В Лондоне премьер-министр лишь изредка удосуживался позавтракать. Марго это делала прямо у себя в спальне, а его всегда ужасала мысль о завтраке в одиночестве. Он налил себе чая, просмотрел остальную почту – ничего особенно интересного – и раскрыл восьмую страницу «Таймс»:

БРИТАНСКИЕ УСИЛИЯ СОХРАНИТЬ МИР

ПРЕДЛОЖЕНИЯ СЭРА ЭДУАРДА ГРЕЯ

БЕСПОКОЙСТВО НА ФОНДОВОЙ БИРЖЕ

«Да, – подумал он, – к концу дня беспокойства будет гораздо больше». Еще вчера положение казалось почти обнадеживающим, когда германский посол Лихновский сказал Грею, что Берлин примет участие в конференции четырех держав. Новость, объявленная Греем на заседании кабинета министров, привела Уинстона в уныние: «Полагаю, теперь мы получим ваш чертов мир!» Но к полуночи, как только парламентарии покинули палату общин после шумного экстренного обсуждения стрельбы в Дублине, Грей похлопал его по плечу и показал телеграмму от посла в Берлине. Немцы изменили свои намерения, или, может быть, Лихновский неправильно понял правительственные указания. Так или иначе, никакой конференции не будет. Газетные сведения устарели. Дорога к войне открыта.

Он прошел в ванную, стянул с себя ночную рубашку через голову и со стоном опустился в воду.

Все утро он работал в зале заседаний кабинета министров, сидя за длинным столом. Всякий раз, когда ему приносили бумаги на подпись, он поднимал голову в ожидании новостей. Но никаких сообщений из Берлина, Вены, Парижа или Санкт-Петербурга не приходило. Над камином громко тикали часы. Сколько лет провел он, слушая их ход? Серо-зеленые деревья за окном мерцали проблесками солнечного света. Казалось, чудесный летний день насмехался над ним.

Быть премьер-министром означало быть механизмом для принятия решений. Он одобрил вывод из Ирландии Шотландского пограничного полка, открывшего огонь по толпе в Дублине. Назначил сэра Джона Френча главным инспектором британской армии. Несмотря на возражения «главного кнута»^[15], настоял на том, чтобы отложенный из-за стрельбы в Дублине законопроект о самоуправлении Ирландии был внесен на рассмотрение к четвергу. А в минуты затишья продолжал писать утреннее послание Венеции (К этому моменту дела обстоят неважно, и настроение Уинстона, вероятно, повышается), останавливаясь и прикрывая письмо официальными бумагами, когда входил Бонги или второй его личный секретарь Эрик Драммонд.

Ближе к вечеру, после устроенного Марго скучного ланча с гостями, которых ему не очень-то хотелось видеть, он прогулялся пешком до парламента, отправив по дороге письмо Венеции, потом зашел в зал заседаний и ответил на вопросы о реформе судопроизводства, подоходном налоге, палате лордов и денежном сборе при посвящении епископа в сан. Глупо было делать вид, будто все идет нормально, но в то же время это успокаивало. Под конец Бонар Лоу спросил у него, нет ли свежей информации о европейском кризисе, и он честно ответил, что нет. Как оказалось, на этом вся нормальность и закончилась.

Он как раз проходил мимо кресла спикера, направляясь в свой кабинет, когда столкнулся с неожиданно выступившим из толпы парламентариев грузным мужчиной.

– Простите, премьер-министр. Какая досада! Простите меня. Я просто хотел перехватить вас, пока вы не вышли из зала…

– Помилуй Бог, Монтегю! – как обычно, рассмеялся при виде него премьер-министр. – С чего вдруг такая срочность?

Когда-то этот неуклюжий, преданный, забавный до жалости человек был его личным парламентским секретарем, а с годами стал частью его окружения. То обстоятельство, что Монтегю – еврей! – дважды сватался к Венеции, только добавляло ему комичной нелепости. За глаза Монтегю называли Ассирийцем.

– Лорд Ротшильд хочет срочно встретиться с вами.

– По какому поводу?

– Думаю, он сам должен вам все рассказать.

В этом году премьер-министр повысил Монтегю по службе, назначив финансовым секретарем Казначейства.

