У Себастьяно Кваранты не было ни отца, ни матери, ни сестер, поэтому Розе достался единственный в мире мужчина, который не умел бить женщин. Однако у нее ушло время, чтобы привыкнуть к этому. Как и ко всему остальному. Они были женаты уже пару недель, когда однажды вечером, снимая кувшин с высоко висевшей полки, Роза уронила половину тарелок на пол и те разбились вдребезги. Себастьяно в два прыжка оказался рядом, пытаясь поймать посуду, и увидел, как Роза скорчилась у его ног, закрывая лицо руками, как учила Медичка. Поначалу Бастьяно чувствовал себя ужасно, словно это его колотили, но со временем привык и стоял неподвижно, отрешенно глядя большими лошадиными глазами и дожидаясь, пока Роза вспомнит, в каком доме и с каким мужчиной живет. Между ними все было делом привычки. В постели тоже. Роза была уверена, что мужчины с первых дней своей жизни знают все о таких вещах, а женщинам остается тихонько лежать. Но ее муж был исключением: он ничего не знал, словно не был знаком с собственным телом. В первый раз Роза, засыпая, говорила себе: знала б раньше, что каждую ночь ее ждет вот это, так дважды подумала бы, прежде чем выйти замуж. Но следующая ночь прошла куда лучше, а дальше ей стало даже приятно. Привыкнув и к этой части семейной жизни, Роза уже не могла дождаться, когда сядет солнце, закончится ужин и случится то, что обычно происходило после. Она думала об этом целыми днями, пока Себастьяно работал в поле, а она возилась в саду, ухаживала за животными, готовила еду. Думала, просыпаясь с первыми лучами и поворачиваясь лицом к спине мужа, и долгий день в разлуке казался ей невыносимым. Иногда она придвигалась к Бастьяно, когда тот еще спал, и наблюдала за тем, как он, почувствовав ее прикосновения, открывает глаза навстречу утреннему солнцу.

Словом, через девять месяцев родился Фернандо Кваранта, который появился на свет с распахнутыми глазами, черными, как у отца. Он еще не умел ходить, когда Бастьяно объявил, что ему надоело крестьянствовать и у него есть идея получше. В деревне был старый двухэтажный сарай, нуждавшийся в ремонте; Бастьяно показал его жене и Нандо, который сидел на руках у матери и сосал палец.

– Если я продам землю и отремонтирую его, мы сможем устроить тут харчевню, куда люди будут приходить поесть и выпить. Хочешь открыть такое заведение? Ты будешь готовить, а я возьму на себя все остальное.

Роза была женщиной неглупой и полагала, что приготовление пищи – самая утомительная часть работы. Но еще она считала, что для нее мало что изменится: сейчас она только и делает, что готовит и присматривает за домом, а держать харчевню – все то же хозяйство, только нужно кормить больше ртов. Вот так они с мужем открыли первую харчевню в Сан-Ремо-а-Кастеллаццо.

Уже через несколько недель Роза убедилась, что приготовление пищи – самая утомительная часть работы, но отнюдь не самая сложная. Ей пришлось научиться многим другим вещам, поскольку Себастьяно не слишком хорошо справлялся с ролью хозяина харчевни. Он был весельчаком, что верно, то верно, и играл на губной гармошке, как профессиональный музыкант. Но Розе приходилось готовить, убирать, мыть, а еще торговаться с крестьянами, которые привозили яйца, молоко, зелень и овощи. Она рубила дрова. Платила рабочим, которые чинили крышу. И все равно не жаловалась: ей нравилось это место, нравилось с самого начала, и впервые в жизни ее все уважали. И мужчины, и женщины. Очень быстро по всем четырем деревням на горе разнеслась молва: если проезжаешь через Сан-Ремо-а-Кастеллаццо, обязательно остановись пообедать у Бастьяно и его жены Розы. Мясо, конечно, могли себе позволить только те, у кого водились деньги, но из харчевни, не заморив червячка и не запомнив имен Себастьяно Кваранты и его жены, не уходил никто.

