Девичья фамилия (страница 6)
Но это, вопреки их ожиданиям, Розу совсем не радовало. То, что дочь росла тихой и спокойной, было сродни проклятью, и Роза не могла понять, откуда это взялось. А может, как раз понимала и чем дальше, тем больше отчаивалась: внешне Сельма была похожа на нее – светлые волосы, светлая кожа, голубые глаза, – но в ней, казалось, жил дух Себастьяно Кваранты. Сельма тоже любила срывать травинки на краю поля, подносить их к губам и играть на них, пока шла через деревню по узкой грунтовой дороге. Как и отец, она не знала, как реагировать на ссоры с Розой: если ее ругали, девочка опускала голову и усаживалась где-нибудь на заднем дворе, не плача и не жалуясь; если братья отбирали у нее игрушку, она искала другую; если она роняла на пол миску с супом, то вытиралась без лишних слов и тут же начинала прибираться. Ногами она твердо стояла на земле, но ее взгляд с любопытством блуждал по облакам в небе. Когда палило солнце и в синеве не на что было смотреть, а заодно нечего делать в харчевне или по дому, Сельма проводила время на берегу какого-нибудь ручья, наблюдая за проплывающими рыбами, или в деревне, где перед церковью собирались сплетницы. Однако ее никогда не видели в курятнике (от стоявшего там запаха она начинала обливаться слезами и чихать) или в свинарнике. Свиньи пугали ее с тех пор, как Донато рассказал, что, если оставить в их загоне мертвого человека, они сожрут его вместе с костями.
Роза смотрела на свою дочь, такую кроткую и похожую на отца, и думала, что это не особенно хорошая наследственность. Добрый мужчина, который никогда не сердится и не способен на дурные поступки, – это замечательно. Но молодая женщина с таким характером обречена на несчастливую долю.
В деревне жила одна девушка, невысокого роста, темноволосая, которая выросла на глазах у Розы и в детстве часто приходила в харчевню попросить остатки еды с кухни. Звали ее Сарина, но для всех она была Мыльнянкой, потому что из жира, цветов и диких трав варила брусочки мыла, которые чудесно отстирывали одежду.
После начала войны Мыльнянка стала худеть; когда Роза встречала ее на рынке, в корзине у девушки оказывалось всего несколько картофелин, а также морковь и репа с полей, где она собирала лаванду и розмарин. Самодельное мыло не приносило большого дохода, но братья ушли на войну, и ей приходилось одной заботиться о престарелых родителях, так что это было лучше, чем ничего; поэтому Роза покупала у нее мыло и ароматические мешочки, которые клала в ящики с бельем, хотя могла бы сделать их сама. При любой возможности она приносила девушке что-нибудь поесть, а однажды вечером, заметив, что та вернулась с полей в лохмотьях, выставила перед ее домом корзину с одеждой, оставшейся с тех времен, когда Роза была стройнее, еще до рождения детей. Мыльнянка осталась страшно довольна, словно ей подарили наряд из гардеробной королевы Елены[3].
Однажды, срезая лаванду, Мыльнянка едва не отрезала себе палец. Прежде чем потерять сознание от боли и испуга, она успела обмотать руку тряпкой и послать за донной Розой. Та поспешила на зов, прихватив с собой Сельму. Мыльнянка лежала в лучах заходящего солнца под навесом у двери – лицо белое, повязка красная от крови. Нужен был врач, нельзя же было оставить палец висеть на лоскутке кожи, но у Мыльнянки были непростые отношения с доктором Скалией, который недавно приехал в деревню: стоило упомянуть его имя, и Сарина начинала дрожать как осиновый лист. Даже теперь, когда девушка ничего не ела и загорела под солнцем в полях почти дочерна, женщины, стиравшие белье, любили посплетничать о ней; одна даже клялась, что извлекла из живота Мыльнянки мертвого младенца, прежде чем ее беременность стала заметна под одеждой, и что это был подарок от доктора Скалии, который захаживал к девице по ночам, когда ту мучили приступы кашля. Роза, услышав эту историю, осенила себя крестным знамением: Бог знает, правда это или нет, ей своих дел хватает, некогда совать нос в чужие; но с тех пор она не решалась оставлять Сельму наедине с доктором.
Рана, которую получила Мыльнянка, срезая лаванду, была очень серьезной: следовало смыть кровь чистой водой и настойкой шиповника, а затем отрезать то, что осталось от пальца, иначе девушка лишилась бы руки. Мыльнянка, пребывая в полубессознательном состоянии, не слышала ни единого слова Розы. А Сельма, которая должна была ассистировать матери на операции, побелела.
– Соберись, кто мне будет помогать, если не ты? – сказала ей Роза.
Дочь выглядела потрясенной, будто никак не могла очнуться от долгого сна, но так и не смогла взять себя в руки.
– Мама, мне нехорошо, можно я присяду?