– Хорошо, пусть так… раз уж вы считаете это настолько важным. Где он?

– Он не желает, чтобы его видели, поэтому я осмелился проводить его прямо в ваш кабинет.

Озадаченный премьер-министр проследовал за Монтегю по коридору.

Крепкий старик с чрезмерно длинными седыми усами предпочел встретить премьер-министра, стоя посреди огромного помещения, положив превосходно вычищенный шелковый цилиндр на стол. Самого влиятельного банкира в Лондоне, сейчас поддерживающего юнионистов, едва ли можно было причислить к друзьям либерального правительства. Они обошлись без светских разговоров и даже без рукопожатия.

– Спасибо, что согласились встретиться со мной, премьер-министр. Я не задержу вас ни на минуту. То, что я сейчас скажу, останется строго между нами. Однако мне представляется, что это мой патриотический долг – предупредить вас о только что полученном распоряжении нашего парижского представительства продать огромное количество консолей, хранящихся во Французском государственном и сберегательном банках.

– Насколько огромное?

– Этого будет достаточно, чтобы обвалить рынок.

Премьер-министр отшатнулся. Консоли – это облигации, финансирующие государственный долг Британии на сумму в семьсот миллионов фунтов.

– Что ж, при нынешних исключительных обстоятельствах, принимая во внимание все происходящее, это определенно было бы… – Он замолчал, подыскивая наименее тревожащее определение. – Нецелесообразно. Спасибо, что предупредили меня. У вас есть шансы переубедить их?

– Я и так сумел задержать их на двадцать четыре часа, заявив, что это технически невозможно. Нет нужного числа покупателей. Но они уверены, что скоро начнется война, и им нужны на нее деньги, так что, боюсь, рано или поздно… Атмосфера в Париже… – Его голос затих. Обычно холодный и отстраненный, сейчас лорд Ротшильд был весь во власти сильных эмоций и только несколько мгновений спустя смог продолжить: – Никогда не думал, что доживу до такого, но я и в самом деле считаю, что это может привести к краху европейской цивилизации.

Уравновешенного премьер-министра покоробило от такого преувеличения.

– Полно вам, лорд Ротшильд, до краха еще далеко. Уверяю вас, мы делаем все возможное, чтобы не допустить этого.

– Никто не в силах не допустить этого! Никто, если рухнет мировая финансовая система! Торговля прекратится. По всей Европе начнутся революции. Предлагаю вам в порядке краткосрочной меры рассмотреть возможность закрытия бирж до начала завтрашних торгов.

Послышался стук в двери, и в кабинет вошел Бонги. Премьер-министр все еще изумленно смотрел на Ротшильда.

– Да, что там? – не оборачиваясь, спросил он.

– Австрия только что объявила войну Сербии.

Когда Ротшильд и Монтегю оставили его одного, премьер-министр прошел в большую уборную рядом с кабинетом, открыл кран и ополоснул лицо. Потом вытерся маленьким полотенцем и рассмотрел свое отражение в зеркале над раковиной.

Он считал по собственному опыту, что преуспевающему премьер-министру в первую очередь необходимы два качества. Во-первых, оперативное решение вопросов. А во-вторых, оптимизм. Оптимизм! Не было смысла предаваться отчаянию. Оно высасывало энергию, приводило в смятение мысли, заражало коллег и подчиненных, ничем не помогало, а только ухудшало положение. Он знал, что некоторые принимают его спокойствие за самоуверенность. Но это его не беспокоило. Премьер-министром был он, а не они.

Несколько минут спустя Бонги привел к нему майора Хэнки, секретаря Комитета обороны империи, и тот положил на стол увесистый красно-синий том в кожаном переплете, известный как «Мобилизационное расписание». Премьер-министр со скептическим видом раскрыл его. На титульном листе было написано: «Координация действий департаментов в случае обострения международных отношений и начала войны». Худощавый, подтянутый Хэнки, напомнивший ему школьного учителя гимнастики, потратил не один год своей жизни на составление этого бюрократического шедевра.

– Напомните мне его принцип действия.

