– Не сомневаюсь. – Он приблизился, нависнув надо мной. – Я знаю, кто вы такие, псы Компании. Когда-то я тоже прокладывал себе путь через моря набегами и жестокостью. Грабил корабли по пути к Восточным островам. – Он показал покрытые шрамами запястья. – Однажды я увидел корабль с сокровищами. Он одиноко плыл по сапфировому морю. Надо было догадаться, что это ловушка. В итоге меня отправили в Саргосу на галеоне, полном золота, пряностей и шелка. Я получил по заслугам – камеру меньше размером, чем дырка моей матери. Но я не переставал удивляться, как же мерзко воняет ваш город, да и выглядит не лучше. Богачи даже не понимают, в каком дерьме живут. Просто кучка старьевщиков.

Не сказать, что он был не прав, а правдой меня не обидеть.

– Скажи, лорд Эдмар…

– Я не лорд.

Как нехарактерно для Высокого замка – нанимать низкородных гонцов.

– Прошу прощения. Скажи, Эдмар, какие отношения связывают тебя с Михеем?

Эдмар вскинул голову:

– Мы были братьями по Черному легиону. Когда-то я с гордостью называл его Великим магистром, в то время он еще служил ангелам. Вряд ли торгашу знакома гордость от службы под одним флагом с единоверцами.

Он сильно заблуждался, но я не собирался рассказывать ему о своем прошлом священника.

– А сейчас? Где сейчас твоя гордость?

Он постучал тростью по деревянной ноге – клац-клац.

– Там, куда привела меня проклятая нога. А теперь послушай. Не позволяй Михею себя одурачить. Не спускай с него глаз. Он в объятиях тьмы.

Но кто лучше меня знаком с тьмой?

На этом встреча завершилась, я раздал указания Хиту и Тревору, а потом вскочил на кашанского мерина и поскакал вниз по реке Гиперион.

«Морская гора» дрейфовала у берега. Эти воды еще не видели такого великолепного галеона. Девяносто тонн дерева и металла, собранных для битв лучшими корабелами в этой части света. Каждый борт украшали по тридцать пушек, орудийные порты зияли, как темные злобные глаза какого-то глубоководного чудовища. Корабль был полностью оснащен, хотя придется снять с четырех мачт саргосские штандарты и заменить их на крестейские пурпурные. Деревенским жителям будет приятнее видеть четыре милосердных глаза Цессиэли, чем один глаз Принципуса, строгого судии.

Но на флаге Компании он был слегка другим. Глаз Принципуса выглядел не как овал, а как круглая монета. Мало кто замечал эти изменения, но так было проще узнать корабль Компании – первым делом новобранцы запоминали именно флаг.

Как приятно было снова оказаться на корабле! Почти полжизни потребовалось, чтобы понять: мой дом – море. На суше я везде чувствовал себя чужим. Но в море, посреди бескрайней синевы, когда между тобой и бледной глубиной нет ничего, кроме нескольких гнилых досок, все мы одинаково чувствовали себя чужаками. И это так – ведь море так же чуждо человеку, как человек – морю. У нас нет ничего общего с обитающими в глубокой тьме существами, в их доме мы нежеланные гости.

Куда бы я ни отправился, везде я был чужаком. Но именно это наделяет силой. Ты свободен от свинячьего дерьма, которое туманит людям взор, когда они смотрят на своего идола или флаг. Мне потребовалось много времени, чтобы научиться применять эту силу.

Преимущество чужака.

Я искупался и оделся в чистое. Поел рыбы из дневного улова и насладился жинжей с товарищами в кают-компании. Я ощущал зарождающееся недовольство: мы покинули княжества Восточных островов ради богатой поживы, но так и не приблизились к ней.

– Я выпил бы любого старого вина, – сказал Антонио по прозвищу Две Аркебузы. – Мне просто хочется чего-нибудь местного для разнообразия. Как будто я в Крестесе, а не посреди синевы.

– Да и местная шлюшка будет не лишней. – Похотливый Чернобрюхий Балтазар схватился за пах. – Я слышал, когда в Лемносе какой-нибудь старик лежит на смертном одре, из монастырей в горах спускаются вдовы и напоследок как следует с ним наяривают. – Он ухмыльнулся. – И он уходит в загробную жизнь улыбаясь.

