– Это правда? – Даня начал сходу. Слышу – набычился. Парню восемнадцать, он считает, что всё знает лучше взрослых. Хотя оправдания у меня особого нет, до сих пор не придумал, чем подлость оправдать. Разве что собственным эгоизмом. Ну, так жизнь у нас одна, и имеет свойство быстро и резко обрываться, так что буду жить так, как нужно прежде всего мне. В отпуске с Женей заставил себя забыть обо всём, и до сих пор на этой волне несусь дальше.

– Что именно? – спрашиваю на всякий случай, хотя уже подозреваю, о чём пойдёт речь.

– Ты бросил маму! Сейчас, когда ей так нужна помощь! Как ты вообще мог?!

– Я не стану тебе объяснять, – отвечаю холодно. – И тон поубавь, не забывай, что с отцом разговариваешь.

– Нахер мне такой отец не сдался!

– Данила!

– Что?! Что ты мне скажешь? Даже оправдываться нечем! Предатель!

Каждое слово сына – правда, от того и хлещет наотмашь. Но я сделал то, что сделал, и возвращаться не буду.

– Ты мне больше не отец! – припечатывает Даня и бросает трубку. Смотрю на погасший экран и тяжело вздыхаю. Даня вырос уже, уехал, не ему меня судить. Неизвестно, что он бы на моём месте сделал. Судить со стороны проще, чем самому в это окунуться. Но оправдание для Андрея и Вики придумать надо. Только какое?.. Совесть ещё не окончательно уснула, да и уйти в пустоту от детей не могу. Поэтому, когда тёща звонит и говорит, что Асю выписывают, решаюсь встретиться с ней. Надо посмотреть в глаза и сказать о разводе.

Перед больницей встречаюсь с детьми и тёщей. Последняя улыбается, дети смотрят волчатами. Вика фыркает и демонстративно отворачивается, Андрей светится надеждой.

– Па, ты за мамой приехал? – спрашивает робко.

– За ней, – киваю. Вика молчит и делает вид, что меня нет.

– Пойдём, Тёмушка, она уже выписку ждёт.

Страшно. Да, страшно на Асю смотреть. И так худенькая, она сейчас похудела ещё сильнее, килограмм сорок весит, не больше. Руки тонкие, жуткие, лицо заострилось, волосы потускнели. Она сперва смотрит на меня, таким долгим, густым взглядом. Без осуждения, вроде. По крайней мере, скандалить не собирается. Хотя я в ней и не сомневался.

– Давай помогу, – забираю собранные на кровати пакеты с вещами.

– Спасибо, – говорит она сухо. Больше в мою сторону не глядит, но и не игнорирует. Передвигается заторможено, чуть согнута. Где эта идеальная осанка? Идёт, как старуха, ногами шаркает. Жалость затмевает остатки любви, не узнаю в этой женщине свою королеву. Помогаю сесть в машину, едва касаясь руки – кажется, что сломается, если сжать сильнее. В дороге говорит только тёща, заполняя неловкую тишину.

Только дома Ася прерывает молчание. Дома. Соскучился по родным стенам, так, что уходить не хочется. Но и рядом быть невыносимо. Не с этой чужачкой. Тёща уводит детей в гостиную, а мы идём на кухню. Смотрю, как медленно и осторожно она передвигается, и внутри зреет раздражение. Как будто специально показывает, какая слабая! Хочет, чтобы пожалел? Она останавливается у плиты, не оборачиваясь говорит:

– Зачем ты приехал? Посмотреть, во что я превратилась?

– Просто хотел помочь. – И тон этот бесит – тихий, как у мученицы. За здоровьем следить лучше надо было, чтобы не умирать потом на больничной койке!

– Помог? Уходи.

– Думаешь, останусь? – злая насмешка вырывается без усилий. За всю дорогу питался раздражением, наполнялся им. Решил сделать по-человечески, и что в ответ? Ни спасибо, ни пожалуйста. Вроде не чужие люди, так нет, строит из себя черти что.

– Нет, не думаю. – Она со вздохом поворачивается, смотрит прямо в глаза. – Ты свой выбор сделал, а подачек мне не надо. Когда подашь на развод?

– Завтра отнесу заявление в суд.

– Хорошо. Я всё подпишу. – Ася ещё меньше стала, на девочку похожа. Я педофилией не страдал, на такую точно не встанет.

– Что ты детям сказала?

– Правду, – отвечает, пожимая плечами. – Что папа меня бросил.

