Он бросил на меня уничтожающий взгляд, мол, я же просил не высовываться!

Я безэмоционально отвернулась. Хватит игр, хочу вскрыть карты, и для этого мне нужно хоть что-то. Ну давайте же! Обвините меня в чем-нибудь еще…

– Отец, посмотри, – Ланьяр, что все это время топтался рядом, прошел к трону и вывалил из моей сумочки два пузырька.

Теперь я дернулась. Только не разбей, придурок белобрысый! Один он внешне в королеву пошел, с виду светлый и сияющий, да только нутро у него гнилое и черное.

Король и Синарьен, заметив мое движение, истолковали по-своему. Да все равно!

– Не тот ли это яд, которым принцессу отравили? – ехидно предположил Ланьяр. – Ведь, как Синарьен признался, Любава тоже прикасалась к отравленному кулону.

Что?

Я резко повернулась к старшему принцу, зло полоснув его по лицу взглядом. Он качнул головой, ступил к королю.

– Отец, это не она, ты же знаешь.

– Почему ты так уверен? – пророкотал устало король. – Что это? – ин-тэй показал на пузырьки в руках Ланьяра.

– Если вы позволите, покажу, – я протянула ладонь.

Средний принц колебался, я чувствовала, как он желает расправы надо мной, но король вдруг кивнул, позволяя отдать вещи. Я выхватила пузырьки и один выпила залпом.

Синарьен рядом только ахнул, а я стерла с губ сладковатую жидкость и твердо проговорила:

– Не хочу иметь детей от вашего сына, вот, пришлось воспользоваться услугами зельеварки, – я повернулась к замершему, словно его ударили по темечку, старшему принцу. – Но, увы, их должны пить оба, иначе… не… сработает.

Я не знала, что услышал в моем тоне Синар, но глаза его полыхнули сильнее лотты. Принц перехватил другой пузырек и тоже залпом выпил.

– Все? – он показал пустой сосуд, и тонкие грани весело засверкали на весь зал. – Мы можем теперь с Любавой уйти? Я утром отпустил ее за эликсиром вместе с личным стражем, потому что сам был занят более важными делами. Убедились? И хватит дергать девушку по пустякам, она не для этого находится в замке.

Ланьяр хотел что-то сказать, но король его остановил:

– Пусть идут. Никуда она не денется. Сейчас других проблем хватает. – И махнул в нашу сторону ладонью, мол, убирайтесь, пока я не передумал.

Я спрятала руки за спиной, чтобы не дай боже, король увидел, что сейчас на мне нет блок-браслетов, тогда меня точно не отпустят. Но, видимо, арест младшего сына и правда был слишком важным событием для Дэкуса. Он отвернулся и словно забыл обо мне.

– Ты что творишь? – зашипел Синарьен, когда мы прошли по коридору, несколько раз повернули и приблизились к его покоям.

Он толкнул дверь, а следом и меня внутрь.

Глава 8

Синарьен

Нэйша, как же я был зол!

Мягко толкнул Любаву к стене и, нависнув, сжал пальцы на тонкой шее, чтобы приподнять дурную, но такую умопомрачительно красивую голову, чтобы увидеть распахнувшиеся чувственные губы и утонуть в зеркале глаз.

Себя в них увидеть.

– Что. Ты. Творишь… Я же просил вести себя тихо, – качнулся вперед, чтобы вдохнуть запах…

Плувианского ветра и ландышей. Несочетаемый букет, но такой родной, нужный, отравляющий. От него все волоски на теле восстали, тепло скользнуло по ягодицам и ужом улеглось на пах. В камень превратилось.

– Я тебе и королю нужна живой, ничего бы не случилось, – пошевелила губами девушка и, судорожно сглотнув, перехватила мои руки, сжала их сильнее, будто разрешала себя задушить.

– Ты… – я приблизился, ее лицо осветилось мягким светом вышедшего на небо мауриса. – Что ты задумала, Любава?

Она молчала. Я посчитал с десяток ударов испуганного девичьего сердца под пальцами. Удивительно, но своего не услышал, будто оно давно смерзлось в ее груди и больше не бьется.

