Говорят, что ученик Аристо^[20], Искандер Зулькарнайн, играл на инструменте, который назывался мусикар. Даже Филатун^[21] играл на музыкальных инструментах. Но нигде не упоминается, чтобы кто-то из них играл на скрипке. И даже на инструменте Фисагора^[22], что жил задолго до них, играли с помощью мизраба, и он не был похож на скрипку. Корпус у него был деревянным, нити шелковыми, и позже его усовершенствовали с помощью расставленных ладов.

Рассказывают, что Фисагору три ночи во сне являлся голос: «Иди к берегу моря, там тебе откроется знание». И три дня он шел к морю, ничего не понимая, ничего не находя. От скуки, наблюдая за кузнецами у моря, которые ритмично ковали железо, он придумал этот инструмент. Ну хорошо, а были ли до Фисагора инструменты, в которых струны из шёлка или растительных волокон натягивались на деревянную основу?

Легенды приписывают изобретение струнных инструментов древнегреческому богу Гермесу. А в Ветхом Завете говорится, что сын Кабиля, Юваль, стал праотцом тех, кто играет на арфе и на флейте. Хоть эти предания очень древние и проверить их истинность невозможно, но они помогают человеку понять и составить представление о древнейших музыкальных инструментах. Теперь ты видишь, дитя моё, из всех этих преданий становится понятно, что уд, который ты назвала «новым», на самом деле один из древнейших инструментов.

– Древний или новый – он прекрасен!

После этих слов Бедия так выразительно посмотрела на отца, что Назми, улыбнувшись, сказал:

– Завтра вечером, дочь моя, и у тебя будет уд.

И на следующий вечер у Бедии был уд. Как мог Назми отказать дочери? Однажды он заказал для неё напёрстки для кануна из чистого золота, украсил их алмазными птицами, окантовал канун серебром, а рукоять смычка для скрипки украсил бриллиантами. Уд, который стоил всего пять лир, был не такой уж и большой тратой.

Неудивительно, что Бедия посчитала уд чем-то новым. Ведь в те времена в Дамаске этот инструмент еще был редкостью. Долгое время внимание публики было приковано к скрипке и кануну, а в свадебных оркестрах кроме них звучали только сантур, даф и дарбука, и уд ещё не получил широкого распространения. Позднее он начал появляться в руках мастеров, приехавших из Египта. Их игра на уде привлекла внимание, инструмент быстро завоевал популярность, и многие стали учиться этому искусству. Среди выдающихся уди^[23] того времени был и тот самый Омер аль-Джеррах, которого слышала Бедия. В Дамаске уже существовали знаменитые музыкальные ансамбли, состоявшие как из мусульманских, так и из еврейских женщин. Они играли на свадьбах и пирах, но до того времени среди них еще не было уди, да и сам уд как инструмент был им неведом.

В скором времени для Бедии нашли наставника среди еврейских музыкантов по имени Й., который искусно играл на уде. Как когда-то, начиная учиться игре на кануне, Бедия овладевала техникой щипков и постановкой рук, а затем, осваивая скрипку, привыкала к движению смычка и работе с ладами, так и при обучении игре на уде ей нужно было привыкнуть к правильному использованию мизраба и работе с ладами. Управлять смычком скрипки – дело тонкое, но и мастерство владения мизрабом на уде требует не меньшей искусности. Ведь кто угодно может провести смычком по струнам скрипки или ударить мизрабом по уду, извлекая звуки. Но без мастерства из скрипки выйдет лишь скрип, а из уда – пустой звон.

С тех пор как Бедия взяла в руки уд, она забросила канун. А когда её игра на уде достигла совершенства, она совсем перестала играть на скрипке. Хотя скрипка ей очень нравилась, все же именно уд трогал ее душу. Ведь страсть к музыке была в крови Бедии, и особое наслаждение она получала, аккомпанируя собственному голосу. Назми, посвятивший много времени обучению вокалу, передал свои знания дочери. Бедия стала не только мастером игры на инструменте, но и прекрасной певицей. Среди всех инструментов уд оказался для неё самым подходящим. Звук кануна был слишком громким и подавлял её голос, а для того, чтобы затмить звучание скрипки, требовался сильный и яркий вокал. Голос Бедии, хотя и был проникновенным, трогательным и чарующим, не обладал нужной мощью. Уд же идеально подчёркивал красоту её вокала.