Морщусь – как пафосно звучит! Прям бросил, ага. Если бы я таким стал, сама бы побежала прочь, роняя тапки.

– На алименты можешь не подавать, я всё равно буду платить больше, чем назначат.

– Никто не мешает платить больше и при фиксированной сумме.

Уже изучила, вон, как заговорила. Моя злость на себя, не на неё, я это понимаю, но остановить её не могу. Бесит всё, вплоть до занавесок на окнах. Душит.

– Квартиру тоже вам оставлю.

– Здесь доля детей, ты бы всё равно не смог её продать. – Она скрещивает руки на груди, морщится от боли. Играет или на самом деле так тяжело? Но ходит же, говорит, значит, на ноги окончательно встала. Иначе не выписали бы.

– Собери мои вещи, я приеду заберу.

– А больше тебе ничего не сделать? – На короткий миг её глаза вспыхивают, снова становятся живыми. Она презрительно кривится. – Я не стану ничего собирать, мне тяжело это сделать. Физически.

Ну, конечно. Вся такая больная, что даже рубашки не сложит. Ладно, сам приеду. Позже. Необходимое уже забрал, когда никого дома не было.

– Что-то ещё? – спрашивает она, отводя взгляд.

– Нет.

Правда, мне тут делать больше нечего. Это конец. Жаль, что всё так вышло, но… Мне нечего ей сказать, оправдываться не стану, сама всё понимает.

– Как я теперь жить буду, Тём? – звучит внезапно, с отчётливой болью. Как? Она же ни дня не работала, только я впахивал. Что ж, будет осваивать работу из дома, или куда там инвалидов устраивают? Невольно сравниваю с Женей – вот кто работал с утра до ночи, чтобы дослужиться до своей должности.

– Первое время буду помогать. Потом как-нибудь сама.

– Спасибо и на этом. – Ася зло усмехается. Добавляет: – Благодетель. В ножки бы поклонилась, да пока не могу, швы мешают.

Даже представлять не хочу, на что теперь её тело похоже. На контурную карту, наверное.

– Потом поклонишься, – вырывается невольно, не успел прикусить язык. Не хотел так – жестоко, но сказанного не воротишь. Её лицо снова меняется: бледнеет до цвета мела. Глаза блестят. Только без слёз, не выношу их вид!

– Уходи, – выталкивает хрипло. Не спорю. В коридоре слышу, как ругаются с тёщей дети. Про меня говорят. Не прислушиваюсь, хотя отчётливо доносится Викино:

– И пусть катится, мудак!

По губам бы за такие слова дать! Ухожу, прикрыв за собой дверь. Уши пылают – матерят, от души матерят. Что ж, заслужил. Внутри до странного пусто, легко даже. Самое сложное позади.

Глава 4

Ася

С трудом опустившись на стул, перевожу дыхание. Болит всё: и тело, и душа. Тёма протоптался по ней сапогами с шипами, измочалил в кровь и ушёл, как ни в чём не бывало. Слышу, как спорят с мамой дети, но не вникаю в суть разговора. Мама, впрочем, явно не хочет, чтобы я оставалась в стороне: влетает на кухню, растрёпанная и возмущённая. Становится передо мной, уперев руки в бока, и выпаливает:

– Зачем ты настроила детей против отца?! Ты не понимаешь, что он у них один, другого не будет?

Как же я устала! Только приехала домой, а уже хочу забиться в угол, а лучше – вернуться в больницу, под присмотр врачей. Тру глаза, тяжело вздыхаю.

– Я никого не настраивала, мам. – Смотрю на неё сквозь пальцы. Не верит. – Они взрослые и сделали свои выводы.

– Какие выводы? Что их предали? Зачем вообще было этот сор из избы выносить?

Ну, хватит. Не доставало ещё, чтобы она меня отчитывала. Я тоже не маленькая девочка, далеко уже не маленькая.

– Сор из избы? – голос проседает от эмоций. Задыхаюсь в них, от обиды сердце ноет. Мне нужна поддержка, а не осуждение! – Артём ушёл, как ты не понимаешь! Бросил больную, при смерти, потому что испугался!

– Ты драматизируешь. – Мама поджимает губы и отводит глаза. Понимает, что я права, но любимый зять уже много лет для неё важнее единственной дочери.

– Конечно, – отвечаю едко. – Я – дурочка, которой можно лить в уши. Надо было трусы с носками нагладить и в новую жизнь отпустить, да? Ты не понимаешь, что у него другая женщина появилась? Что ни я, ни дети ему больше не нужны? Он просто нашёл повод, чтобы свалить.

