– С меня хватит того, что я выучил русский. Причем замечу вам, что с точки зрения любого иностранца русский язык намного сложнее японского и сравним только с китайским и санскритом.

– А как насчет английского? Вы ведь и его знаете.

– Английский примитивен и архаичен, к тому же после русского его изучение не представляет труда. В нем только одна проблема – письменный язык так же отличен от устного, как японский от китайского. А теперь, если не хотите неприятностей, настоятельно рекомендую продолжить урок…

Если не считать японского, то жизнь в Париже меня полностью устраивала. Ложа держала нейтралитет и делала вид, что нас не существует, встреч с княгиней я успешно избегал, равно как и она со мной, хотя временами ощущалось ее присутствие и пристальное внимание к моей скромной персоне. Полагаю, что ей было более неудобно, чем мне, и, как ни странно, похоже, что она так и не оставила надежды. Но вообще-то это только мои домыслы, а как было на самом деле – не знаю.

Лето заканчивалось, каштаны уже давно созрели и приобрели грубую темно-зеленую окраску, зато их жареные плоды продавались на каждом углу. И что в них находят французы? На мой вкус – те же желуди, только сладкие. У нас их свиньи едят, а здесь люди, да еще и деньги за это платят. В общем, в Париже становилось скучно, и весь свет потянулся в Вену, приближалась пора балов. Оставалось завершить последнее дело, и можно было уезжать…

Сегодня мы пришли в манеж на Елисейских полях, я несколько нервничал, поскольку обычно всеми спортивными и гимнастическими упражнениями мы занимались дома, в собственном зале. Но так как нужный учителю вампир посещал только этот манеж и в других местах встретиться с ним было невозможно, то выбирать не приходилось.

Зал меня ошеломил. Масса самых разнообразных снарядов и большое количество тренирующихся несколько смутили меня, особое неудобство я ощутил, обнаружив здесь дам. Нет, я понимаю, что всем необходимо поддерживать форму, но такое количество женщин в спортивных костюмах вызвало у меня оторопь.

– Разомнись пока, – посоветовал отец и направился к интересующему его господину.

Я замялся на месте, затравленно поглядывая по сторонам, и не знаю, как бы все прошло, но меня выручил Аристид, как нельзя кстати пришедший на тренировку. Он показал раздевалку, а затем ненавязчиво пригласил меня к снарядам. Кажется, он остался доволен моим физическим состоянием, но когда минут через сорок к нам подошел учитель, Аристид, направляясь к раздевалке, довольно резко спросил:

– Ты учишь его панкратиону?

– Да, – коротко ответил отец.

Аристид только покачал головой, а я поморщился. Эта борьба была так же сложна, как и действенна. Надо сказать, раньше я о ней не писал, поскольку обучение проходило слишком болезненно. Если честно, то в первые годы у меня шли сплошные переломы и сотрясения, и как минимум пару раз в неделю приходилось переливать кровь, мы даже нашли нескольких постоянных доноров. Это меня сильно раздражало и утомляло, правда, когда я освоился, стало легче.

Воспоминания отвлекли меня, и часть беседы отца с Аристидом я благополучно пропустил. Привел меня в себя только вопрос знаменитого шансонье:

– А вы, молодой человек, как я погляжу, частенько нами манкируете. В «Кролика» ходите?

– Да это только когда у вас свободных мест нет, – смутился я.

– Понимаю, – задумчиво согласился Аристид, – госпожа Голицына действительно в последнее время зачастила.

Я покраснел, а отец успокаивающе похлопал меня по плечу, Аристид тем временем окончательно успел привести себя в порядок и, глянув на меня, вопросительно поднял брови. Я смутился еще больше и заторопился. А когда мы покинули манеж, он неожиданно подытожил:

– Придется, видимо, «Кролика» покупать, чтобы клиентов не отбивал.

