На танцы местные приходили в ковбойских нарядах и плясали тустеп^[4], я же в последние несколько лет не пропускал ни одного выступления Чабби Чекера^[5] по телику и был знаком со всеми мыслимыми вариантами твиста. Поскольку моя сестра Арлен была старше меня на четыре года, она сделала из меня своего постоянного партнера для танцевальных тренировок, и в колледже я быстро стал для всех учителем танцев. Я ощущал себя миссионером, оказавшимся в далеких краях, где никогда не слышали английского языка.

Я и раньше не блистал в учебе, теперь же мои оценки достигли исторического минимума, так как меня интересовало что угодно, кроме лекций. В Нью-Йорке я успел поработать вышибалой, но в Монтане употреблять спиртное разрешалось не с восемнадцати лет, а только с двадцати одного, и это как будто отбросило меня назад во времени. Но не остановило.

Первое столкновение с законом произошло, когда мы с одним парнем из братства позвали покататься двух девиц, живших в приюте для незамужних матерей. Для своего возраста они были весьма зрелыми; мы остановились у бара, и я пошел купить упаковку пива.

Бармен попросил показать удостоверение, и я вытащил из кармана поддельную карточку воинского учета. Из своего опыта вышибалы я извлек уроки, и подделка была идеальная.

Парень посмотрел на карточку и хмыкнул:

– Бруклин? Вы все там на востоке такие здоровенные ублюдки, да?

Я вроде как самодовольно хохотнул, но все в баре на меня обернулись – свидетелей было хоть отбавляй. Я вышел на парковку, и мы поехали дальше, потягивая пиво. Одна из девиц поставила банки под заднее стекло машины, а я и не заметил.

И тут я услышал полицейскую сирену. Нас остановил коп:

– Вылезайте.

Пришлось вылезти из салона. Он начал нас обыскивать, и, хотя я понимал, что обыск незаконный, сопротивляться было себе дороже. Когда он наклонился, его пистолет и дубинка оказались от меня на расстоянии вытянутой руки; на мгновение в моей голове промелькнула безумная мысль схватить дубинку, ударить его по голове, вырвать пистолет и бежать. К счастью, я этого не сделал. Понимая, что коп вот-вот доберется до удостоверения, я потихоньку перепрятал его себе в трусы.

Он отвез нас четверых в участок и рассадил по разным комнатам; я весь вспотел, понимая, к чему идет дело и что другой парень может меня сдать.

Один из офицеров сказал мне:

– Ну, приятель, рассказывай. Если бармен не спросил у тебя удостоверение, мы поедем туда. У нас с ним и раньше бывали проблемы.

Я ответил:

– Там, откуда я родом, мы ни на кого не доносим. Это не в нашем стиле.

Я изображал Джорджа Рафта^[6], но на самом деле думал: Естественно, он спросил мое удостоверение, и я показал ему подделку! Тем временем карточка сползла так низко, что царапала мне причинные места. Я боялся, что нас разденут и обыщут еще раз – кто знает, как принято тут, на фронтире! Быстро взвесив ситуацию, я схватился за живот и сказал, что мне надо в туалет.

Меня отпустили одного, но я же смотрю кино, поэтому, добравшись до туалета, я глянул в зеркало, боясь, что за мной наблюдают с другой стороны. Я отвернулся, потихоньку вытащил карточку из трусов и наклонился над раковиной, притворяясь, что меня тошнит, после чего зашел в кабинку и смыл фальшивое удостоверение в унитаз. Гораздо более уверенный, я вернулся в кабинет; все закончилось штрафом в сорок долларов и испытательным сроком.

Во второй раз я столкнулся с полицией Бозмена на второй год учебы, и мне пришлось куда хуже.

Мы катались с двумя парнями с востока и одним из Монтаны. Мчались с нарушением скоростного режима на «Студебеккере» 1962 года, у нас в машине было пиво, на улице валил снег. За рулем сидел парень из Бостона, я – на пассажирском сиденье, местный – между нами. Парень за рулем проехал знак «Стоп», и, конечно, за ним стоял полицейский. Кажется, это особенность жизни в Монтане: сколько бы ни говорили, что копов вечно нет, когда они нужны, в Бозмене в 1965-м все было наоборот.

