Сначала я просто смотрю на него, медленно моргая, но потом меня, словно молния, пронзает осознание. Он и правда знает. Он понимает. После всего, что с ним случилось за стенами тюрьмы, он, без сомнения, чувствует то же, что и я сейчас. Честно говоря, Мэлис, пожалуй, единственный, кто способен понять это. Вик, конечно, тоже несет на себе шрамы от отца, и я уверена, он мог бы уловить часть моих переживаний. Но Мэлис… Он прошел через ад, через насилие, которое оставило след не только на его теле, но и на самой его сути. И теперь, глядя на него, я понимаю: он знает, каково это – чувствовать, будто твое тело больше не принадлежит тебе, будто ты заперт в нем, как в чужой, враждебной оболочке.

Я подтягиваю колени к груди, обхватываю их руками и смотрю на него, отмечая резкие черты его лица и темную щетину на подбородке.

– Это помогло? – тихо шепчу я. – Когда ты убил парня, который… сделал это с тобой в тюрьме?

Его взгляд становится суровым, но затем на лице появляется задумчивое выражение, и он кивает.

– Да, помогло. Но… не так сильно, как я надеялся.

Я сглатываю, желудок сжимается. Значит, он действительно понимает.

– Я думала, что страдания и смерть Троя, а также осознание, что он больше не причинит мне боль, поможет, – шепчу я. – И это помогло, немного. Но та часть меня, которую он покорежил, все еще чувствует себя сломленной.

Я ненавижу произносить это вслух. Из-за этого все, что я чувствую, кажется более реальным, будто если я дам словам выход, ничего уже никогда не изменится. Но Мэлис не выглядит недовольным или злым – по крайней мере, не на меня. Он даже не смотрит на меня с жалостью в глазах.

Его челюсть крепко сжата, а пальцы то сжимаются в кулаки, то разжимаются. Мне кажется, он либо хочет обнять меня, либо мечтает оживить Троя, чтобы снова замучить и убить его.

– Я помню первую ночь после того, как убил того ублюдка, – рассказывает он. – Меня накрыл такой кайф от того, что я сделал это, от того, что вернул то, что он у меня отнял. Я знал, это изменит мою жизнь к лучшему, и хотел, чтобы это ощущалось… Даже не знаю. Иначе, наверное. Я хотел, чтобы произошел этот сдвиг – не только внешний, но и внутренний. Мечтал стереть то, что произошло, но после того, как я убил его, до меня дошло: это невозможно. Ничто не могло стереть или отменить случившегося. Даже его убийство.

Я киваю вместе с ним, потому что так все и есть. Я тоже думала, что произойдет какой-то сдвиг – между тем моментом, пока Трой был жив, и тем, когда он умер, – но на деле я почувствовала лишь оцепенение. Несмотря на то, что я испытываю облегчение от того, что он больше не сможет причинить мне боль, все те способы, которыми он мучил меня, по-прежнему витают где-то на задворках моего сознания, готовые ворваться в мои мысли в любой момент.

– Сколько времени это заняло? – спрашиваю я, стараясь, чтобы в голосе не слышались жалобные нотки. – Чтобы ты начал чувствовать себя лучше? Чтобы стал больше похож на себя прежнего?

Мэлис пожимает мускулистым плечом.

– Не уверен, что это вообще случилось. Не то чтобы я проснулся однажды утром и вдруг полностью забыл о том, что произошло. Но это перестало меня тяготить. Я снова обрел цель и силы. Это происходило постепенно. Шаг за шагом.

– То же самое Рэнсом сказал вчера, – отвечаю я.

Мэлис фыркает.

– Да, иногда даже он в чем-то шарит. Но это правда. Так будет не всегда. Ты только что выбралась из жуткого дерьма, поэтому рана еще свежа и еще ранит тебя, когда ты об этом думаешь. Но ты не всегда будешь так себя чувствовать.

Он говорит это так твердо, так убежденно, что я не могу не довериться его словам. Он единственный, кто мог бы произнести это именно так и заставить меня поверить. Ведь он сам через это прошел. Мэлис пережил это, и теперь он здесь – не сломленный, не разбитый, а сильный, уверенный, собранный. Где-то в глубине души я ловлю себя на мысли: а вдруг он просто крепче меня? Но потом вспоминаю: он верит в меня. Он думает, что я сильная.