– Свалить. Что за сленг? – морщится мама.

– Говорю как есть. Могу и крепче сказать, да боюсь за твои уши.

– После больницы тебе надо пролечить нервы.

Определённо. С такой поддержкой и врагов не надо. И это мама, которая сидела у моей постели сутками, плакала, когда думала, что я не слышу. Как только я пошла на поправку, весь её сложный характер вернулся. И правда, стоит вернуться в больницу…

– Спасибо за совет. Этим и займусь, когда на ноги нормально встану.

Ходить до сих пор тяжело, долго ходить – тем более. Первые дни, несмотря на напряжение между нами, мама постоянно помогает. Дети тоже не отстают: в магазин сбегают, дома убирают, Вика помогает бабушке готовить. Я почти всё время лежу. Знаю, что надо расхаживаться, но силы выпиты насухо. Периодически звонит Славка, он приходил в больницу несколько раз, но пока мне не до светских визитов. В зеркало смотреть страшно, оттуда на меня смотрит чужой человек. Когда впервые увидела себя в полный рост в одном белье, расплакалась. Грудь обвисла, живот и бока на шрамах, на ноги и руки без слёз не взглянешь. После наркозов посыпались волосы. Мои роскошные, длинные и густые волосы при купании буквально стекают по телу. Из пышного хвоста получился мышиный хвостик. В один из дней, завязав его пучком, просто срезаю под корень.

И всё-таки жизнь продолжается. Должна продолжаться, иначе никак. За вещами Тёма до сих пор не пришёл – стыдно лишний раз на глаза показаться. Но деньги в начале месяца перевёл. На развод до сих пор не подал, а у меня нет сил этим заниматься, сейчас не до того. Мне прописали кучу таблеток и витамины для реабилитации, и вечерами Вика ставит уколы – прошла укороченный курс медсестёр. Скоро май, самое любимое время в году, пора возвращаться в строй.

– Как он мог так с тобой поступить? – спрашивает Вика, когда я выхожу из ванной, ероша короткий ёжик волос. Витамины начали действовать, и голова уже покрыта коротким мягким пушком, а ещё волосы стали виться. Непривычно. Из-за диеты мясцом обрасти пока не получается, но я наконец снова хожу прямо, не сгибаюсь, как старуха, не боюсь чихнуть лишний раз.

– Не знаю, Вик. – Время не лечит, сердце до сих пор болит, но я стараюсь не показывать вида. – Бог ему судья.

– Ой, ладно тебе, – фыркает дочь, отрываясь от очередного задания по ГИА. – Неужели не хочется плюнуть ему в рожу?

– Вик, – говорю укоризненно. Откуда в ней взялось столько агрессии?

– Мам, ты же не святая. Я бы на твоём месте все его вещи порезала и с балкона выбросила. Зачем их хранить?

А, правда, зачем храню? Весь следующий день мы с дочкой собираем Тёмины вещи в большие мусорные пакеты. Выбросить рука не поднимается – жалко. Тут много дорогой одежды, многое куплено недавно. Натыкаюсь на шорты, которые мы покупали для поездки. Как в другой жизни было. Фотографирую и отправляю Тёме с подписью: «Завтра это окажется на помойке». Удивительно, но он отвечает сразу. Звонит.

– Не выбрасывай, я заеду.

Ни здравствуй, ни как дела. А чего я хотела? Неужели до сих пор жду, что он проявит привычную заботу? Хватит верить в чудеса. Я сама – чудо, выжила после такой болезни, впору радоваться подаренному шансу. Когда одной ногой заступил за черту и уже со всеми попрощался, жизнь вокруг начинает играть новыми красками. Понимаю это, проснувшись в первое майское утро. Впервые за долгое время ничего не болит. Вытягиваю руки, смотрю на тонкие длинные пальцы и понимаю, что на них нет кольца. Как сняли перед операцией, так потом и не надела. Передала маме, а она убрала в шкатулку. Двадцать лет носила, не снимая, а последнее время даже не замечала, что без него. Сегодня должен заехать Тёма, и с одной стороны хочется сбежать на это время, с другой – снова посмотреть в глаза. Иногда мне так сильно его не хватает, что хочется выть. Иногда, наоборот, так сильно его ненавижу, что соглашаюсь с Викой. Он мне нож в спину всадил, я бы с удовольствием сделала то же самое.