Это сумка, которую Илья забросил за заднее сидение, ее потрепало, но она цела. Почти цел планшет, лежавший поверх одежды, всего лишь маленькая трещина в углу экрана. И на удивление целый телефон.

И что я делаю в первую очередь, как только получаю мобильный? Звоню брату и говорю, чтобы он не приезжал ко мне. Я чувствую себя намного лучше, первый шок и истерика прошли, и нет смысла сидеть рядом со мной безвылазно.

У него дома Таня осталась одна, они буквально вчера праздновали свою помолвку, а тут вмешалась я со своими проблемами. Не хочу забирать Руслана у его семьи, пусть побудут вдвоем.

Да и в ресторане у него полно дел, всегда было и будет, он хороший владелец, очень сильно вовлечен в свой бизнес. В общем, нечего ему тут делать. А еще сказала, что на всякий случай побуду в больнице еще пару денечков, меня приходил осматривать врач и сказал, что тонус матки пока сохраняется, а это значит, малыш тоже может быть в опасности.

Да.

У меня масса причин остаться в больнице ради своего здоровья и благополучия малыша, но я… здесь не только поэтому.

Глеб ждет меня в холле возле лифта, на этом этаже находится хирургическое и реанимационное отделение. Здесь тихо и почти безлюдно, нет такого количества пациентов, гуляющих по коридорам, они все в слишком тяжелом для этого состоянии.

Но все равно светло и чисто, нет гнетущего ощущения, которого я боялась. Пахнет невыносимой стерильной чистотой и сложным коктейлем из лекарств и пластика.

– Руслан в курсе, что ты решила навестить своего Илью? – спрашивает первым делом. Вопросы вроде «как ты себя чувствуешь» мы обсудили по телефону, когда я набрала ему с просьбой.

– Руслан отдыхает дома с любимой, я потом ему скажу. Мне не нужно его разрешение. Так меня пустят?

– Я договорился, ненадолго пустят, сказал, что ты его невеста.

Я машинально смотрю на свое кольцо, с какой-то стороны это правда, ведь предложение было и согласие тоже. Так что да, я, можно сказать, с ним помолвлена. Даже несмотря на то, что между нами произошло и его измену. Это очень странное ощущение, и я будто меж двух огней.

– По сути, это так и есть, – мы идем в отделение, меня все еще немного покачивает, но такой слабости, как раньше уже нет. – А с его родственниками связывались? Мне, может быть, нужно кому-то сообщить?

– Как только его оформили, активизировалась страховая, там есть экстренные контакты, они свяжутся сами. Я честно впечатлен, страховка у него по высшему разряду и стоит бешеных денег. Твой Илья хорошо зарабатывает.

– У него свой бизнес, он мой босс, – коротко говорю я и надеюсь, что Глеб не будет мне читать морали, как это сделал бы Руслан.

– Это ему на пользу, не придется выбивать квоты, если что, даже на серьезное лечение.

Мы останавливаемся у поста медсестры, и Глеб тихо с ней перешептывается, потом достает из шкафчика рядом одноразовый халат и бахилы для меня. Я облачаюсь, но, как только мы отходим в сторону длинного коридора, мне не терпится спросить.

– Глеб, скажи мне честно, все плохо? Ему действительно может понадобиться операция?

– На данном этапе нет, сейчас он стабилен, и препараты, снимающие отек, хорошо работают. Но человеческий мозг штука сложная, нельзя предсказать, какой будет эффект от нескольких ударов при аварии на то, каким он очнется. Нам остаётся только ждать и лечить его всеми доступными средствами.

– Звучит не очень, если честно, – вздыхаю я. Мы у нужной палаты, здесь большая, наполовину стеклянная дверь, чтобы можно было вкатить целую больничную кровать.

Глеб пропускает меня, открыв ее, и проходит следом. Внутри прохладно, полумрак и мягкий шелестящий гул многочисленных приборов и машин. В палате четыре койки, но заняты только три. И мне не хочется думать о том, что кто-то умер, пусть он поправился, и его перевели в обычную палату.

Илья оказывается на самой дальней кровати, возле окна, которое сейчас задернуто жалюзи, чтобы яркий свет не мешал пациентами. Хотя не знаю, реагируют ли они вообще на свет без сознания. Или в коме, как Илья.

