Мятежная принцесса повелителя драконов (страница 8)
Сейчас в ней все еще теплилась жизнь, благодаря усилиям армии лекарей. А я на них еще и злился, за то, что не могут достать драконицу с того света.
– Оставь меня с ней одного, – приказал я Райко.
– Повинуюсь, великий, – склонился лекарь передо мной. И вышел, пятясь так, чтобы не повернуться ко мне спиной, проявив тем самым неуважение.
Но я бы сейчас не обратил внимания на эти условности.
Глаза Кайи закрыты, они не открывались с тех пор, как на мать напали. Иногда под веками перекатываются белки, словно Кайя что-то видит, наблюдает скрытые миры демиургов.
Но по большей части лицо матери неподвижно, застыло словно маска.
Как же это пугает.
Внутри огромного, жестокого императора драконов начинает биться и голосить крохотная ящерка.
Ящерка. Так она меня называла в моем далеком детстве. Пока можно было с будущим властителем обращаться как с ребенком.
Кайя брала меня на руки, сажала на колени, прижимала к себе так, что я слышал стук ее сердца. И говорила со мной, ласково, нежно.
Память драконов устроена так, что мы не забываем ничего, начиная с третьего года жизни.
Слова, ощущения, запахи и свои на них реакции.
Мы просто запираем это под броней своего огромного, чешуйчатого тела.
Сейчас, глядя на отходящую в небесные горы Кайи, я снова стал вдруг ребенком.
В уголках глаз закипели позорные, не дозволенные правителю слезы.
Сердце застучало, как было лишь однажды. Когда по приказу отца-императора меня бросили в бесконечно глубокий каменный мешок.
Это была часть инициации, положенной шестнадцатилетнему дракону, по венам которого течет кровь демиургов.
Расшибись о камни или обратись в первый раз.
Я тогда справился.
Смогу ли сейчас?
Я видел смерть не раз и лишал жизни сам, на поле боя.
Отдавал приказы, отправляя на казнь предателей и преступников.
Проводил в последний путь в долину вечной памяти своего отца.
Но сейчас чувствовал боль, какой не было раньше.
Опустившись без сил у ложа умирающей, я хрипло позвал ее:
– Мама!
И ящерка забегала внутри, сгорая в огне собственной скорби.
Вдруг холодная рука матери, которую я держал в своей, крепко сжала мои пальцы.
Губы матери не двигались, но ее голос, тихий, невнятный, прошелестел:
– Верь, Кайтон. Это не конец. Это новый этап.
И тут же пальцы Кайи вновь расслабились.
Неужели мне это показалось?
5.2
Выйдя из опочивальни Кайи, я несколько мгновений собирался с мыслями.
– Император, может, сжечь их дотла? – услышал я голос Сиура, своего оруженосца. Молодой дракон смотрел на меня преданными глазами, стараясь не пропустить ни одного движения, взгляда, слова. Он был полон энтузиазма и решимости мстить. Лет сорок назад я сам был таким же. Готовым действовать раньше, чем думать. Но став правителем, изменился.
– Они получат соразмерное наказание, Сиур, – сказал я помощнику и проследовал к себе.
Мне никого не хотелось видеть.
Сейчас я просто спрячусь в своих комнатах, чего обычно не позволяю себе в середине дня.
Рванув на себя дверь в покои, я опешил.
В гостиной никого не было, однако из спальни слышались какие-то звуки. Кто там может быть?
Любая уборка проводится под присмотром охраны, поскольку грязную работу делают сэлонимы-невольники. От них не стоит ждать верности драторинов. Люди не способны на глубокие чувства, живут слишком мало, ничтожные полтора века, и не успевают даже оценить ценность бытия, легко меняют интересы и переходят из одного лагеря в другой. Поэтому среди моих союзников никогда не будет сэлонимов.
Из-под моей кровати торчал девичий зад, обтянутый линялой юбкой.
Формы привлекательные, угадываются длинные стройные ножки, грубые башмаки не в состоянии скрыть изящные маленькие ступни.
Что она здесь выискивает?
– Служанка?! Что ты делаешь в покоях повелителя в неурочный час? – я одним прыжком преодолел разделяющее нас расстояние.
Императора драконов сложно вывести из себя. Но сейчас, когда в груди моей бушевала смесь гнева и скорби, я готов был взорваться.
Обхватив тремя пальцами запястье, такое тоненькое, что кажется, сейчас сломается, я дернул ее руку.
Светловолосая оборванка, стоявшая на коленях, подняла голову.
И глаза ее не могли принадлежать нищей невольнице. Это были глубокие озера, в которых утонули небеса.
Длинные, черные ресницы делали взгляд еще более пронзительным. Высокий, чистый лоб, на который падает прядь золотистых волос. Ровный нос мог бы принадлежать благородной особе. Губы словно выполнены резцом лучшего скульптора.