Игра на уде позволяла Бедии выразить и мастерство музыканта, и мастерство певицы, неустанно восхищая Назми. С момента, как она начала осваивать уд, она стала еще великолепнее. Мелодии уда и её нежный голос сливались в чарующую гармонию. День ото дня Бедия всё больше привязывалась к нему, преклонялась перед этим невероятным инструментом. Собственная игра и пение начинали вдохновлять её саму. С тех пор она больше не брала в руки скрипку. На скрипке ей аккомпанировал отец. Уд и скрипка – два выразительных инструмента, находящиеся в руках двух талантливых музыкантов, двух певцов, – производили незабываемое впечатление. Это нужно было видеть и слышать. Но они были не из тех, кто играл за деньги для всех желающих. Их искусство было доступно только избранным. Играли и пели они в первую очередь для собственного удовольствия. Но только ли для удовольствия?..

Нет, музыка для них была жизненной необходимостью, словно пища или вода, и они чувствовали это всей душой. Некоторые вечера проходили так: Назми, сочинив новую песню, учил Бедию играть на уде, а затем, подхватывая мелодию, они вместе исполняли её дуэтом. Уд и скрипка в их руках создавали уникальные созвучия, которые оба развивали и совершенствовали по мере игры, забывая про ужин. Для них духовное наслаждение было важнее телесного. Их любовь к искусству была искренней и глубокой.

Назми обожал Бедию не только потому, что она пошла по его стопам, став музыкантом и певицей, но и потому, что она была ему сродни душой и сердцем. Её брат Шеми никогда не завидовал сестре. Хотя он сам не умел играть на инструментах, он был тонким ценителем музыки и наслаждался её игрой. Его любовь к Бедии была безграничной. Шеми не просто любил сестру – он был готов отдать всё, чтобы сделать её счастливой. Их отношения были полны бескорыстия и взаимной заботы. Если у Шеми появлялись лишние деньги, он тратил их на подарки для Бедии, а та, в свою очередь, никогда не колебалась, если нужно было помочь брату. Но их щедрость не исходила из желания использовать друг друга. Их единственной целью было помочь друг другу во всём, избежать нужды и не знать лишений и горя. У Бедии не было секретов от Шеми. Шеми никогда не скрывал ничего от сестры: ни мыслей, ни чувств, ни желаний. Они были не просто братом и сестрой, но и сердечными друзьями.

Шеми женили в молодости, но его супруга, родив ему дочь, скончалась от потери крови. Девочку, которой дали имя Михрибан, Бедия приняла как родную. Несмотря на свою молодость, она окружила ребёнка материнской любовью. Бедия не только заботилась о малышке, но и старалась облегчить боль утраты для своего брата. За это Бедию любили все: её отец, её брат, её мать. О том, что значит счастье, можно было спросить у Бедии. Она была всеобщей любимицей. Её домочадцы заботились о ней, старались сделать её жизнь радостной, каждый пытался вызвать улыбку на её лице. Канарейка в клетке пела, чтобы развеселить её, попугай подражал разным голосам, словно хотел её порадовать, а пушистый кот терся о её ноги, перекатывался по полу, желая поиграть с ней. Семь белых и две черные служанки стремились угодить маленькой госпоже дома, стараясь обеспечить её покой и комфорт. Все вокруг любили её, а она отвечала взаимностью. Разве это не счастье?

А что её сверстники? Как же они восхищались ею, как умоляли сыграть на уде! Но Бедия не была музыкантом, игравшим на заказ. Она могла взять в руки инструмент лишь по просьбе друзей. Но игра её всегда восхищала, завораживала и покоряла. Не только её искусство пленяло окружающих, но и ее добрая душа. Если бы тогда у Бедии спросили, что такое быть отвергнутой или презираемой, она бы не смогла ответить, потому что никогда не испытывала ничего подобного. На свадьбах, приемах, в гостях её встречали с сияющими лицами и искренней радостью. Тогда Бедия словно жила в другом мире, полном счастья и заботы. Она не могла представить себе жизнь иной, вообразить, что такое беды и горе. Её дни проходили удивительно легко и радостно, каждый день пролетал, полный счастливых мгновений. Именно у Бедии следовало спросить, каков вкус жизни.