– Не бойся, его можно трогать, главное не капельницу и трубки, – тихо говорит Глеб и встает у изножья кровати,  когда я подхожу сбоку.

Мне тяжело смотреть на Воронова вот таким, разбитым и раненым. Но удивительным образом, даже так он умудряется выглядеть так основательно и успокаивающе, будто не в коме, а в директорском кресле призадумался о важных делах и задремал.

Илья лежит на кровати, накрытый одеялом по середину груди, весь в проводах и датчиках, капельницы тянут к его венам прозрачные трубки, над головой мониторы, отмеряющие ритмичный медленный пульс.

Но высокий рост и сила в рельефном красивом теле Ильи сейчас не могут победить странное ощущение хрупкости его жизни в таком виде. Для меня это самый большой диссонанс, потому что Воронов это сила, стремительность, упрямство и власть. Но он так же смертен, как и все.

Смотрю на него, и меня разрывают противоречивые эмоции.

Инстинкты внутри меня тянут укрыть его своим телом ото всех невзгод, укутать заботой, согреть теплом. Может быть, это уже активизировался материнский инстинкт, а может, я действую на подкорке, как его женщина. Ведь до вчерашнего дня я считала его своим мужчиной.

Сложно не признаться себе в том, что я, как любая женщина, даже в романе, не предполагающем серьезного продолжения, уже спустя месяц воображала, что проведу с ним остаток своих дней.

Чертова влюбленность.

– Ему больно? – спрашиваю зачем-то, глядя на синяки и мелкие порезы от стекла на лице Ильи, они тянутся сбоку головы и к самой скуле, видны из-под белого чистого бинта, пересекающего его лоб белой полосой.

Сразу же накатывают воспоминания о крови на его лице, о красной луже, растекающейся по снегу в свете фар, разбитой машины. Лучше об этом не думать, сразу начинает мутить. Но не от того, что кровь – это тошнотворно, а от страха, что это его кровь.

– Нет, он на сильных обезболивающих, но он все чувствует, можешь взять его за руку и даже поговорить.

– Я читала, что пациенты в коме слышат людей… ммм, снаружи.

– Слышат, и чувствуют эмоции и интонации, мозг улавливает это, даже если сознания нет.  Многие врачи верят, что это может помочь пробуждению. Поговори с ним, заставь его мозги работать, глядишь, и проснется быстрей, – Глеб улыбается в конце и подмигивает мне. – Только, пожалуйста, в позитивном ключе. А то не захочет возвращаться, если тут его не ждут.

– Ты сам в это веришь? – испытующе гляжу на Горина.

– Верю, – уверенно, – оставлю вас ненадолго.

Когда он уходит, я возвращаю свой взгляд к Илье. Что ему сказать позитивного, если любая мысль про него и меня рано или поздно заходит в тупик. Он мне изменил, а я согласилась стать его женой. Я от него беременна, а он меня предал с другой.

Осторожно втискиваю руку в его большую безвольную ладонь, мне всегда так нравились его сильные длинные пальцы. Он умудрялся не только требовательно тыкать ими в монитор, заставляя перерисовывать мои смелые идеи в проектах, но дарить мне же ласку и нежность, когда касался моего тела, проводил по губам, прежде чем поцеловать.

– Привет, – вырывается из меня ужасная банальщина, аж стыдно. – Что тебе сказать позитивного? Мы выжили, это уже хорошо. И-и-и… с твоим ребенком тоже все в порядке, он там, наверное, поволновался внутри, но сейчас даже живот почти не болит.

Ровно в этот же момент низ живота прошивает колющим спазмом, будто его внутренний житель решил поддержать беседу. Это, конечно, бред, обычное совпадение, может, действие лекарств закончилось, но я кладу на него руку.

– Малыш передал тебе привет, – вырывается из меня нервное, и на мгновение мне кажется, что линия пульса на мониторе начала скакать чаще. Да нет, показалось.

– Боже мой, так сложно собраться с мыслями, – тру свой лоб. – Я… не знаю, как мне быть. Ты лежишь здесь, ни о чём не подозреваешь, а я… Не могу просто забыть, что ты предал меня, но и бросить тебя не могу. Мне кажется, это какой-то невообразимой подлостью.

На меня накатывают чувства и рвутся слова, которые я не могу остановить даже несмотря на то, что они совсем не позитивные.

