– Дорогая моя, ты занимаешься живописью почти десять лет, даже ходила в художку. Но что мы в итоге получили? Даже намека нет на собственный стиль. И я не думаю, что он появится в будущем. А люди, которые покупают картины у современных художников, ждут оригинальности и авторского взгляда. Им не нужен второй Ван Гог или Дали.

Помолчав минуту, мать оглядела комнату и снова заговорила:

– Ты все усложняешь и постоянно кого-то копируешь. Но зато твои учебные чертежи прекрасны. Четкие линии, объем. Ты можешь стать успешным архитектором. Ты чувствуешь форму дома, но не можешь почувствовать глубину жизни, чтобы отобразить ее на холсте. И в этом нет ничего страшного. Просто в тебе нет таланта к живописи. Вот и все. Ты одарена другими благами. То же самое и я. Как и любой журналист, в молодости мечтала написать книгу. Но я не писатель. Да, могу складывать слова в предложения, но не в силах наделить текст ничем, кроме фактов и парочки витиеватых предложений. Я не писатель, Евгения. И никогда им не стану. Как и другие мои коллеги, которые и в пятьдесят, и в восемьдесят грезят о собственном опубликованном романе… В жизни важно трезво смотреть на вещи.

Женя выслушала монолог матери и ничего не сказала. Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Лишь глаза вновь предательски увлажнились.

– Ты даже не пробовала написать книгу, – все-таки сказала она. – Прежде чем отказываться от мечты, нужно хотя бы попытаться ее исполнить.

Мать резко изменилась в лице. Ее бледные щеки слегка порозовели.

– Готовься к экзаменам, Евгения. Думай о реальном будущем, не стоит постоянно витать в облаках.

Когда мать вышла из комнаты, Женя развернулась к портрету сестры и начала скрупулезно разглядывать его, понимая, что мать абсолютно права. Та не открыла Америку, сказав, что за десять лет учебы у Жени так и не сформировался собственный стиль. Она вечно кому-то подражала. Сначала любимому Ван Гогу, потом Ренуару, еще кому-то. Открыв для себя русскую живопись, и вовсе ушла во все тяжкие. В итоге она все дальше и дальше отходила от своего истинного Я.

Мать права: творец должен найти свой голос. Иначе всякое творчество бессмысленно и безрезультатно. Женя знала об этом. Как знала и то, что не может понять, как именно хочет рисовать. Поэтому надеялась, что с обретением собственного голоса ей поможет Академия художеств. Сейчас Женя рисовала портрет, чтобы отправить его сестре. Еще в детстве Кира обещала, что поможет с поступлением – представит Женину работу экзаменационной комиссии.^[4]

«Ты пришлешь картину, я ее покажу, она всем понравится, и ты приедешь с портфолио сдавать экзамены. Все просто».

Втайне от мамы Женя исполняла именно этот план. Она верила, что Кира не откажет ей в помощи. Пусть сестры почти не общались, но стоило младшей спросить, в силе ли детское обещание, старшая ответила: «В силе».

И вот сейчас, глядя на картину, Женя впервые почувствовала счастье.

– Я снова увижу Киру, – улыбнулась она. – Мы будем вместе рисовать, встречаться в залах Академии. Я буду покупать для нас обеих новые краски и холсты. Как в старые добрые времена.

Женя с надеждой в сердце прикрыла глаза.

В этот момент она вспомнила, как шесть лет назад прощалась с сестрой. То было самое странное лето для Жени. Сестра уехала в Питер поступать и перестала выходить на связь. Почти не звонила, только писала: «Все хорошо, сдаю экзамены. Не отвлекайте». Тогда Женя впервые почувствовала себя брошенной и одинокой. А вскоре стало известно, что Кира поступила.

«Ну вот и все. Я осталась одна!»

Когда Кира вернулась за вещами, счастливой она не выглядела. Скорее наоборот – лицо осунулось, она сильно похудела. Женя подумала, что сестра тоже страдает из-за предстоящей разлуки.