Мысль эта была настолько неожиданна, что я рассмеялся…

* * *

Гуляя по Вене, я никак не мог успокоиться. Подумать только, всего неделя – и мы здесь, ни один курьер в пятидесятые годы не перемещался с такой скоростью, сейчас же нормой стало получение новостей со всей Европы в тот же день, когда они произошли.

Вена же просто поразила мое воображение. Величайшая столица Европы, главный город священной Римской империи. Здесь почти тысячелетие правили великие Габсбурги, куда там Берлину с его захудалыми Гогенцоллернами. Дунай, правда, был давно уже не голубой: то там, то здесь по его поверхности расплывались огромные масляные пятна, над водой стелился дым от пароходов, которые как муравьи сновали туда-сюда. Все-таки, что ни говори, а технический прогресс имеет и отрицательные стороны.

Зато сам город был великолепен. Просторный, зеленый. Громады зданий не подавляли, а легко вписывались в окружающий ландшафт и, казалось, сливались с деревьями и людьми. Осень еще более добавляла прелести. Золото дворцов гармонировало с золотом листвы, и все было пропитано очарованием венского вальса. Легко верилось, что в эту пору в городе правит не император, а король вальса – Штраус. Музыка лилась из каждого окна, выплескивалась на улицы, затопляла площади, подхватывала тебя, словно птица, кружа в чарующем и пикантном танце. Создавалось впечатление, что Вена все время танцует, но настоящий сезон балов начинался только с Нового года.

Посетить все балы было совершенно невозможно. Веселая Вена организовывала их для всех сословий, проживающих в городе: охотников, трубочистов, прачек, рестораторов, цветочников, пироженщиков и так далее. По рекомендации Аристида мы решили остановиться на семи.

Первым в списке стоял, конечно же, Императорский, который в новогоднюю ночь проводил во дворце Хофбург император Франц-Иосиф в честь своей обожаемой супруги Елизаветы. Затем мы намеревались посетить Охотничий и Костюмированный балы, Бал венских прачек, Кондитерский, Цветочный и, естественно, Оперный.

Подготовка к сезону привела меня в полнейший восторг. Давно я не посещал магазины и портных с таким удовольствием. Восторженное состояние не оставляло меня вплоть до Нового года.

Впервые после моего превращения в вампира я готовился посетить бал не по обязанности, а для собственного развлечения. Поэтому, когда наконец наступил долгожданный вечер, я был так взволнован, что отец не смог удержаться от удовольствия и принялся мысленно дразнить меня, представляя сценки нападения на августейших особ. Поначалу я реагировал нервно, потом расхохотался и перестал обращать на это внимание…

Бал, как обычно, открывали дебютанты – молодые люди, впервые начинающие выезжать в свет. Зрелище было прелестным и завораживающим. Я с удовольствием наблюдал за юными танцорами, которые изо всех сил старались не ударить в грязь лицом и не сбиться с такта. Наконец первый вальс завершился, и распорядитель громко произнес долгожданную фразу: «Танцуют все!» И началось настоящее веселье.

До полуночи я успел пройтись в трех или четырех турах вальса, выпить бутылку шампанского и познакомиться с несколькими совершенно очаровательными пустышками, как вдруг почувствовал знакомый холодок, легким ознобом прокатившийся от макушки до кончиков пальцев. Это была Она. Я обернулся и увидел входящую в зал Голицыну. Она была все так же немыслимо хороша, в ее присутствии ни одна женщина не имела ни малейшего шанса на успех, и, судя по ее уверенной улыбке, она это прекрасно знала.

Пора было уходить, пока она не заметила меня, но вместо этого я сделал несколько шагов вперед и, холодея от собственной дерзости, пригласил императрицу на следующий тур вальса. К моему удивлению, она согласилась, и мы закружились по залу.

– А вы отважный молодой человек, – заметила княгиня.

– Кто не рискует, тот не пьет шампанского! – улыбнулся я.

– А кто рискует, часто остается без головы. – И тут же уточнила: – Но к нынешней ситуации это не относится.