– Я очень на тебя зла, Воронов. Я не понимаю, чего ты хочешь. Ты сделал мне предложение, чтобы прикрыть свой косяк? Это должно было быть по-мужски, сделал ребенка, женись? Так? Как это у вас, полигамных мужчин в голове укладывается? – пожимаю плечами. – А знаешь, что обидно? – опускаю взгляд на лицо, – я люблю тебя, идиота, и от этого еще больней. Мне было бы проще, если бы это было не так. Но увы… я тебя люблю. И это не выключается.

Боже, что я несу? Все, что накипело, если честно. Машинально поднимаю взгляд на монитор с его сердцебиением, внезапно очень хочется получить от Ильи какую-нибудь реакцию.

«Я люблю тебя больше жизни и хочу этого ребенка!» – всплывают в памяти его слова.

– Не знаю, верить ли тебе. Так что… придется проснуться и объясниться со мной лично, не люблю вот такие монологи, чувствую себя голой. Ты спишь, а я обнажаюсь до самого мяса. Это нечестно, Воронов! Вечно ты в позиции сверху, даже когда лежишь!

Сжимаю губы, в глазах щиплет.

– Я не желаю тебе смерти, даже после твоего предательства. Я хочу, чтобы ты жил, потому что ты отец моего ребенка… нашего. Чем бы все это ни закончилось. Просто проснись, хорошо? – я трогаю пальцем свое обручальное кольцо. – И скажи все, что ты чувствуешь, не перед лицом смерти! Не когда ты считаешь, что это твои последние слова! Слышишь? Проснись и скажи мне правду! Будь самим собой, проснись всем назло!

И тут я вздрагиваю, потому что рука Ильи внезапно сжимается на моей. Шокировано смотрю на согнувшиеся пальцы, сердце ускоряется до сотни за секунду, вновь поднимаю взгляд, чтобы увидеть, как приподнимаются веки.

Глава 9

– Илья… – я застываю, шепчу одними губами. Мне не кажется, он открыл глаза.

Правда открыл глаза!

Широкие черные зрачки медленно сужаются, раскрывая двухцветную радужку, взгляд упирается в потолок.

– Илья? – в моем мозгу сигнал тревоги, я не понимаю, почему, но шепчу ему громко. – Все хорошо, ты в порядке, в безопасности.

Монитор над головой вдруг начинает пищать. Кидаю на него быстрый взгляд, там пульс подскакивает, цифры горят красным.

– Илья! – касаюсь его щеки, что-то не так. Он будто ничего не видит!

И тут его глаза начинают закатываться, ресницы быстро трепещут… тело вдруг выгибается дугой, затылок в подушку, шея напряжена, а рука, сжимающая мою, так стискивает пальцы, что я неосознанно вскрикиваю от боли.

– Ай! Илья! Илья! – мне больно, но пытаюсь дотянуться до него, вижу, как все тело бьет крупная дрожь, – помогите! Сюда!

Это какой-то приступ, срочно нужна помощь врачей!

Боже мой!

– Отойти, на выход! – в палату залетают медсестры и Глеб, что ждал меня снаружи.

А я не могу отойти, Илья держит меня за руку, да так, что кости хрустят!

Я в ужасе смотрю, как у него синеют губы и у меня темнеет в глазах. Колени подгибаются, и в горле встает ком.

– Сибазон в вену 10 мг! – командует Горин, – держите голову! Кислород! – Вбегает еще один врач, наверное, дежурный, – судорожный приступ, запишите время!

Кто-то отцепляет мою руку, или, быть может, Илья сам расслабляет пальцы из-за лекарства, которое медленно вводят из шприца прямо в катетер на руке. Я пячусь и втыкаюсь спиной в подоконник, медленно отъезжаю в темноту, но глаз от лица Ильи оторвать не могу.

Это ничуть не лучше, чем видеть его окровавленным. Это хуже! Перед глазами плывёт.

– Полина! – это уже Глеб рядом со мной, – тихо, тихо. Сюда. Все хорошо.

Я как в тумане, сердце колотится, звуки заглушает стучащий в ушах пульс, чувствую, что куда-то иду.

– Вот, возьми, мелкими глоточками.

Прихожу в себя на диванчике в холле, напротив сестринского поста, передо мной на корточках Глеб с пластиковым стаканчиком воды.