Почти прямым текстом сказала, что она не рисовала почти год!

После отказа из Академии художеств Женя перестала брать кисточки. Ее тянуло к живописи, но в голове не переставала жужжать мысль: «Твое искусство никому не нужно». Сюда же добавлялись апатия и усталость из-за учебы. С каждой новой неделей в Жениной душе образовывалась пустота, в голове – гул. Ничего из этого не способствовало состоянию потока, в котором обычно и рождались удивительные сюжеты и приемы.

– Но в одном ты права – в Камске никому не нужна новая живопись. Там любят рисунки, но только городские, – смущенно произнесла Кристина.

– Разрисованные заборы и дома, – прыснула Женя.

– Именно. До сих пор помню, как в детстве рассматривала все эти странные настенные граффити. Жуть постсоветская.

– Камск – город пустых надежд, – вздохнула Женя.

Камск испокон веков считался заводским. Во времена СССР тут было множество крупных и мелких военных предприятий, которые начали сворачивать деятельность еще в девяностые, в начале двадцать первого века и вовсе массово закрываться. Говорили, из-за ненадобности. Заводы перестали работать, людей уволили, а здания остались. Сносить их не торопились якобы из-за отсутствия финансирования, однако на кухнях велись разговоры, что предприятия запустят, когда это потребуется.

Когда потребуется. Довольно дико в современных реалиях, считала Женя.

Темные «заброшки» выглядели ужасающе, но больше всего граждане были обеспокоены не их внешним видом, а тем, что старые заборы пришли в негодность: подростки и дети с легкостью пролезали в их щели и оказывались на опасной территории. После того как там погибли пятеро детей, власти решили оградить предприятия новыми высокими заборами. По их словам, стоимость возведения железобетонных сооружений была значительно ниже, чем демонтаж зданий.

Вот и получилось, что Камск стал одним большим забором. Предприятия так старались «спасти», что построили ограждения высотой с трехэтажный дом.

Сначала заборы стали использовать как информационные доски (чего добру пропадать), после – как стены для любовных посланий, оскорблений и душевных терзаний. Когда глава города понял, что дальше так продолжаться не может, заборы разукрасили картинками. Они напоминали те, которые можно было встретить в детской поликлинике. На людей смотрели неестественно-счастливые животные, персонажи из фильмов и книг. Они слащаво тянули улыбки, раздражая не только молодежь, но и пожилых. Кроме того, время от времени на стенах появлялись мотивационные фразы. Однако со своей задачей те не справлялись. Вместо того чтобы с легкостью и уверенностью плыть по жизни, жители Камска угрюмо плелись на работу и с работы, надеясь дожить до выходных. И все продолжало двигаться по кругу. Месяц сменялся месяцем, год шел за годом.

Женя росла среди заборов, чувствуя, что они душат ее даже тогда, когда она их не видит.

Ограждения превращали город в тюрьму. В ту тюрьму, из которой невозможно выбраться, если не приложить усилий. Пусть окна ее комнаты выходили на дорогу, за соседним домом была стена (Женя ощущала ее кожей), которую муниципальные художники украсили всевозможными граффити.

«Этот город усыпан рисунками, как гнилая картошка плесенью», – брезгливо думала Женя каждый раз, когда проходила мимо очередной яркой картинки на темной бетонной поверхности. Она задыхалась среди них.

Будь ее воля, Женя выбрала бы для рождения город, который находился от Камска дальше всего.

«И Кристина догадывается об этом», – подумала Женя, видя, что кузина не поверила в ее рассказ, будто она приехала в Питер только для того, чтобы продемонстрировать свою картину нескольким десяткам людей.

– По секрету скажу, – вздохнула Женя. Она чувствовала себя чужой в незнакомом городе, поэтому ей меньше всего хотелось портить отношения с Кристиной. Только по этой причине она все-таки решила поделиться правдой.

– А? – Глаза кузины блеснули в предвкушении.

– Конкурс в Академии проходит в два этапа. Первый – выставка. Второй – лучший художник станет студентом.