Прощальный ужин, который мать устроила для Киры, напоминал последние минуты перед казнью. А когда на следующий день сестра уехала, Женя угодила в капкан из меланхоличных мыслей. Ей казалось, что кто-то перекрыл кислород. Пусть Кира была безэмоциональной ледяной королевой одинокого царства, Женя все равно видела в ней самого дорогого человека. Сначала Кира забирала ее из садика, потом, когда Женя стала первоклассницей, пару месяцев встречала из школы. Она не обнимала, не спрашивала, как прошел день, но была рядом. А быть рядом – это не так уж и мало.

В то лето, когда Женя осталась одна, от тоски ее спасало единственное лекарство – живопись. Но и оно при передозировке могло отравить.

Вынырнув из воспоминаний, Женя открыла глаза и еще раз посмотрела на портрет сестры. Затем отошла от мольберта и, подойдя к письменному столу, взяла смартфон: двадцать пятое июня. До первого экзамена в Академию оставалась ровно неделя.

– Я найду свой стиль в живописи. Найду и докажу всем, что талантлива.

Когда она вернулась к мольберту, на нее с холста смотрело нежное лицо Киры. Жене оставалось сделать несколько последних штрихов, и портрет был готов. Спустя несколько дней она отправила его в Питер.

Через месяц Женя узнала, что не прошла творческое испытание в Академию. Ее картина никому не понравилась. Тогда же пришел ответ из архитектурного – Женю приняли на бюджет.

3

Санкт-Петербург, 2021 г.

– Наконец-то! – вместо приветствия воскликнула Кристина, подбегая к Жене, которая выходила из автобуса. Кузина поежилась от холодного ветра, который дул, казалось, со всех сторон, закручивая людей в водовороте.

Кристина стояла в домашнем темно-коричневом костюме, ее длинные волосы спадали на плечи, а бледное лицо было лишено и грамма косметики, отчего она казалась моложе своих двадцати двух лет.

– Помоги, пожалуйста, – тут же попросила Женя, толкая перед собой чемодан.

– Конечно!

Кристина приняла сумки, и ее лицо вновь озарила светлая улыбка. Пока ветер перебирал волосы, она не моргая наблюдала за Женей, а в глубине глаз плескалось снедающее душу любопытство.

То, что она оказалась в Питере (тем более с картиной под мышкой), само по себе было фантастическим событием. И Женя видела, как Кристину так и подмывало задать тысячу и один вопрос. Но вместо этого та крепко обняла родственницу.

– Ну что, вперед? Мои уже спят. Мы не помешаем. Маму не разбудить пулеметом, а папа, если проснется, ничего не поймет и сразу вырубится, – скорее саму себя, а не Женю успокоила Кристина, и девушки направились в сторону улицы Кирочной.

Семья Котовых жила в четырехкомнатной квартире в историческом здании зеленого цвета, которое в начале двадцатого века стало первым доходным домом Санкт-Петербурга. Когда они подошли к монументальному сооружению на Кирочной, 32, Женя широко улыбнулась и запрокинула голову, чтобы лучше рассмотреть лепнину.

– Никогда не перестану удивляться, в каком прекрасном месте ты живешь. Дворец. Мы проходили в универе архитектуру дореволюционного Питера, и твой дом я изучила досконально. Всегда интереснее читать про то, с чем ты хоть немного знаком. Легче представить, понять и запомнить.

– Не дворец, а всего лишь дом, – Кристина засмеялась. – Смотри под ноги и не отвлекайся.

– Ты ведь знала, что его построил Павел Сюзор^[5]? Он учился в Академии художеств на архитектора.

– Что-то такое слышала. Меня не так сильно занимает Академия, как тебя. Не забывай об этом. Я не приравниваю ее студентов к богам Олимпа. Как и преподавателей.

Женя покачала головой, все еще восхищаясь Питером. В ее родном Камске пусть и стояли исторические дома, все они не трогали душу так, как те, что были в центре Северной столицы.

– Вот в каком городе нужно учиться на архитектора, – вздохнула Женя, проходя под аркой высотой в несколько этажей. – Тут обязательно проснется любовь к этой профессии.

– Студенты-архитекторы с тобой бы поспорили. Уверена, исторические здания их не вдохновляют, ведь они не могут создать нечто подобное. Сейчас в моде совсем другие дома.

