– Попей, станет лучше, – я послушно, как робот делаю пару глотков, – ты чуть в обморок не упала.

– Он живой? – мой голос такой сиплый, спазмом связки сковало.

– Живой, все хорошо, – забирает стаканчик, садится рядом на диван, – это были судороги, такое бывает при ЧМТ, это не смертельно.

– Он глаза открыл, – сморю перед собой в пространство, – я думала, проснулся.

– Нет, – качает головой Горин, – нет, еще рано, отек не спал до конца. Это была реакция на активность мозга. Ты говорила с ним?

– Да…

– Значит, он тебя услышал, сознание начало работать, но травмированный мозг к этому не был готов. Получилось слишком сильно.

– Я что его чуть не убила?

– Нет, нет, все нормально, – обнимает меня за плечи, – ты тут не причем. Наоборот, это значит, что он на тебя реагирует, именно тебя он слышит даже сквозь кому.

Мои плечи опускаются, силы словно выкачали, падаю головой на плечо Глеба. Я изо всех сил пытаюсь осознать, что происходит, но получается какая-то ерунда. Он меня слышит, но мой голос кидает его в приступы. И думаю я сразу о всяких ужасах.

– Может, мне не стоит?..

– Стоит! Это может быть единичный случай, я назначил ему противосудорожные, если приступ повторится. Но с ним все хорошо, – чуть потрясывает меня за плечи, – слышишь? Это не твоя вина. Я тебе даже рекомендую еще к нему приходить и разговаривать, раз он на тебя реагирует. Будем пробуждать его вместе.

– Правда? – поднимаю голову и гляжу ему в глаза, чтобы найти там попытку меня утешить ложью.

– Только не сегодня, на сегодня хватит с него. Давай я провожу тебя в твою палату, тебе тоже нужно полежать. Тебе такой стресс вреден.

– Что-то не получается без стресса, – бормочу, когда поднимает с дивана и ведет к лифтам.

– Думай о позитивном, о своем будущем малыше, – говорит он в лифте, а моя рука сама ложится на живот, – и с Ильей о нем поговори в следующий раз, это очень хорошие эмоции. Обсуди, как назовете, куда поставите кроватку, все эти радостные мелочи.

Горин говорит, будто сам представляет, но я понимаю, что он не в курсе наших с Ильей отношений, Руслан ему не рассказывал про измену и, что я бросила Воронова перед тем, как он надел на мой палец кольцо.

Пусть так и будет. Сама еще не до конца понимаю, что мне с этим делать. Но у малыша все-таки должен быть папа. Он то ни в чем не виноват.

Глеб отводит меня в палату и дает какие-то успокоительные таблетки, опять мне ставят капельницу от тонуса, и я уплываю в ватную полудрему. Только к вечеру просыпаюсь и звоню Руслану, чтобы во всем сознаться.

– Ты молодец, – говорит мне брат, после рассказа о том, как я ходила к Воронову. Он меня удивляет, – хоть я и злюсь на него, но ты осталась человеком, несмотря ни на что. Горжусь тобой, мелкая.

– Очень смешно.

– Ходи к нему, если тебе это так нужно, пусть очнется нормальным. Потому что тогда я с чистой совестью смогу набить ему лицо, – добавляет суровым голосом, – бить инвалидов мне совесть не позволяет. А так все будет справедливо.

– Умеешь ты вдохновить, Рус, – вздыхаю, но успокаиваюсь. Одним переживанием меньше.

Да, маленький? Глажу живот рукой, что в слинге. Из-за этого пыточного устройства моя ладонь всегда так близко к нему.

– Давай, сестренка, дальше без самодеятельности, мы с Таней ждем, когда ты выпишешься, ей не терпится с тобой познакомиться. Хочет закатить пир горой! Так что нагуливай свой беремчатый аппетит, наготовлю вам ваших странных вкусняшек. Пломбир с селедкой, стейк с варением, клубнику с креветками. Все, что ваши душеньки пожелают.

– Хорошо, – смеюсь, – спасибо, братик. Люблю тебя, засранца.

Прощаемся на позитивной ноте и ночью мне спать намного легче, события дня слегка стираются и уже не кажутся такими ужасными. Я включаю осторожный оптимизм, Илья ведь и правда реагировал на мой голос.