И вот этот член братства, идиот, сидевший за рулем, – поверить не могу! – не тормозит на сигнал полицейского. Тот бросается за нами в погоню.

Каждый раз, когда мы поворачиваем за угол и на секунду коп теряет нас из виду, я выбрасываю из машины банки с пивом. Мы продолжаем мчаться и оказываемся в жилом квартале. Скачем по лежачим полицейским: бум-бум-бум! Дорога перекрыта – наверное, коп по рации предупредил своих. Мы выскакиваем на газон, я кричу:

– Останови чертову машину! Дай мне выйти!

Но этот идиот продолжает ехать. Машину заносит, снег валит как сумасшедший, а прямо за нами воет сирена.

Мы вылетаем на перекресток, он бьет по тормозам, машину разворачивает на 360 градусов, и меня выкидывает из салона. Я цепляюсь за дверцу, моя задница волочится по снегу, и вдруг кто-то орет:

– Бежим!

Мы бежим. Все в разных направлениях. Я оказываюсь в переулке, вижу там пустой грузовик и забираюсь внутрь. На бегу я сдернул черную шапку, на мне двусторонняя куртка, черная и золотая, поэтому я снимаю ее и выворачиваю золотой стороной наружу, для маскировки. От бега мне жарко, стекла кабины запотевают. Я думаю: вот дерьмо, они же меня заметят! Я боюсь, что в любой момент могут появиться хозяева грузовика, не исключено, что у них есть пистолеты. Я протираю на стекле кружок, чтобы выглянуть наружу: вокруг брошенной нами машины снуют люди, подъезжают полицейские экипажи, носятся служебные собаки – полный комплект. Вот они направляются в переулок, свет их фар падает на грузовик, я готов наделать в штаны… Поверить не могу: они проезжают мимо, а я остаюсь там!

Я крадучись возвращаюсь в колледж, где всем уже известно о нашем приключении, и узнаю, что двоих парней с востока, как и меня, не поймали, но парень из Монтаны не сумел убежать и все разболтал. Он назвал имена, и за нами пришли. Когда меня забрали, я сказал полицейским, что пытался выскочить из машины, был сильно напуган и просил парня за рулем остановиться. Водителя, бостонца, сажают в тюрьму – пружинная сетка без матраца, хлеб и вода, все в этом роде, – а мне опять невероятно везет, и меня приговаривают еще к 40 долларам за хранение алкоголя и испытательному сроку.

Но они сообщают в колледж, сообщают родителям, которые выходят из себя, к тому же в учебе я по-прежнему не преуспеваю: скатился на двойки и не сдал зачет по риторике, потому что прогуливал занятия. Я на самом дне, ведь красноречие всегда было моей сильной стороной, и не представляю, как выкарабкаться из этого болота. К завершению второго года учебы становится ясно, что моим приключениям в западной глубинке пришел конец.

Если вам показалось, что все мои воспоминания из того периода – сплошные ошибки и провалы, вам не показалось. Я вернулся домой из колледжа, пред очи сильно разочарованных родителей. Мама особенно расстроилась, поняв, что ветеринаром я не стану. Как обычно, я не знал, что с собой делать, снова занялся спортом и на лето 1965-го устроился спасателем. Лето закончилось, в университете меня не ждали, и я нашел работу в оздоровительном центре при отеле «Холидей-Инн» в Пачоге.

Вскоре после того, как я начал там работать, я познакомился с Сэнди – официанткой из коктейль-холла. Она была настоящей красавицей, жила одна с маленьким сыном, и я с ума по ней сходил. Она великолепно выглядела в коротеньком форменном платье коктейль-холла. Физически я по-прежнему был в отличной форме благодаря упражнениям и тренировкам и, похоже, ей нравился. Я жил дома, и она постоянно мне звонила. Отец говорил:

– Кто тебе названивает в любое время дня и ночи? И постоянно в трубке плачет ребенок!

Живя дома, я не располагал особыми возможностями для свиданий, но Сэнди сказала, что для работников отеля действуют большие скидки на незабронированные номера. Поэтому однажды мы заселились в такой номер вместе.

На следующее утро, в ужасную рань, зазвонил телефон. Она взяла трубку, и я услышал:

– Нет! Нет! Я не хочу с ним говорить!

Сонный, я спросил:

– Кто это?

Она ответила:

– Ресепшен. Говорят, пришел мой муж, он уже поднимается.