Осталось только поверить в себя.

Взгляд Мэлиса опускается с моих глаз на то место на моем плече, где он сделал мне последнюю татуировку. Почти шепотом, как будто разговаривая не только со мной, но и с самим собой, он бормочет по-русски:

– Мягкая и красивая, но со стальным позвоночником.

Я не знаю, что означают эти слова, но от теплоты и гордости в его голосе у меня внутри все переворачивается, и я с радостью отвлекаюсь от тревоги, связанной с пережитым кошмаром.

– Спасибо тебе, – шепчу я. – За то, что рассказал мне об этом. Знаю, что это, наверное, нелегко, но мне помогает осознание того, что я не одинока.

Его глаза горят, он наклоняется чуть ближе ко мне.

– Конечно. Я думал, ты уже знаешь, что нет предела тому дерьму, на которое я готов ради тебя пойти, солнышко.

Это вызывает у меня легкую улыбку.

– Спасибо, что пришли за мной. Не знаю, говорила ли я это вчера. Но ты и твои братья… вы спасли мне жизнь.

На его лице мелькает череда ярких эмоций, сменяющих друг друга так быстро, что я едва успеваю их уловить. Но каждая из них – настоящая, без притворства. Он кивает, не отрывая от меня взгляда, словно пытается убедиться, что я действительно поверю тому, что он сейчас скажет.

– Если и есть что-то, в чем ты можешь быть уверена в этой гребаной вселенной, так это в том, что мы с братьями всегда придем за тобой, – говорит он низким голосом, словно дает клятву. – Чего бы это ни стоило. Чем бы ни грозило. Ничто не остановит нас от помощи тебе. Я люблю тебя, солнышко, люблю всем своим проклятым сердцем. А жить без сердца я не могу. Как и без тебя.

Я киваю, на глаза наворачиваются слезы. Он говорил мне эти слова и раньше, но сейчас они задевают меня едва ли не сильнее – отчасти потому, что теперь он вроде бы и не должен их произносить. Все поступки Мэлиса – это одно большое признание в любви ко мне.

– Я тоже тебя люблю, – бормочу я в ответ. – Всем своим существом. И я тоже не хочу жить ни без тебя, ни без твоих братьев. Бывали моменты, когда… когда я почти жалела, что не мертва. Но я знала, что должна продолжать жить, чтобы вернуться к тебе. К вам.

Мэлис издает низкий горловой звук, грубый, полный боли. Я едва ли не жалею, что сказала ему эту правду – призналась, что почти желала смерти,– но вообще мне никогда не удавалось ничего скрыть от этих парней. Они видели меня в любых состояниях, в хороших и плохих, и, кажется, любят меня любой.

Мы замираем, глядя друг на друга в тишине, и в этом молчании зреет что-то несказанное. Его темно-серые глаза, как всегда, напряжены и пронизывающи, а я лишь смотрю в ответ, ощущая, как между нами нарастает что-то невидимое. Что-то одновременно нежное и резкое, но в этом есть своя правда, словно мы вдруг увидели самые потаенные уголки друг друга. И это только сближает нас еще больше.

Я вижу желание на его лице. Желание быть со мной, желание помочь мне. И я чувствую слабое шевеление этого чувства и внутри себя.

Проклятье, я так сильно хочу поцеловать его.

Хочу чувствовать, как его руки обнимают меня, чувствовать тепло его тела. Но другая часть меня все еще бунтует при мысли об этом.

Я знаю, что Мэлис – не Трой. Он лучше, чем Трой когда-либо мог стать, и, несмотря на свою грубость и мрачность, он всегда заботился обо мне. Так что я не боюсь прикосновений Мэлиса. Но на данный момент мое тело словно не может отличить касание, которого я жажду, от того, которого я боюсь. Меня выворачивает наизнанку из-за того, что я не могу найти в нем утешения так, как мне хотелось бы. Как хотелось бы ему.