Значит, я могу его разбудить! Просто не буду заводить такие острые темы в разговорах.

Поэтому утром следующего дня я снова в реанимации, Глеб договаривается с местными врачами, что я могу приходить несколько раз в день минут по пятнадцать, разговаривать с Ильей, ухаживать за ним. Все это должно дать положительную динамику в его состоянии.

И я вижу эту динамику каждый раз.

В первый день я следую совету Глеба и рассказываю Илье про то, как обнаружила, что беременна, как проживала этот шок от ужаса к радости. Момент поздравления Ильи с отцовством в виде умывания горячим кофе я пропускаю. Пульс на мониторе ровный, спокойный, а вот зрачки под веками немного двигаются, будто видит сон.

Перед уходом с первого «сеанса» даю «спящему» Илье задание подумать над именем, а потом поделимся вариантами. Сама в итоге пару часов хихикаю, выискивая в интернете имена, которые Воронов точно «оценит».

Когда возвращаюсь на следующий день, у меня уже заготовлен списочек «позитива».

Начинаю зачитывать Илье:

– Как тебе Пафнутий? Может, Кондрат? Добрыня, – хихикаю, – Ильич. Звучит! А дочку можно Марта! Или Злата, – сдавленно смеюсь, – будешь над Златой чахнуть, и не пускать ее гулять. Может, Евлампия? Или Феодора?

Пульс немного ускоряется, ему не нравится? Какая досада.

– Я считаю, Пафнутий Ильич – просто шикарно звучит! Согласен? А нет, нет! Я знаю! – набираю побольше воздуха и с пафосом, – Лионель! Как красиво! А главное, модно! Прям под уровень твоего пафоса, – хрюкаю, сдерживая смех и впиваясь взглядом в чуть дрогнувшие ресницы, – Лионель Ильич… пхх, – прыскаю, – Брежнев… хахаха!

– Ш-ш-ш! – раздается от медсестры в дверях, и я затыкаю рот ладошкой.

– Прости, прости, – машинально глажу Илью по волосам, его пульс тоже бодрый и веселый, ему нравится. Мне кажется, даже лицо просветлело и синяки уже не такие страшные, а может, это свет сделали ярче. – Мне очень нравится твое имя, – склоняюсь над Ильей, оглядываю такие родные, любимые черты лица. Меня захлестывает приступом неконтролируемой нежности.

Ее выплескивает, когда я мягко прислоняюсь губами к его закрытым векам, скуле, щеке. Ох уж эти гормоны и общая неадекватность на фоне стресса, нет логики в моих эмоциях. Придушу его когда проснется, а сейчас совсем немножечко полюблю.

– Воронов… – вздыхаю, – как нам с малышом не повезло, что ты такой красивый, но такой… – хочется сказать так много обидных слов, но они просто не лезут, – невыносимый.

И почему-то это слово звучит как признание в любви. И призыв к действию. И я наклоняюсь и прижимаюсь к его губам своими. Мои любимые, жадные, требовательные и невероятно ласковые губы. Они все такие же на ощупь, только не отвечают на поцелуй, не перехватывают инициативу, чтобы взять меня в плен и свести с ума поцелуем.

Чувствую на коже воздух, когда Илья вдруг делает глубокий вдох.

Проснулся?!

Резко отстраняюсь.

Но нет. Спит.

Медленно вздыхаю и вновь смотрю на сухие, чуть обветренные губы Ильи, на закрытые глаза с неприлично длинными ресницами. Наш ребенок будет очень красивым.

Целую его еще разок на прощание и убегаю, потому что время мое закончилось.

На следующий день я хожу еще трижды, но теперь беседую с Ильей о работе, пока умываю его лицо влажной салфеткой и смачиваю губы влажной губкой. Мне разрешили за ним поухаживать.

Обсуждаю, будто он бодрствует, наш главный проект – офисный центр, строительство, которого завершилось, когда начался наш роман. Здание уже готово, скоро должны будут начаться отделочные работы.

Это его детище, выстраданное, выгрызенное у чинуш, инстанций, донельзя жадных инвесторов.

Сколько сил и нервов Воронов потратил на здание, которое будет красоваться на одной из оживленных улиц, уму непостижимо. А на самые лучшие верхние этажи этого здания переедет вся наша компания. Но самое его любимое место в нем, это этаж руководства и его собственный огромный кабинет.