– А если у него не встанет? – спросил Малыш Дэви. – Он ведь больной старик.

– Уж они сделают так, чтоб встал, Дэви, – отозвался Бал. – Они молятся ангелам, чтобы те вернули к жизни его старый сморщенный член.

К несчастью для моей команды, знаменитые виноградники Лемноса поразила та же хворь, что и всю страну. Многие вдовы ушли в монастырь, потому что не хватало мужчин для повторного брака. Но монахини всерьез воспринимали свои клятвы (ну, почти всегда) и не следовали древним обычаям.

– Мы играем вдолгую, – напомнил я. – И в конце нас ожидает награда. Самая большая пожива за пятьдесят лет истории саргосской Компании Восточных островов. Мы все станем царями, вокруг будут течь реки из вина, а девственницы наполнять наши кубки.

– Это просто бальзам на душу, капитан! – сказал Красный Ион с другой стороны кают-компании.

Лабашец поднял деревянную кружку со сладкой алой жинжей.

Все тоже подняли кружки и провозгласили тост:

– За девственниц, наполняющих наши кубки!

После этого все разошлись по делам. С улыбкой на лице и слегка навеселе я спустился на нижнюю палубу, проведать пленника.

Я даже принес ему книгу – сокращенный вариант «Ангельской песни».

Я бросил книгу к его ногам. Хотя он все равно не мог дотянуться, потому что был закован в цепи.

– Принес тебе кое-что почитать, – сказал я.

Инквизитор Эстевао поднял голову. Старик почти ничего не видел опухшими глазами. Его запястья распухли еще сильнее, как и кончики пальцев, лишенные ногтей.

– Я рассказал тебе все, что знаю.

От него несло грязными подштанниками. Впрочем, ничего удивительного.

– Инквизиторов учат, как выдержать пытки, верно?

Естественно, ответ я уже знал.

– Твой голос… Он мне знаком.

Я встал перед ним и нагнулся. Он долго и сурово смотрел на меня, но так и не разглядел юношу, которого обучал.

Может, я стал неузнаваемым. Но Михей меня узнал. Хотя тоже не сразу.

– Куда вы отправляли тех, кого признали виновными? – спросил я.

– На смерть. Они все мертвы. В Крестесе не терпят колдунов.

Он учащенно дышал. Его язык посинел. Все ноги были в порезах и распухли, хотя мы их не трогали. Корабельные крысы никогда не побрезгуют угощением, пока пленник спит.

Но мое сочувствие было суше самого соленого берега.

– Ты лжешь, старик. Их не сжигали, не вешали и не расстреливали. Приходил корабль. Их сажали на корабль, и мы больше никогда о них не слышали. Куда же шел этот корабль?

– Корабль шел в открытое море. Там к их ногам привязывали камни, молились, чтобы Архангел простил их, и сбрасывали за борт.

– Лжец.

Мне хотелось показать ему свой глаз, который видит звезды. Очень хотелось. Но рожденные из бездны видения способны поджарить человеку мозг, как повар жарит яйца. А пока я не извлек из его разума правду, он нужен мне в целости.

Я вытащил член. Давненько уже не мочился. Я нацелился на сокращенный вариант «Ангельской песни» и не промахнулся.

– Да простит тебя Архангел, – пробормотал инквизитор.

Закончив, я пнул книгу. Она ударилась о стену, но не развалилась, как я рассчитывал.

– Да простят тебя те, кого ты замучил, – ответил я.

– Я делал все это во имя добра.

– Что ж это за добро такое?

– Колдовство вселяет страх. А страх порождает беспорядки. Анархию.

– Вокруг полно страха и анархии и без всякого колдовства.

– Вот именно. Зачем бросать в огонь хворост?

– Мы сами зажгли этот огонь.

– Мы? – Старый инквизитор внимательно посмотрел на меня. Из-за ссадин на лице он мог открыть лишь один глаз, да и то с трудом. – Ты тоже был инквизитором? Вот почему у тебя такой знакомый голос?

До чего ж горько было слышать эти слова. Я мог бы обвинить во всем его, но, в конце концов, я сам избрал Святую Инквизицию в той же степени, как она избрала меня. И мне нравилось быть инквизитором. Еще как.

