайней мере, был понятен, не дружественен, но понятен, а в своей нелюбви к немцам вполне предсказуем. Французы и англичане применительно к себе его неприязнь не рассматривали (а зря, в понимании русских они тоже немцы), поэтому отдавали должное усопшему как гениальному противнику. Газеты пестрели статьями, в которых кроме тщательно скрываемого удовлетворения выражались в меру искренние соболезнования и признание заслуг покойного. Немецкая же пресса откровенно ликовала и даже для приличия не смягчала тон. Смысл их высказываний сводился к одному: «Германия спасена! У России больше нет того единственного генерала, который был опасен Европе!»

– В этом они правы, – вздохнул отец, отбросив ворох газет, – говорили же ему…

– Поторопился государь, – буркнул я.

– Ну, не сам, конечно, но его окружение. Те, кому наш генерал был действительно опасен. Кстати, ты заметил, как обставили смерть? У любовницы – лучшего и желать нельзя. Император может быть доволен, хотя по отношению к нему опасность была эфемерной.

Смерть Михаила Дмитриевича, несмотря на искренние сожаления, не оказала на меня столь сильного воздействия, как на всю европейскую общественность, именно потому, что была вполне предсказуема. Более того, жизнь продолжалась, и я с некоторым удивлением обнаружил, что зачастил в «Черного кота».

Глядя на то, что делал с публикой Аристид, я наконец понял, в чем дело. Все его рассуждения о ненужности товара имели, конечно, основу, но не в его случае. Аристид предлагал людям то искусство, которое они могли понять и принять, а талант и обаяние превращали выступление в такой притягательный коктейль, что мне иногда становилось страшно от его безграничной власти над посетителями. К тому же мне нравилось говорить с ним. Язвительность Аристида была беспощадна и неотразима. Кажется, я наконец понял, почему он лучший шансонье Европы.

– Ты сегодня опять в «Кота»? – добродушно поинтересовался отец, наблюдая за моими сборами.

– Да.

– Странно, мне показалось, что тебе там не очень понравилось. Я думал, что ты предпочтешь оперу.

Я прекрасно видел, что он шутит, но все-таки ответил:

– С Аристидом не соскучишься.

– Это правда, ладно, иди. Кстати, сегодня приезжает Митиёри, он был в Москве, когда умер Михаил Дмитриевич, так что всё узнаем из первых рук…

Настроение у меня было замечательное, но за пару кварталов до кабаре ощутил что-то знакомое и опасное. Остановившись, я более внимательно прощупал ментальные потоки, меня ожидал неприятный сюрприз – сегодня Аристида посетила княгиня Голицына. Желания встречаться с ней у меня не было никакого, поэтому, резко сменив направление, я отправился в «Проворного кролика».

Шансон там был не блестящий, но кормили неплохо. В «Кролика» шли те, кому не хватило места в «Коте», поэтому публика была в основном знакомая, хоть и разбавленная посторонними посетителями, однако здесь имелись и свои известные завсегдатаи. Войдя в зал, я осмотрелся. Ренуара сегодня не было, но Тулуз-Лотрек уже сидел за своим столиком и, как всегда, что-то рисовал. Я подсел к нему, но разговор не клеился, Лотрека посетила муза, и отвлечь его от папки с рисунками было нереально, а другие мои знакомцы отсутствовали, поэтому надолго меня не хватило. Кроме того, очень хотелось увидеть этого Митиёри и узнать, кто же он такой. Судя по всему, отец знал его хорошо, а главное, он был в Москве в момент смерти Михаила Дмитриевича. К тому же я еще ни разу не видел настоящего японца и поэтому со всех ног помчался домой.

Отец и гость сидели за столом и о чем-то разговаривали на совершенно незнакомом мне языке. Речь была не похожа ни на что ранее мною слышанное, к тому же в конце каждой фразы оба комично кивали головами.

Увидев меня, они замолчали, и учитель весело сказал:

– А это, господин Митиёри, мой новый воспитанник – Петр Ермолов. Петя, позволь тебе представить господина первого министра и ближайшего родственника божественного императора Инге и фактического правителя Страны восходящего солнца.

Совершенно ошеломленный, я кивнул головой и щелкнул каблуками, гость церемонно поклонился в ответ и на чистейшем русском языке произнес:

– Давайте без чинов, к тому же это было очень давно. Теперь я просто частное лицо. – Но было видно, что он доволен.