Роза, которая любила свою дочь больше, чем Мыльнянку, разрешила ей подождать в тени. Перед сном Роза долго ворочалась в постели. Ей пришла в голову мысль, которая после будет преследовать ее каждый день. Она подумала (да простит Господь – и Сельма – ей такие мысли), что, будь отцом Сельмы Пиппо Ромито, а не Себастьяно Кваранта, она бы не перенесла то, что перенесла Роза. В конце концов Роза стала думать, к своему стыду, что побои отца сделали ее куда более стойкой, чем Сельма. Когда ночью ей не удавалось заснуть, она открывала буфет из оливкового дерева и вставала на стул, чтобы дотянуться до верхних дверец, запертых на ключ, который она всегда носила при себе вместе с ножом для самообороны: в этом тайнике, в фарфоровой супнице с ручками лежал шерстяной носок, где хранились несколько монет, отложенных за годы работы харчевни. В деревне так давно не ходили наличные деньги, что последние припрятанные монеты помнили еще руки Себастьяно Кваранты. Роза садилась на край кровати и пересчитывала деньги, отложенные для Сельмы, ломая руки при мысли, что, если с ней что-нибудь случится, ее дочь сможет рассчитывать только на горстку монет. Однажды летним вечером, как только харчевня закрылась, Роза отправилась помогать Пеппине Приско, которая рожала первенца. В те времена нечасто бывало, чтобы женщина понесла от мужа, да еще удачно, и Роза хотела помочь. Она не взяла с собой Сельму, потому что той пора было ложиться спать и потому что понимала – зрелище это не для дочери. Сын Пеппины Приско, которого назвали Франческо, родился быстро, и его мать тоже чувствовала себя хорошо. Вернувшись домой, Роза увидела, что в харчевне горит свет, а входная дверь распахнута настежь. Никого из ее троих детей внутри не оказалось. Она будто с ума сошла и кинулась обегать всю деревню – звала детей, спрашивала у всех, где ее мальчики и Сельма. В ту ночь от безумных криков Розы проснулась вся Сан-Ремо-а-Кастеллаццо. Как будто дети пропали у каждой из живущих в деревне семей. Наконец на улице появился Донато в своих коротких штанишках, его фигурку освещал теплый свет из открытой двери.
– Мама, успокойся. Мы пошли к доктору.
Роза, услышав такое, ничуть не успокоилась. Более того, она со всех ног бросилась убедиться, что ее сын действительно вышел из дома местного врача Джузеппе Скалии.
– Что случилось? Кто заболел? Что вы натворили?
Шквал вопросов Розы сменился волной паники, когда на улице позади брата появился Фернандо, не зная, куда себя деть от смущения. Не успела Роза спросить у него, что стряслось, как за спиной старшего сына возник доктор Скалия: он то и дело хихикал, его глаза сияли. Врач положил руку на плечо Фернандо, как будто тот был сопливым мальчишкой, а не рослым парнем, и обратился к Донато:
– Зачем вы заставляете мать нервничать, балбесы?
Роза вбежала в дом врача; на стуле, завернутая в слишком тяжелое для этого времени года одеяло, так что виднелись только бледное лицо и босые ноги, сидела Сельма.
– Со мной все хорошо, мама. Нандо и Донато помогли мне.
Роза опустилась на колени перед дочерью, ее сердце бешено колотилось, мышцы натянулись, будто веревки, на которых тащат коров, а мысли беспорядочно метались в голове, как мошки вокруг фонаря.
– Тебе плохо? Доктор что-то с тобой сделал?
Сельма не поняла смысла вопроса – по крайней мере, не полностью. Она ответила спокойно и правдиво, как всегда:
– Я проснулась в постели, вся в крови. Живот страшно болел. И мы пришли к доктору. – Она указала на одеяло. – Я вся грязная, но мне уже лучше. Доктор сказал мне выпить вот это.
Роза понюхала жидкость в стакане, стоявшем на столе. Вода с цитронеллой[4] – по крайней мере, так ей показалось. Под одеялом двумя красными полосами от паха до лодыжек запеклась кровь Сельмы, которая казалась еще ярче на контрасте с полупрозрачной кожей. Доктор Скалия ничего не говорил, продолжая посмеиваться над Розой и ее детьми; но Роза уже поняла все и без объяснений.
– Если позволите, почтеннейший, давайте избавим друг друга от неудобств: это дела женские, семейные.
– Конечно, конечно. – Доктор на мгновение стер с лица свою несносную ухмылку. – Лучше проводить вечера дома со своими детьми, донна Роза, чем присматривать за чужими. Особенно теперь, когда малышка уже не ребенок.
Роза с удовольствием разбила бы о его голову стакан с водой на цитронелле, а затем, вооружившись осколками стекла, передала бы горячий привет от Мыльнянки. Вместо этого она ответила почтительно и вежливо, как и подобало в разговоре с учеными людьми:
– Благодарю вас, доктор Скалия. Спокойной ночи.
Фернандо нес сестру на плечах до самого дома. Роза держала ее за руку, а Донато понуро шел рядом: братья чувствовали себя виноватыми из-за того, что не смогли все толком объяснить и избавить мать от унизительной встречи с доктором. Роза шла между сыновьями, не сводя глаз с Сельмы.
Отправив мальчиков вперед, она отвела дочь к ручью; была ночь, но Роза помогла Сельме вымыться и воспользоваться теми средствами, которые помогут ей не пачкаться так каждый месяц и не менять простыни, ночную рубашку и все остальное.
Сельма побледнела.
– Что? Каждый месяц?
Нандо и Донато легли спать в подавленном настроении, уверенные, что сделали что-то не так. А Сельма со страхом думала о том, сколько еще крови ей предстоит потерять.