Браслетам и кольцам, которыми Бедию, с одной стороны, одаривал отец, с другой – брат, уже не было места на ее руках и пальцах. Когда она сказала Шеми: «Брат мой, хватит уже, это слишком!» – он ответил ей, «Ну что я могу поделать, Бедия! Ведь нельзя же сразу носить все серьги и ожерелья, поэтому я дарю тебе кольца и браслеты». На что Бедия снова возразила: «Брат мой, я говорю о том, что ты слишком много покупаешь!» Но Шеми с довольной улыбкой на лице лишь заявил: «Ах! Бедия! Значит, много, да? Ты отказываешь мне даже в столь малом удовольствии?» – что заставило её смутиться.

Когда Бедия, в своих перламутровых налинах^[24], с обрамленной золотом и бриллиантами пряжкой ремня на талии, входила на мраморную террасу с бассейном, лица Назми и Шеми озаряла улыбка. На гордость и счастье, которые виднелись в их глазах, она всегда отвечала нежным, полным любви взглядом. Когда они просили воды, она брала хрустальные бокалы, наполняла их в фонтане и заботливо приносила им, и они еще больше восторгались ею.

Если у Назми дома не гостили мужчины, он всегда проводил время вместе с Бедией. Однако Шеми не всегда мог присоединиться к ним, так как любил выпить и избегал появляться в таком состоянии перед отцом. В такие вечера он даже предпочитал не садиться ужинать за общий стол, а отужинать вместе с Хаджи Лала. Так как Хаджи Лала помогал ему скрыть свое пристрастие к алкоголю, он постепенно привык ужинать с ним, редко ужиная за отцовским столом. В доме Назми употребление алкоголя считалось позором. Хоть Назми и сам выпивал, но делал это тайно, скрывая даже от жены. Однажды она почувствовала исходивший от него запах спиртного, но сделала вид, что ничего не заметила. Он запрещал говорить об алкоголе дома, и жена следовала ему и никогда не поднимала этот вопрос. Даже если бы она увидела воочию, как он подносит бокал к своим губам, она не стала бы ничего говорить, ведь это было бы проявлением неуважения к мужу. Дети тоже вели себя так, будто не имели понятия о том, что их отец выпивает. Их так воспитали, и такое поведение они переняли. Когда по вечерам Назми собирался пить, то Хаджи Лала тайком готовил ему напиток, незаметно приносил в мужскую часть дома и тихо прятал в укромном месте. А Назми в свое удовольствие наслаждался напитком и только после этого заходил в женскую часть дома. Так и получалось, что Хаджи Лала хранил тайны как отца, так и сына.

Назми любил своих детей и пользовался их глубоким уважением. Ближе всего ему была Бедия, благодаря их общему увлечению музыкой. Они были не только отцом и дочерью, но и друзьями. Шеми, хотя и был уже взрослым мужчиной, имевшим собственного ребёнка, рядом с отцом был лишь мальчиком. В семье Назми соблюдалась строгая иерархия и уважение к старшим.

В молодости Назми вел разгульную жизнь, но позже раскаялся в этом. Он хотел, чтобы его сын избежал ошибок, которые когда-то совершил он сам. Однако Шеми, несмотря на наставления отца, не мог устоять перед теми же соблазнами молодости. Назми хотел, чтобы его сын узнал обо всех тех ошибках молодости, которые он совершил, прежде чем совершать их самому. Действительно, нет ничего прекраснее, чем прожить юность так, чтобы, оглядываясь в прошлое, не испытывать стыда и сожаления. Именно такой жизни Назми хотел для своего сына. Он желал, чтобы его дети никогда не совершали ничего постыдного. Вспоминая свою молодость и видя состояние своего сына, Назми своими наставлениями старался удержать Шеми от ошибок, сделать его более благоразумным.