– Ну, как хочешь, – пожал плечами отец, – а сейчас можно поговорить и о деле. Расскажи, пожалуйста, что произошло в Москве.

Гость задумчиво пожал плечами и честно сказал:

– Точно никто не знает, но мы полагаем, что это убийство. Так сказать, кара за нарушенное обещание не выступать публично и за очередное оскорбление тайных охранников его величества, а также у нас имеются документы, из коих становится ясно, что наш генерал вплотную приблизился к осуществлению своих идей по принуждению императора к изменению политики. Это не устраивало никого. Поэтому господин Бисмарк активизировал свои тайные службы, а государь – свои, так что шансов остаться в живых у господина Скобелева практически не было. Сами понимаете: чтобы жить с такими взглядами, надобно иметь серьезную поддержку.

– А я-то подозревал, что это Ложа постаралась, – пробормотал я.

– Не думаю, – покачал головой Митиёри, – у них сейчас и без генерала проблем хватает. Полагаю, что здесь приложили руку так называемые «патриоты России».

– Понятие весьма расплывчатое, – заметил отец.

Митиёри, соглашаясь, склонил голову. Мы немного помолчали, потом я тихо спросил:

– Где его похоронили?

– На родине, в селе Спасское Рязанской губернии. Кажется, так, – задумчиво нахмурился японец, – если я ошибся, нижайше прошу меня извинить. Я не очень хорошо разбираюсь в вашей географии.

– Ты абсолютно прав, – успокоил его отец, – продолжай.

– Отпевали господина генерала в храме Трех Святителей, на похоронах присутствовали высшие чиновники государства. Более того, императора представлял его родной брат великий князь Алексей Александрович, присутствовал также и наследник. – В голосе Митиёри проскользнула некоторая зависть к тем почестям, которых удостоился покойный, а я уловил в его мыслях, что в Японии такое внимание неимоверно много значит. Он же тем временем продолжал: – За ночь перед панихидой в церкви побывало около шестидесяти тысяч человек. До вокзала гроб несли на руках, процессия шла по дубовым и лавровым листьям. Любимого коня генерала вели за гробом. А вокруг море людей, и все искренне рыдают…

Он был так взволнован воспоминаниями, что я неимоверно четко увидал нарисованную им картину и перешел частично на восприятие нашего гостя, прислушиваясь к его словам лишь краем уха.

– На вокзале была устроена салютация, и гроб внесли в вагон. До Рязани поезд шел словно по коридору из огромных народных толп. Казалось, что вся Россия прощалась со своим героем. В Раненбурге гроб приняли крестьяне из села генерала и на руках понесли к месту упокоения. Могу добавить, все это я видел собственными глазами, поскольку присутствовал там как иностранный журналист. – Митиёри покосился на меня, почувствовав ментальные касания, я не стал отнекиваться, но и прерывать контакт тоже не спешил. Он только прищурился и продолжил: – Так вот, господин Марвин из лондонской «Таймс», посмотрев на столь неимоверную церемонию, воскликнул, что в Европе такое было бы невозможно. А один из ваших соотечественников ответил: «И у нас тоже никак невозможно, когда б не Скобелев!» Редко кто, даже из монархов, удостаивается такой любви народа, – закончил он и ненавязчиво оборвал наш контакт.

– Да уж, его нельзя было не любить, – вздохнул отец…

Дальше все пошло как обычно, кроме одного: чтобы я не расслаблялся, ну и для расширения кругозора, отец попросил Митиёри обучить меня японскому.

– А почему сам не учишь? – удивился тот.

– Да я уж подзабыл, – отмахнулся отец.

Митиёри только покачал головой, но отказываться не стал и рьяно взялся за мое образование.

Японский язык был ужасен. Слова, как мне казалось, состояли из одних согласных, произносить их получалось только очень грубым голосом, и более того, они не соответствовали ни одному из известных мне языков.

Вообще-то языки давались мне легко, но этот оказался сущим мучением. Поэтому, едва начав его понимать, я взбунтовался и наотрез отказался продолжать занятия.

– Господин полковник вас за это не похвалит, – невозмутимо заметил в ответ на мою тираду Митиёри.

– А мне плевать! Вы сами пробовали выучить хоть один язык, который вам не по душе? Например, валлийский?