В старом сарае, где они обустроили харчевню, имелось большое помещение со стенами, выбеленными известью, дощатым потолком и полом, вымощенным грубой плиткой, которую терпеливо укладывал Себастьяно. У двери Роза посадила глицинию, и всего через несколько лет вход уже был увит зелеными листьями и лиловыми цветками; вывески не было, но, в конце концов, в деревнях почти никто и не умел читать. Сам Себастьяно подписывался крестиком, а Розе куда лучше давались цифры. Харчевня была единственной на все четыре деревни окрест, не ошибешься. Вдоль стен – так, чтобы осталось достаточно свободного места, – были расставлены столы из оливкового дерева, накрытые клетчатыми скатертями, а на скамьях могли удобно расположиться по три человека с каждой стороны. В глубине зала, где находилась кухня, всегда кипела кастрюля с супом или подрумянивался на вертеле кролик. Роза отваривала курицу – так она дольше хранилась – и даже телятину предпочитала тушить, чтобы хрящи тоже шли в дело. Из остальных частей туши она делала колбасы и сардельки, вешала их в погребе, где хранилось вино, которое привозили из соседних деревень: из Сан-Квирино и Санта-Анастасии – на каждый день, из Сан-Бенедетто-аль-Монте-Ченере – для тех, кто хотел попробовать что-нибудь особенное. Летом Роза готовила пасту с тыквенными ростками, яичницу с цветками цукини и пироги из молока и яиц, которые получались сытнее свиного окорока.

Роза, Себастьяно и Фернандо жили на чердаке харчевни в двух комнатах с деревянным полом, куда вела каменная лестница. В этих комнатах раньше хранилось сено, там скрипели половицы и гуляли сквозняки, но Роза с нетерпением ждала целыми днями, когда закроет харчевню и заберется с мужем в кровать. Донато Кваранта родился через год после открытия харчевни и вышел на свет всего за три потуги, не доставив матери никаких хлопот. А поскольку у Розы теперь было два сына, муж и работа, она решила завести дочь. Эта мысль настолько ею овладела, что однажды вечером она заявила Себастьяно Кваранте, что собирается рожать мальчиков до тех пор, пока не появится девочка. Бедняга забеспокоился: харчевня могла прокормить их всех, но до серебряного рудника ей было далеко. Чтобы доказать, что будущему ребенку не понадобится ни серебро, ни золото, Роза принялась откладывать для дочери все монеты, которые проходили через ее руки. Крестьяне и старьевщики предпочитали расплачиваться товарами, а настоящие деньги встречались редко. Себастьяно даже не успевал их рассмотреть, а Роза уже прятала монеты в тайник, о котором знала она одна.

– Я только дочери расскажу, где лежат денежки, уж так-то их никто не отберет.

Себастьяно не знал, смеяться ему или ужасаться при виде неистребимой недоверчивости жены, с которой могла сравниться только ее уверенность в том, что рано или поздно у них появится дочь. Впрочем, он тоже кричал от радости, когда та родилась – утром в середине марта, через четыре года после второго сына. Появившись на свет, Сельма Кваранта заплакала так тихо, что женщины, толпившиеся вокруг кровати Розы, стали гадать, не немая ли она. Но Сельма не была немой, просто родилась в доме, полном мужчин, и еще не знала, можно ли ей подавать голос и как часто. Ее мать сразу же дала всем понять, что этот ребенок – ее собственный и что она никому не доверит его кормить. Она выгнала всех женщин, которые крутились рядом, и потребовала оставить ее наедине с дочерью. Хотя нужно было вести дела в харчевне и растить еще двух маленьких детей, Роза целую неделю провела в постели вместе с Сельмой, прижимала ее к груди или укладывала рядом, разговаривая с ней. В конце концов, поддавшись на уговоры и просьбы Бастьяно, она решилась вынести ребенка из спальни в большой зал харчевни, чтобы показать всей деревне, но стоило кому-нибудь попросить ее подержать или выразить излишнее умиление, Роза тут же ревниво прижимала дочь к груди.

– Хватит, сглазите еще.

Может, она шутила, а может, и нет.

Стоило детям немного повзрослеть, как Роза дала понять всем троим, что они должны приносить пользу в харчевне: заведение кормило их, а в этой семье никогда не будет ни слуг, ни горничных. Поэтому Фернандо убирал со столов, Донато носил воду в глиняных кувшинах, Сельма подметала пол и помогала ощипывать кур. Там же, за столами в зале харчевни, закончив уборку, они делали домашнее задание по арифметике и зубрили реки Италии. Будь на то воля Себастьяно, Фернандо после второго класса отправился бы учиться ремеслу, чтобы семье не приходилось платить каменщикам и плотникам; но Роза решила, что все трое ее детей не только научатся расписываться и считать, но и получат аттестат об окончании начальной школы. Так и вышло. Сначала Нандо, потом Донато и, наконец, Сельма. Когда дети не были заняты уроками, Роза отправляла их поиграть во дворике под благоухающей глицинией.