Сон как рукой сняло. Я воскликнул:

– Твой муж? В каком смысле твой муж? Ты не говорила, что все еще замужем!

Она напомнила, что не говорила и обратного, а потом объяснила, что они разошлись, но еще не оформили развода.

«Какая разница», – подумал я, уже слыша шаги этого маньяка в коридоре.

Он заколотил в дверь:

– Сэнди! Я знаю, что ты там, Сэнди!

В комнате было окошко в коридор, заложенное стеклянными блоками, и он стучал по ним, грозя расколотить вдребезги. Я прикидывал, безопасно ли будет спрыгнуть – номер находился на втором этаже, – но окон на улицу не было.

Я спросил:

– Он носит с собой оружие? Пистолет?

– Иногда носит нож, – ответила она.

– Ну прекрасно! Просто прекрасно! Мне надо выбраться отсюда. Открывай дверь.

Я застываю в боксерской стойке. Она распахивает дверь. Муж врывается в комнату. Сразу кидается ко мне. Видит мой силуэт в полутьме – наверное, я показался ему огромным и мощным, – поэтому передумывает и останавливается.

Тем не менее он кричит:

– Ты, сукин сын! А ну проваливай отсюда!

Решив, что достаточно поиграл в мачо за последние сутки – еще ведь раннее утро, – я вежливо отвечаю:

– Да, сэр. Как раз это я и собирался сделать.

Мне снова повезло выбраться из переделки целым и невредимым. Но я не мог закрывать глаза на прискорбную правду – моя жизнь летела к чертям. Мало того, я случайно поцарапал переднее крыло отцовского «Сааба» на красном MGA моего приятеля Билла Тернера.

Рано утром в субботу мама вошла в мою комнату с повесткой: меня желали видеть в призывной комиссии. Я поехал в Уайтхолл на Манхэттене на медосмотр с еще тремястами парнями. Мне велели поприседать, и мое колено громко захрустело – из-за футбольной травмы мне удалили коленный хрящ, как Джо Намату, но у него, очевидно, адвокат был лучше. Решение по моему делу отсрочили, но затем я получил уведомление, что все-таки нужен Дяде Сэму. Вместо того чтобы испытывать удачу в армии, я по-быстрому записался в ВВС, хотя это и означало четыре года службы, решив, что возможности для образования там лучше. Возможно, это как раз то, что мне надо. Уж точно я не извлек максимума из образовательных возможностей Нью-Йорка или Монтаны.

Была и другая причина записаться в ВВС: шел 1966-й, и война во Вьетнаме набирала обороты. Я не увлекался политикой, разве что вслед за отцом, продолжавшим службу в профсоюзе, считал себя демократом и поддерживал Кеннеди. Но вероятность получить пулю за принципы, которых я толком не понимал, нисколько меня не привлекала, и я вспомнил, как механик из ВВС однажды рассказывал мне, что их войска единственные, где офицеры – пилоты – идут в бой, в то время как рядовые просто обеспечивают им поддержку. Не собираясь становиться пилотом, я решил, что это мне подходит.

Меня послали в Амарилло, Техас, в учебную часть. Наш рейс (так в ВВС называют класс в учебке) состоял из пятидесяти человек – либо ньюйоркцев, как я, либо южан из Луизианы. Инструктор гонял нас, северян, как чертей – по большей части оправданно. Я старался держаться южан, дружелюбных и не таких заносчивых, как мои соотечественники из Нью-Йорка.

Для большинства молодых людей учебная часть – серьезное испытание. После суровой дисциплины, насаждаемой тренерами в контактных видах спорта, и разгильдяйства последних лет приемчики нашего командира были для меня открытой книгой. Его попытки психологического влияния и промывания мозгов я видел насквозь, поэтому учебку прошел легко и просто. Я быстро зарекомендовал себя метким стрелком из М16 – вероятно, сказывался опыт школьного питчера. До ВВС я стрелял только подростком по уличным фонарям из воздушного ружья.

В учебной части я тоже приобрел репутацию сорвиголовы. Накачанный благодаря силовым тренировкам, наголо обритый, я получил кличку Русский Медведь. На другом рейсе был парень с такой же репутацией, и кому-то пришла в голову блестящая идея, что поединок между нами будет полезен для морального духа в части.