Момент затягивается, и я понимаю, что будь мы сейчас в прошлом, я бы уже давно лежала на кровати, а Мэлис был бы внутри меня. Его мощное тело нависало бы над моим, наполняя меня до краев, так, что я не могла бы думать ни о чем другом.

Но мы оба замираем.

Я, потому что не могу двинуться, а Мэлис, потому что следует моему примеру. Становится неловко, по крайней мере, мне так кажется, и я отвожу взгляд от него и смотрю на остальную часть комнаты, которая на удивление пуста.

– Где Рэнсом и Вик? – спрашиваю я, когда напряжение между нами рассеивается. По крайней мере, на данный момент.

– Они пошли за едой, – говорит Мэлис, присаживаясь на корточки на кровати. – Мы вчера съели сэндвичи, тебе один оставили, но он, наверное, уже испортился. Поэтому они пошли за чем-то еще.

Словно по сигналу, секундой позже открывается дверь, и в комнату широкими шагами входят парни. Рэнсом недовольно возмущается, параллельно машет мне рукой, в которой держит еще и пакет с едой.

– Да чтоб тебя, – говорит он. – Ничего такого в этом нет, Вик. Я же не говорю, что мы должны постоянно питаться картошкой фри с сыром и яблочным пирогом. Это всего лишь один гребаный день.

– Это к делу не относится, – отвечает Вик. Его лицо бесстрастно, но в голубых глазах читается раздражение. Кроме того, у него в руках пакет с едой, даже больше, чем у Рэнсома. – Как я и сказал ранее.

Рэнсом закатывает глаза.

– Слушай, ты своего добился, разве нет? Тебе обязательно быть правым во всем?

– Не обязательно. Но я прав.

– Из-за чего вы, блин, препираетесь? – вмешивается Мэлис. Он смотрит на сумки в их руках, и я моргаю, когда понимаю, насколько они оба загружены. – И мы что, кормим гребаную армию?

– Твой брат, в своей бесконечной мудрости… – начинает Рэнсом.

– О, теперь я только его брат, – бормочет Вик. – Очаровательно. Просто прекрасно.

– Как я сказал, – повышает голос Рэнсом, – Вик решил, что нам нужно купить какую-нибудь полезную еду, и поехал на другой конец города, в какое-то кафе, где готовят всякие там ростки пшеницы и прочую хипповскую хрень, потому что…

– Потому что Уиллоу необходимо восстановить силы, – перебивает Вик. – Ей нужна хорошая еда. Мы не знаем, чем этот ублюдок кормил ее, пока она была у него, и мы должны…

– Немного побаловать ее, – продолжает Рэнсом, мягко перебивая его. – Вот почему я сказал, что нужно добыть ей какую-нибудь утешающую еду. Бургеры. Молочные коктейли. Ну, знаешь, то, что радость приносит. А не эту жратву для кроликов.

Мэлис смотрит на братьев таким взглядом, будто они оба просто смехотворны.

– Значит, вы не смогли найти компромисс.

– Компромиссом было бы взять и то, и другое, – бормочет Рэнсом.

Вик качает головой, ставя пакеты на стол в углу.

– Слушай, будь моя воля, я бы сам все приготовил для Уиллоу. Обычно я этим и занимаюсь. Но поскольку я не могу сейчас этого сделать, лучшим выходом было купить что-то полезное. – Он складывает руки на груди, и на его обычно бесстрастном лице появляется недовольное выражение. – Я не собираюсь извиняться за это.

Воспоминания о том, как Вик готовил для меня или делился своей едой, снова всплывают в памяти, и в груди что-то сжимается, когда я понимаю, что это было его способом сказать о любви. Еще до того, как он смог признаться в своих чувствах или хотя бы намекнуть на симпатию, он делал такие простые, но такие важные вещи: варил мне суп, когда я болела, или разрешал мне брать его арахисовое масло, хотя даже своим братьям не позволял к нему прикасаться. Это были его маленькие, но такие искренние жесты, которые говорили больше слов.

– Тебе не за что извиняться, – мягко говорю я ему. – Я правда ценю, что вы, ребята, так старались угодить мне. И мне бы очень хотелось, чтобы ты, Вик, для меня что-нибудь приготовил. Но ты прав, вы достали лучшее, что смогли, и я очень хочу все это попробовать.