Да и мрак с ним…

– Я хочу… – наконец, выдохнула Белянка, облизала пересохшие губы, беспощадно привлекая к ним внимание, – хочу нормально дышать и не бояться говорить правду. Хочу свободы, Синарьен…

Меня обдало лютым холодом. Я настолько устал от беготни за весь день, что практически не понимал ее тонких намеков. Или они не тонкие?

Любава смотрела в мои глаза и не моргала.

Что ты пытаешься сказать? В чем я снова просчитался?

– Что было в том эликсире? – прошептал я, стряхивая изморозь, что сковала плечи.

– Я уже говорила. – Но густые белесые ресницы предательски дрогнули, а зрачки растянулись до невозможной величины и почти спрятали серебро радужек в бесконечной тьме.

– Не желаешь от меня детей, значит? – скрипнули зубы.

– Нет, – резанула сталью Любава, но снова заполошно моргнула, прогоняя с ресниц непрошенный бисер слез. Ох, и врушка.

– И сколько действует эта противозачаточная микстура? – я слегка толкнул ее к стене, заставив вздрогнуть.

Признавайся, ну же! Что ты пытаешься сделать, моя холодная девочка? Что за боль спряталась в тени твоих ресниц?

– Это навсегда, – сломанным голосом ответила Любава и только сейчас дернулась, но из моих объятий не смогла вырваться.

– В мире магии понятия «навсегда» не существует. Не знала?

– Существует, – она приподняла руку и показала шрам на запястье. – Такие уже не свести и… – потянулась к моему лицу, невесомо провела кончиками пальцев по грубой коже на виске, – такие тоже.

Меня словно током прошибло, горячие волны разлились по животу и разбились о камни груди.

Я повернул голову и нырнул лицом в ее раскрытую ладонь, прижался губами к горячей коже.

– Я хотел помнить, – вырвалось глухо.

– Кто я, чтобы запретить кронпринцу все помнить? – шепнула она.

Эти недосказанности сводили с ума, но я понимал, как сложно ей находить слова и не нарушать обет. Я бы, наверное, давно свихнулся. Одно дело догадываться об обручении, другое дело – знать правду. Хотя правда мне сейчас не поможет, а Любаве сделает хуже, поэтому не настаивал.

– Значит, никаких детей? – вопрос, заданный дважды, давал каждый раз новые оттенки эмоций.

На мгновение показалось, что черные зрачки девушки вытянулись в вертикальные и блеснули огнем, но они быстро снова растянулись в черные блюдца.

Она робко кивнула, передвинула ладони на мою грудь, слегка сжала ткань кителя.

– Зачем тебе дети от безродной? – слабо проговорила. – Не думаю, что у таких потомков есть будущее.

Отчего же так болезненно даже представлять, что она могла бы действительно так думать? Но я чувствовал ложь, ловил ее в дрожи красивых губ, в блеске влаги в уголках прекрасных глаз.

– Ты все верно понимаешь… от безродной мне дети ни к чему.

Что хочу малышей от нее одной, я жестоко умолчал, пусть ныряет в мои глаза и читает правду сама, не стану помогать. Должна же она наконец понять, что значит для меня больше, чем говорю!

Ее боль отразилась на искривленных губах, уголки рта дернулись вниз, а руки на моих плечах стали каменными.

– Отпусти, – пропустила Любава сквозь зубы.

– Зачем? – собрал ладонью густые волосы на ее затылке, оттянул голову немного назад, сильнее открывая для себя тонкую шею. – Эликсир же мы не зря выпили? Теперь будем развлекаться, раз уж ничего не страшно.

Склонившись, лизнул кожу за маленьким ушком. Какая она сладкая… так и слопал бы.

– Я все еще не простила тебе смерть Кирсы… – буркнула Любава, удобнее подставляя местечко на шее под поцелуи. В ее словах не было ни капли ярости и злости, лишь сожаление.

Я тоже об этом сожалею, поверь.

Жилка забилась под языком и губами в бешеном ритме, а пальцы, что до этого раскаленными прутьями толкались в грудь, сейчас перебежали по ключицам вверх и зарылись в моих коротких волосах. До ослепительной, но томной боли вцепились в них.

– Не прощай, – выдохнул прямо в ухо, скользнул языком внутрь, изучая раковину, глотая дрожь и дурея от переклички наших стонов. – Ни за что не прощай…

– Ненавижу тебя. – Любава выгнулась, позволив мне перебраться ладонями и ртом на горло.