Женя будто бы не слышала, что ей говорила кузина. Она, забыв обо всех переживаниях, вдруг по-настоящему ощутила безумную энергию Петербурга, его монументальных зданий, узких дорог и высокого неба над головой. Женя озиралась по сторонам, вдыхала влажный воздух, смотрела на мчащиеся по непривычно светлому небу стремглав облака и думала о том, как же повезло тем, кто изначально родился в этом будто бы мистическом городе. Ведь, чтобы жить здесь, коренным петербуржцам не нужно никого бросать – ни сестер, ни братьев, ни родителей. Они не расстаются с друзьями, соседями, привычками. Даже переезжая в другую квартиру, можно в любой момент сорваться, поехать к родному человеку, обнять, вдохнуть его аромат, поговорить. А когда переезжаешь в Питер из другого города, чтобы обнять дорогих людей, нужно преодолеть огромное расстояние за бешеные деньги. Поэтому родные всегда вне досягаемости. Они далеко. И это сравнимо со смертельным приговором.

Женя вздохнула, подумав о сестре. Ей вдруг захотелось крепко обнять Киру и сказать, как сильно она скучала по ней. Они редко общались все эти семь лет, а за последний год и вовсе ни разу не созвонились и не списались.

– Когда вы виделись с Кирой последний раз? – спросила Кристина шепотом, чтобы не разбудить родителей. Часы показывали половину одиннадцатого, а в семье Котовых любили задергивать темные шторы уже в десять.

Женя задумалась, наблюдая за кузиной: та пыталась без лишнего шума перетащить чемодан из царской парадной в квартиру с драными обоями.

Заминка вышла не из-за того, что ей нужно было вспомнить точное количество лет, месяцев и недель с последней встречи с сестрой, а для того, чтобы не показаться слишком обеспокоенной этими цифрами. Она и вовсе бы с удовольствием проигнорировала этот вопрос, но отмалчиваться было некрасиво.

– Она приезжала на каникулы в Камск четыре года назад. Больше мы не виделись. Когда я была на вашем новоселье и предложила Кире встретиться, она сказала, что «катастрофически занята» и напишет, как освободится. На это я ответила: «Хорошо». И знаешь, когда сестра прочитала мое «хорошо»? Через три недели. Три недели! Я же вернулась домой через пять дней после его отправки.

– За семь лет вы встречались только один раз? – удивилась Кристина, наконец преодолев порог в квартиру. Она сильно запыхалась, оставила чемодан у голой стены без обоев и приняла у Жени картину. – И это сообщение, которое она посмотрела через три недели… Ответила что-то на него, извинилась?

– Ничего. Открыла, прочитала и ничего не написала. После этого мы почти не общались. Списывались раз в несколько месяцев. Она спрашивала, как у меня дела.

«А еще я просила ее об услуге: молила показать приемной комиссии картину для творческого конкурса. Ее же, Киры, портрет. Я отправила холст по почте. Если бы работу положительно оценили, я бы приехала в Питер сдавать вступительные экзамены. Но картину не приняли: я не прошла даже первый этап испытаний. Академия художеств так и осталась для меня недосягаемой далекой звездой», – мысленно продолжила рассказывать сама себе Женя.

Кристина продолжала с чем-то возиться, не включая свет.

Женя прошла в прихожую и неуверенно встала на ковер грязными кедами. Когда глаза привыкли к темноте, она оглядела помещение: стены в штукатурке, потолок сыплется, на полу разводы от побелки. Видимо, кто-то пытался ее смыть, но сделал только хуже.

– Четыре года молчания? Ты сейчас серьезно?! – воскликнула Кристина и с ужасом взглянула на Женю. Удивление было таким неподдельным, что она, видимо, забыла о том, что могла разбудить не только родителей, но и соседей по лестничной клетке.

Женя лишь пожала плечами.

– Четыре года редких сообщений, год – молчания, – уточнила она.

Последнее сообщение от Киры было коротким: «Ты не прошла, извини».

«За что извинять?» – подумала тогда Женя. После она задавалась этим вопросом чуть ли не каждый день.

«Извиняются ведь только за то, в чем сами виноваты. Но Кира не член комиссии. Просить прощения у меня как минимум глупо».