А теперь я жаждал встать на колени, жаждал выплакаться перед теми, кого истязал во имя избавления от колдовства и ереси. У меня для них было только два слова: «Простите меня».

Но что есть прощение? По правде говоря, это горькое лекарство. Я просил Михея простить меня за то, что сделал с Мириам. За то, что запер ее в келье на девять месяцев, потому что посмела спать с кем-то, кроме меня. Но Михей не простил. Потому что простить – значит забыть, а забыть – значит лишить себя права на месть.

А месть слаще засахаренной вишни.

Я тоже насладился местью, пытая инквизитора Эстевао. Но моя цель не в возмездии, да и вырывание ногтей, похоже, не сработает, как и призывы к благоразумию. Однако я знал, как его расколоть.

– Приведите ее.

Дверь со скрипом открылась. И внутрь втолкнули его внучку. Она споткнулась о порог. Закованные в кандалы руки и ноги хрупкого создания были не толще палочки корицы.

Я схватил ее за ворот шерстяного платья и стукнул о переборку. Отскочив, девочка свернулась в углу и захныкала.

– Дедушка, – пролепетала она нежным испуганным голоском, – прошу тебя, не дай им меня мучить.

Выпученные глаза Эстевао стали похожи на спелые виноградины.

– Я не отправлю ее на дыбу и не четвертую, – засмеялся я. – Это слишком скучно. Мы, моряки, придумали развлечение получше. Могу поставить на кон кашанский рубин, что она продержится недели две, если подвесить ее вниз головой на носу. Правда, в море живут разные твари, никогда не знаешь, кому понравится ее запах.

– Ты соответствуешь репутации своей Компании, – сказал инквизитор. – Девочка неповинна в моих преступлениях.

– Так, значит, ты признаешь, что совершал преступления, – улыбнулся я, словно поймал жирного сибаса. – Знаешь, Компания торгует честно. Давай заключим сделку. Ты скажешь мне то, что я желаю узнать, а я отпущу ее, не наказав за твои грехи.

– Никсос. Мы отправляли виновных в колдовстве в Никсос.

Это меня удивило. Но, многое зная об этосианской церкви, я почуял тут правду. Никсос – это святая земля и благословенные воды Священного моря. А еще это дом главного епископа, обладающего почти такой же властью, как и патриарх.

Я свистнул. Двое моих подручных вытащили хнычущую внучку Эстевао за дверь.

– Куда именно в Никсос? – спросил я.

– К рыцарям-этосианам. Они держали пленников в цепях и под замком, подальше от нас, в глубоком подземелье.

– Под храмом?

– Да. Под храмом Гроба святого апостола Бента.

– Молодец. – Я взял «Ангельскую песнь», вонявшую моей мочой с легким ароматом жинжи. – Достаточно подержать ее несколько часов на солнце, и даже не догадаешься, что я на нее помочился.

– Моя внучка…

– Я не добился бы таких успехов, нарушая обещания, инквизитор.

А вот извращение обещаний было моим любимым способом самовыражения.

Я вышел в коридор и закрыл дверь. В дальнем конце стояла внучка Эстебао. Кандалы с ее рук и лодыжек со звоном упали на пол.

Я со смехом приблизился к ней. И потянулся к рогу на ее затылке.

– А про это ты забыла.

Зрачки ее глаз растворились, остались только белые сферы. Руки вывернулись под странными углами. Нос сполз с лица.

– Но он ведь не заметил? – сказала дэв, ее пронзительный голос был чем-то средним между голосом десятилетней девочки и пятисотлетнего демона.

– Позавчера Тревор несколько часов колошматил его по морде. Старик почти ничего не видит. Все решил твой нежный голосок: «Дедушка, прошу тебя, не дай им меня мучить».

– Я тренировалась.

Дэв приняла свою бесполую форму. Она напоминала пустой пергамент. У нее даже бровей не было.

– Ты ведь слышала его слова. – Всегда следует аккуратно формулировать приказы. Таурви не любила, когда ею командуют, а мне не нравилось, как она выражает свою неприязнь. – Десятки, а то и сотни колдунов томятся в подземелье на острове неподалеку отсюда. Тебе это интересно?

– С чего бы?

– С того, что колдунам могут понадобиться твои услуги.

– Ты что, считаешь меня служанкой?

– Каждый что-то продает.