– Я вам признателен.

– Свою признательность будете высказывать потом, а пока давайте танцевать. И очень вас попрошу: не надо сегодня о прошлом.

Следующий круг прошел в молчании, княгиня была спокойна и обворожительна, в мыслях ее не было враждебности – она просто наслаждалась музыкой и танцем, а глубже заглядывать не хотелось.

Первым не выдержал я:

– Сударыня, разрешите задать один вопрос.

– Только один? – Княгиня улыбнулась так многообещающе, что я содрогнулся, но не отступил.

– Пока да.

– Ну, спрашивайте, Петр Львович, бог с вами.

– Скажите, пожалуйста, вы Лермонтова знали?

– О нет! Не приписывайте мне еще и его!

– Помилуйте, – искренне удивился я, – мне просто хочется понять, что он был за человек.

– Ах, вы в этом смысле. Да ничего особенного, желчный, злой на весь свет человечек, маленького роста и с необычайно длинными руками. Ну прямо обезьяна чистейшей породы. Кроме изумительных глаз и огромного таланта, в нем более ничего приятного не было. К тому же он умудрялся восстановить против себя всякого, с кем говорил более минуты. Совершеннейшим образом был несносен. Но точку он поставил в тот день, когда на балу публично оскорбил дочь государя. Николай Павлович этого ему так и не простил, в отличие от влюбленной девицы.

– Великая княжна любила Михаила Юрьевича? – Моему удивлению не было предела.

– Более того, – усмехнулась довольная произведенным эффектом княгиня, – дело шло к тому, что государь всерьез обдумывал благословить сей мезальянс, но… после бала… Наследник с сестрой и господином Жуковским еле смогли убедить разъяренного императора заменить крепость на Кавказ. Нет, Петя! – оборвала она мой несостоявшийся вопрос, – никто из нас, насколько я знаю, его не трогал. Сей шустрый господин сделал все сам. Дело в том, что помимо всего прочего он был талантливым офицером, и все было бы хорошо, но – он категорически не желал служить. Он вообще ничего не хотел, кроме гулянок и стихов. А уж до чего надо было довести своего единственного друга, который его боготворил, раз дело дошло до дуэли… Ну, не знаю, здесь даже моя фантазия бессильна.

– Получается, что господин Лермонтов сам виноват?

– Получается, – ласково улыбнулась она.

А я вновь ощутил мгновенную и неуловимую для нее связь и понял, что княгиня в данный момент говорит искренне.

– Странно, судя по портретам, он был весьма интересен.

– Господи, Петя! Где вы видели правдивого художника? Особенно придворного? К тому же все старались польстить ему, отдавая должное таланту. К сожалению, господин Лермонтов не ценил хорошего отношения, поэтому, несмотря ни на что, его, мягко говоря, не любили.

– А еще говорят, что гений и злодейство несовместны.

– Ерунда. Чем более в человеке гениальности, тем больше в нем злодейства. А тот, у кого его нет – просто талантлив.

Я, ошеломленный такой трактовкой гениальности, замолчал. А она кокетливо прищурилась, и я почувствовал, как ее пальчики слегка сжали мое плечо. К моему несказанному изумлению, в груди немедленно стало горячо, томно заныло сердце, а ноги ослабели. В полнейшем смятении я понял, что чувства мои отнюдь не погасли, а главное – Она это прекрасно знает. Не понимая, куда деваться, я бросил взгляд на учителя. Вид у него был как у осужденного, которого ведут на казнь. В глазах застыл безумный ужас, и боялся он не за себя.

Как только прозвучали последние такты, я повел княгиню на место. Полковник был мужественен и даже не пошевелился, но провожал нас взглядом до той точки, в которой я оставил княгиню и, распрощавшись с ней, направился к нему. По его виду стало понятно, что от сердца у него явно отлегло. Крепко взяв меня за руку и не говоря ни слова, он повел меня на балкон, где и устроил взбучку.