Нередко она отсылала туда и Себастьяно Кваранту, так как тот, если проводил слишком много времени в четырех стенах, начинал вести себя беспокойнее ребенка: хотя идея устроить харчевню принадлежала ему, он оставался человеком от сохи и постоянно скучал по свежему воздуху. Себастьяно почти не помогал обслуживать столы, его редко видели на кухне, но он чинил водостоки на крыше, избавлялся от муравьев, носил дрова, набирал воду из ручья и делал все, что можно было сделать на улице. Теперь, когда яркое солнце не обжигало ему лицо, он стал выглядеть моложе; не Рудольф Валентино, конечно, но была в его облике некая утонченность, отличавшая его от крестьян с обветренными лицами из четырех окрестных деревень. Роза была уверена, что, будь у него хороший костюм и образование, он мог бы сойти за важного господина. А так как получать образование было уже поздно, она заказала портнихе для Себастьяно костюм из темной шерстяной ткани в тонкую светлую полоску, а себе – синее платье с узкими белыми полосками. Когда они надевали обновки на воскресную мессу, все соседи останавливались полюбоваться. Бастьяно попросил фотографа Франкавиллу сделать их снимки: сначала с детьми, а потом вдвоем с Розой; свадебной фотографии у них не было, но эти карточки вышли не хуже.

Детям Себастьяно Кваранты было все равно, как он одет: стоило ему появиться на заднем дворе, как они забывали обо всех своих делах и тянулись за ним, как крысы за дудочником из сказки. Фернандо и Донато бросали свои шарики, а Сельма забывала про куклу и приклеивалась к отцовским брюкам. Роза всегда завидовала способности мужа заставить детей идти следом хоть на край земли, без всяких приказов, иногда и без просьб; она могла собрать своих отпрысков вместе, рыкнув на них, как собака на стадо, но пастухом неизменно выступал Себастьяно.

Разъезжая по четырем деревням, он всегда покупал что-нибудь на барахолках. Однажды он привез радио – ящичек из древесного корня, который включался и выключался поворотом ручки. В доме появились радиопостановки и сказки, которые обожали и дети, и взрослые. Появилась и музыка, которую Себастьяно был готов слушать с утра до вечера. Иногда он стоял неподвижно, с закрытыми глазами, завороженный мелодией, а порой настаивал, чтобы Роза бросила свои занятия и станцевала с ним мазурку. Затем последовали официальные сообщения и обращения к народу на итальянском и, как он уверял, немецком языках. Именно это радио, купленное за гроши у старьевщика в Сан-Бенедетто-аль-Монте-Ченере, объявило о начале новой войны.

Роза в это время разрывала руками салат латук и так разволновалась, что изрезала все пальцы грубыми стеблями.

– Какое тебе дело до этой войны? – сказал ей муж в сентябре 1940 года. Он смеялся, почесывая голову под шляпой. – Война для мужчин. Просто оставайся здесь.

Но именно потому, что войну вели мужчины, Роза забеспокоилась. Каждый день, ничего не говоря Бастьяно, она ходила на площадь перед ратушей и проверяла, нет ли имени мужа в вывешенных там списках призывников. Целый год, пока мобилизовывали всех вокруг, Себастьяно оставался дома. Может, он был слишком стар, может, ду́че было наплевать на деревенского музыканта. Может, все просто забыли, что там, где сходятся дороги из четырех деревень, живет в харчевне человек по имени Себастьяно Кваранта. Целый год война, которая ворвалась в Сан-Ремо и унесла из каждой семьи хотя бы одного мужчину, обходила стороной дом Розы. Но однажды в воскресенье она проснулась вся в поту – ей приснились огромные черные змеи. В тот день после мессы к ратуше подъехали два грузовика и был вывешен новый список тех, кого забирали в солдаты. Последней стояла фамилия ее мужа – Кваранта, через Q.

Утром в день его отъезда Роза угрюмо попрощалась с ним и не пошла провожать до дороги. Накануне вечером они поссорились, потому что Бастьяно отказался выслушать ее предложение увильнуть от службы – всего-то и надо было расплющить молотком два пальца на ноге и притвориться калекой. Ей сказали, что так делали все, даже муж портнихи. Себастьяно сначала посмеялся, а потом, поняв, что жена говорит серьезно, надулся.

– Разве я ни на что не гожусь? Схожу, сделаю свое дело и вернусь. Как все.

– Ты не как все, тебя убьют.

– Хорошенького же ты обо мне мнения. Вот теперь, после таких слов, возьму и уйду на день раньше.