Какая же хрупкая у нее шея. И волосы, будто шелк, путают пальцы и щекочут губы. С ума от нее схожу. Дурею!

– Скажи еще… – укусил ее за подбородок и, приподняв за ягодицы, понес в сторону спальни. До кровати не донес, опустил на топчан.

– Ненавижу… – говорила она, когда я расставлял ее ноги и стаскивал высокие сапожки на завязках. – Ненавижу… – шептала, когда я комкал мягкую кашемировую юбку и сдергивал колготки и белье одним махом.

Я требовал взглядом, чтобы говорила дальше, и Любава слушалась.

Лишь пока расстегивал китель и развязывал штаны, она, томно приоткрыв рот и тяжело дыша, упрямо молчала и цепко держалась за меня взглядом. Словно боялась, что растаю в темноте покоев, слегка окутанной синевой мауриса.

И снова ее глаза блеснули золотом, а зрачки на мгновение вытянулись. Какая интересная иллюзия.

Я встал рядом, дернул ее за талию вверх и, сев, притянул к себе. Руки оставались под юбкой, а губы тут же нашли мягкий живот и цепочкой поцелуев побрели к груди.

– Еще… говори… как ты меня… – выдохнул, разглядывая преграду – корсет. Он был мягким, но пришлось повозиться с завязками. Любава слегка подрагивала, пока я холодными пальцами добирался до самого сладкого.

– Не… – выдохнула, когда я от нетерпения сдернул кусок ненужной одежды на ее живот и жадно прикусил оголенную вишенку соска, – на… – притянул ближе, мягко усаживая на себя, направляя себя в нее, – вижу! – резко опуская и ловя прямой открытый взгляд ее сверкающих любовью глаз.

– Да… Я знаю, моя Любовь. Знаю…

Ее имя – сама любовь, ее дыхание – мое дыхание. Даже мое сердце теперь принадлежит только ей. И как же это правильно. Так же идеально точно мы подходили друг другу, как две фигуры, что могут быть целыми только когда вместе. Идеально сочетаясь, проникая друг в друга, растекаясь соками, пуская ростки.

Ее кристально-чистые глаза снова поменялись. В их зеркале просматривались всполохи огня. Впервые я видел Любаву такой, другой, это в стократ усиливало ощущения.

Внутри Любава была горячей и тесной. Когда я толкнулся, мы на несколько вдохов замерли друг напротив друга. Привыкая, впитывая эти знакомые, но каждый раз новые эмоции.

Под пальцами горела бархатная кожа, она словно сияла изнутри, украшенная полукругами и узорами.

Больше не было слов, только стоны, шарящие везде ладони и бессвязный шепот.

Сильные ножки стискивали мои бедра, девушка цеплялась за плечи, а сама отталкивалась и отклонялась назад, выставляя грудь для поцелуев.

Я облизывал ее кожу, будто она – самый уникальный десерт в мире, и терялся во времени. Не было мыслей о приближающейся войне, об аресте брата, даже о том, что нас с Любавой кто-то жестоко разлучил в прошлом.

И не было обид, ярости, злости. Наше единение словно задвинуло все эти незначительные вещи и позволило на мгновение стать собой.

И Любава открывалась мне.

Она была в этот миг свободной. Как и хотела.

Позволяя погружаться в нее максимально глубоко и находить новые краски наших отношений, девушка впервые лучилась в моих руках светом и теплом без примеси горечи. Широкие махи встречных движений смазывали темень ночи, а поступающие искры разрядки, затуманив разум, внезапно раскрыли между нами алый цвет стигмы.

Любава замерла и с протяжным криком сжалась внутри так сильно, что я подался последний раз вперед и… тоже разлетелся на осколки.

Белая магия рванула от нас во все стороны и застыла в воздухе сверкающей пыльцой.

Заморозить бы этот миг…

Навечно.

Да только пыль быстро развеялась, стигма спряталась, а Любава обессиленно упала в мои объятия. Благо я успел сомкнуть ладони и удержать ее.

Попытался к ней достучаться, звал, целовал в губы, но Любава не слышала. Лишь вяло болталась в моих руках.

Я осторожно поднялся на окрепшие ноги, перенес девушку на постель, внимательно всмотрелся в ее умиротворенное румяное лицо, прислушался к дыханию: она просто крепко спала. Слава Нэйше.