– Министр иностранных дел официально предупреждает кабинет министров, что «предугадывает в ближайшем будущем угрозу вовлечения страны в войну», таким образом механизм приводится в действие. Одиннадцать департаментов правительства начинают рассылать телеграммы с предупреждением по всей империи – портам, железнодорожным вокзалам, почтовым отделениям, штабам армии, полицейским участкам, городским магистратам и так далее, начиная таким образом подготовительный этап. Получатели заранее снабжены инструкциями и знают, что им делать при поступлении телеграммы.

– И что говорится в таких телеграммах?

Хэнки показал:

В СВЯЗИ С ТЕМ, ЧТО БРИТАНИЯ ВСТУПАЕТ В ВОЙНУ С ________, ДЕЙСТВУЙТЕ СООБРАЗНО ИНСТРУКЦИЯМ.

– Нам нужно только вписать слово «Германией».

– Сколько таких телеграмм будет разослано?

– Точного количества я не знаю. Несколько тысяч.

Премьер-министр подтолкнул к нему книгу через стол:

– Нет, еще рано.

– Это чисто защитная мера, премьер-министр. Она просто подготавливает механизм к действию в случае внезапного обострения ситуации.

– Возможно, для вас, майор, это и выглядит как защитная мера, но, когда новости просочатся, весь остальной мир увидит в этом проявление враждебности. Общественное мнение еще не подготовлено к войне.

Как только вышел Хэнки, в кабинет ворвался Уинстон и принялся расхаживать взад-вперед, зажав лацканы пиджака большими и указательными пальцами, словно выступал перед публикой. Премьер-министр остался сидеть за столом, спокойно наблюдая за ним.

– Начнется общеевропейская война, премьер-министр. Теперь, когда Австрия заявила о своих намерениях вторгнуться в Сербию, яснее быть не может. И должен вам сказать, при всех находящихся в моем распоряжении силах, что случится катастрофа небывалого масштаба, ставящая под удар само существование Британской империи, если вся масса нашего флота останется запертой в Портлендской гавани, а потом вынуждена будет пройти сквозь строй германских подводных лодок, наводнивших весь Канал. Мы можем проиграть войну еще до того, как она начнется.

– И что вы предлагаете?

– Нужно под покровом ночи, не зажигая огней и на полном ходу, вывести весь наш объединенный флот на боевые позиции в Северном море – целый караван из дредноутов, эсминцев и крейсеров длиной восемнадцать миль.

– Когда это можно будет проделать?

– Если отдать приказ сегодня, то они будут готовы к отплытию завтра на заходе солнца.

Премьер-министр взвесил риски. Это куда более решительный шаг, чем ему хотелось бы. Согласно конституции, он обязан обсудить решение с министрами. Но мнения разделятся, и они потеряют целый день, а аргументы Уинстона были, как всегда, весьма убедительны.

Он не сказал ни да ни нет, лишь непроизвольно вскинул подбородок и хмыкнул.

Среди всех этих бурлящих штормов и потоков единственной точкой опоры, путеводной звездой для него оставалась Венеция и перспектива увидеться с ней в субботу. Он выскочил в центральный зал и отправил ей телеграмму:

ПОЛОЖЕНИЕ СЛОЖНОЕ, НО Я ВСЕ ЕЩЕ НАДЕЮСЬ ПРИЕХАТЬ В КОНЦЕ НЕДЕЛИ В ПЕНРОС.

А когда вернулся, написал ей второе письмо, рассказав о событиях второй половины дня, включая и визит лорда Ротшильда, закончив как раз к шести часам.

На этом я должен остановиться, сообщив тебе более чем достаточно для прочтения за один раз. Благослови тебя Бог, родная и любимая.

Отослав письмо, он вышел через ворота Святого Стефана и прогулялся в одиночестве ранним летним вечером вокруг Парламентской площади до Даунинг-стрит. Он поручил дочери Вайолет собрать кого-нибудь из его старых друзей для обеда и бриджа, чтобы отвлечься от мыслей о Сербии и Ирландии. Но когда он поднялся в гостиную, Вайолет сказала ему, что Марго взяла подготовку на себя и пригласила – это ж надо было догадаться! – Уинстона и русского посла графа Бенкендорфа с супругой.

– О господи! – простонал он.

– Прости, папа. Я говорила, что тебе, наверное, и так хватило политики для одного дня. Но ты же знаешь, как она любит находиться в гуще событий.

– Да уж, знаю.