– Это ведь очень круто! Зачем же делать из этого вселенский секрет?

Женя пожала плечами.

– Если поступишь, будешь отчисляться из универа или перейдешь на заочку? А что на это скажет тетя Дина? – Кристина заерзала на стуле.

– Отчисляться. С мамой я поговорю. Мне нужно доказать ей, что я могу себя финансово обеспечивать, а в остальном она согласится на что угодно. С Кирой была похожая история. Мама, когда узнала о ее планах на жизнь, перестала поощрять занятия живописью. Но Кира настояла на своем и все-таки перебралась в Питер. А все потому, что она выполнила мамино требование – поступила на бюджет. В ином случае осталась бы в Камске. Позже Кира начала преподавать и продавать свои работы. Тогда мама от нее окончательно отстала. Хотя по-прежнему высказывается по поводу профессии Киры. Знаешь, мне кажется, из-за всего этого они тоже почти не общаются. Мама рассказывала, что Кира пишет ей раз в неделю, что «все ок», но не более этого…

– Кира – тот еще фрукт, никогда ее не понимала и не пойму, – заметила Кристина и грустно вздохнула. – Когда ты рассказала мне, что она поступила в Питер, я сразу ей позвонила и предложила встретиться. Все-таки новый город и сопутствующие сложности. И знаешь что? Кира сказала, что не хочет со мной видеться. Я тогда дико обиделась. Вот, больше не пишу и не звоню. Теперь моя кузина – только ты.

Женя поджала губы и задумалась.

– Думаю, с Кирой все хорошо, – сказала наконец Женя. – Она взрослый человек, который может о себе позаботиться. Тем более такой холодной особе не нужны советчики и поддержка. Она же всегда была сама по себе. Ей комфортно в одиночестве.

Женя смяла бумажную салфетку и переключилась на остывающий горький кофе. Он ее не успокаивал. В голове продолжали звенеть вопросы о том, что ей делать завтра. Они не отпускали ни на секунду.

– У меня для тебя сюрприз, – после короткой паузы сказала Кристина и смущенно улыбнулась. – Когда ты позвонила мне и сказала, что приехала в Питер, я сразу подумала об одном важном человеке, с которым ты сможешь здесь встретиться.

В один миг лицо Кристины покинула грусть. Привычное выражение смущения сменилось безрассудным счастьем. Женя даже ухмыльнулась про себя: в этих перепадах настроения была вся Котова. Еще в детстве она за полчаса успевала и поплакать, и посмеяться. Для нее в этом не было ничего удивительного.

– Недавно в «Подписных»^[6], около стенда с литературой по искусству, я встретила одного интересного юношу, – как ни в чем не бывало говорила Кристина, улыбаясь все шире и шире. – Это был художник. Выпускник Парижской школы изящных искусств. Улавливаешь?

– Нет.

Кристина приподняла одну бровь:

– Ты серьезно? Художник, который учился в Париже, но сам из Камска. Теперь улавливаешь?

На миг в голове Жени вспыхнуло озарение, но она быстро отогнала от себя бредовую мысль. Потому что нет, неправда, это не мог быть он.

– Ну? – В нетерпении заерзала на табурете Кристина.

– Арсений? – У Жени перехватило дыхание.

– Марсель! Тот самый Абдулов Марсель, с которым ты меня познакомила, когда мы с семьей жили в Камске. Нам тогда было лет по девять-двенадцать. Я очень отчетливо помню нашу первую совместную прогулку – мы ходили к реке. Ты еще встала на какую-то дрянь, и потом от тебя неприятно пахло. Но Марсель делал вид, что ничего не замечает.

– Пока он делал вид, что ничего не замечает, ты поступила прямо наоборот: сообщила мне, – а заодно и ему, – что, кажется, я вступила в собачьи какашки. Очень мило с твоей стороны.

Женя поджала губы, ощущая, как запылали ее щеки и уши. Стало неловко от воспоминаний и радостно от новостей. И все же… Не Арсений! Ей хватило доли секунды, чтобы понять: она и желает, и стыдится встретиться с ним.