Именно со скандала с дизайном этого кабинета и начался наш роман.

Ведь проект кабинета разработала именно я, но любовь с этим дизайном случилась у Воронова не сразу. Сначала было увольнение…

И сейчас, когда все планы утверждены, чертежи, эскизы и визуализации засмотрены до дыр и пора приступать к воплощению, главный двигатель этого процесса лежит в коме.

– Ты должен очнуться, Воронов, и доделать его! Реализовать свою мечту! – уговариваю, – у тебя еще так много дел!

После этих разговоров мне вновь чудится, что Илья сжимает мою руку, пальцы чуть подрагивают. И нет, это не приступ, это маленькие, слабые, но совершенно точно его движения.

На следующее утро у меня выписка домой, брат должен заехать за мной и увезти в свою квартиру над рестораном. Я чувствую себя хорошо, полна сил и в прекрасном настроении. Только хочу перед отъездом поговорить с Ильей, он наверняка меня ждет.

– А к нему нельзя сейчас, – ловит меня медсестра на посту, – на утро посещения уже все. Теперь только после обеда.

– Как же? Я же еще не приходила.

– Другая у него посетительница, – хмурится на меня сквозь очки.

– Что? Кто? – сердце вдруг ускоряется.

– Из его экстренных контактов, первая кому сообщили о госпитализации, – смотрит на экран, – родственница какая-то, наверное, – вчитывается, – Светлана Орлова.

Глава 10

В первый раз слышу это имя.

Но в наших с Вороновым «отношениях» есть очень весомая особенность – они только для нас. Условие, которое было оговорено один раз и больше никогда не нарушалось вплоть до самой аварии.

Это табу.

То, что между нами, заперто в стеклянном аквариуме, как яркие тропические рыбы в своем микромире, на рабочем месте мы генеральный директор и дизайнер-концептуалист. Только бизнес и ничего личного.

Две параллельные вселенные, которые никогда не пересекаются, чтобы не мешать исполнению обязанностей. А обязанностей у нас выше крыши!

И вот отстранение от всего личного еще и остальных членов наших семей – побочка нашего аквариума. В нем место только для двух рыбок.

Хотя в нашем случае мы скорей осьминоги, которые переплелись щупальцами не то в объятьях страсти, не то в попытке задушить друг друга.

– Я могу зайти на минуточку? Познакомиться с ней? – тихонько уточняю у сестры.

Со скепсисом смотрит в коридор, не решается ответить сразу, и это знак, что нет.

– Или здесь ее подожду, хочу поговорить.

Нет, я не собираюсь нарушать наши правила аквариума за спиной Ильи, пока он не в состоянии сам решить, что рассказывать семье. Достаточно того, что я нарушила его в отношении собственной семьи, они все теперь знают, и даже слишком много подробностей, вроде измены Ильи.

Но у меня было оправдание из-за аварии и состояния шока, сейчас же я в своем уме и контролирую свои слова. Выдать его будет подлостью.

Хотя объяснить мое здесь присутствие станет сложней.

Ах, черт, какие же нехорошие обстоятельства. Может, стоит протянуть хотя бы до момента, когда он придет в себя?

Уф, боже.

– Я все подожду ее здесь, хоть поздороваюсь. Мы же…

Медсестра резко встает из-за стойки, и я тоже вздрагиваю, слышу резкие голоса из коридора напротив, где находится хирургическое отделение.

– Ох, ты ж блин, – ругается под нос медсестра, – давайте потом, приходите, лучше вечером, а лучше сначала у Глеба Михайловича уточните.

– Что случилось?

– Главврач, – указывает взглядом, а сама внезапно мягко, но настойчиво выпроваживает меня их холла к лифтам, – если не хотите, чтобы Горину прилетело за ваши посещения, лучше скройтесь сейчас. Я ему скажу, что вы заходили. Главврач у нас рубит головы, потом разбирается, – уже и лифт приехал, вталкивает меня очень вежливо, но не увернуться.

– А когда я могу к Илье?.. – дверь закрывается ровно в тот момент, когда из дверей хирургического показывается целая процессия врачей, которая спорит на повышенных тонах.

Захлопываю рот.

Ладно.