– Прости, я была ребенком…

– Ты старше меня.

– Это ни о чем не говорит. А про Арсения, который вслед за Марселем укатил учиться в Париж, я ничего не знаю.

– И что, Марсель сейчас живет в Питере? – все еще удивлялась Женя.

Этого просто не могло быть! Не было и месяца, чтобы она не вспомнила с теплотой в сердце о друге детства. О том, кто ее вдохновлял и поражал, хотя был старше только на три года.

«Точно, он как раз окончил Академию в этом году, а в Питере у него живет дядя. Кажется, галерист, продает работы современных русских художников. Марсель вечно хвастался и говорил, что настанет день, когда он будет выставляться в галерее дяди. Интересно, и сколько он здесь пробудет?» – подумала Женя.

– Вот такое совпадение, – улыбнулась Кристина и заправила прядь волос за ухо. – Мы с ним немного погуляли.

– Погуляли? – Из-за мыслей, которые напоминали снежную вьюгу, Женя не сразу расслышала слова кузины. Или подумала, что не расслышала.

– Да, он узнал меня в книжном. Подошел, спросил, как у меня дела, и все в этом духе.

– А ты что? – не узнавая своего голоса, задала вопрос Женя. Она начала слегка хрипеть.

– Рассказала, что работаю в цветочном магазине – помогаю родителям с бизнесом. Мне ведь почти нечего говорить о себе. Так, ерунда. А потом Марсель предложил погулять в парке. Он рассказал, что успешно окончил Академию и сейчас приехал в Питер навсегда. Ох, а как он одевается, Женёк, ты бы только видела!

Кристина мечтательно улыбнулась, глядя на потолок, будто именно на нем сейчас демонстрировали наряд, в котором был Марсель в момент их встречи.

– Да, он с детства был модником, – вспомнила Женя.

Пока все дети одевались на рынке, он покупал одежду в торговых центрах. Его родители могли позволить себе такую роскошь. К слову, после того, как их сын уехал в Париж, они перебрались в Москву. Женя не до конца понимала, чем они занимаются – чем-то, что связано с продажами. Впрочем, это не так важно.

– Интересно, как сильно изменились его картины после Парижа? Наверное, стал большим художником, – задумчиво произнесла Женя. Ее не особо волновал стиль одежды Марселя, больше всего интересовали образы, которые он использовал в живописи.

Кузина пожала плечами, как бы говоря: я в этом мало что понимаю.

– Я знаю одно: он стал дадаистом^[7]. Поискала в Сети, но ничего не поняла, – хохотнула она.

Женя улыбнулась. В этом был весь Марсель – эксцентричный мальчишка, который, видимо, вырос не менее своеобразным юношей.

– Да, есть такое направление в живописи. Предшественник сюрреализма.

Повисла неловкая тишина. Пока Женя пыталась переварить новость, которой ее огорошила Кристина, та мечтательно смотрела по сторонам.

– Марсель не спрашивал обо мне?

– Да, спрашивал. Но на тот момент я ничего не знала о твоих планах, поэтому сказала, что ты успешно учишься на архитектора, что тебе очень нравится заниматься чертежами и что ты нашла себя в этом деле.

«Но это неправда, – с отчаянием подумала Женя, сжав кулаки. – Я не нашла себя в архитектуре, я ненавижу чертежи, и вообще я хочу отчислиться из универа при первом удобном случае».

– И что Марсель?

– Ничего. Кажется, немного расстроился, но промолчал.

Женя прикусила губу, вспоминая, как они с Марселем шли домой после художки и рассуждали о будущем. Тогда Женя сказала ему, что всю жизнь посвятит живописи. После этого громкого заявления Марсель начал относиться к ней по-особенному: откровеннее говорил о художниках, о своем видении этого мира, часто касался вечных вопросов «что есть жизнь, а что есть смерть». Заявив, что она относится к творчеству серьезно, Женя будто бы растопила лед в юношеском сердце. Разочаровался ли теперь в ней Марсель, услышав ошибочные слова Кристины?