Разговариваем с Мариной еще около двадцати минут. Я рассказываю ей все в деталях, она то ахает, то закрывает рот ладонью. Да, я сама не ожидала такого поворота в своей жизни, потому что… Казалось бы, у нас была пусть не идеальная семья, но по крайней мере счастливая. Да, я была слепой. Не замечала изменений в муже и собственном ребенке. Что было бы, если я случайно не услышала тот разговор? Не увидела бы то сообщение?..

Возвращаюсь домой, когда окончательно темнеет. Дождь почти закончился, но небо по-прежнему низкое, порой сверкает молния. Автомобиль медленно катится по знакомым улицам, а я не чувствую дороги – только гул в голове и ужасная усталость.

Остановившись перед домом, я не выхожу сразу. Смотрю на окна – на верхнем этаже света нет, зато он горит на кухне. Видимо, все дома. Едят. Живут. Смеются. А я – лишняя деталь на этой картине.

Покинув салон, захлопываю дверь машины, иду к входу, поднимаюсь по ступеням. Сняв обувь, аккуратно ставлю в сторону.

На кухне кто-то есть. Я слышу слабый звон посуды, глухой голос дочери. Не иду туда, хотя раньше первым делом поздоровалась бы с ней, узнала, как прошел ее день. Направляюсь в свою спальню, закрываю за собой дверь и прислоняюсь к ней спиной. Комната теплая, но мне зябко. Я стою так долго. Просто стою, чувствуя, как по щекам текут беззвучные, горячие слезы.

Потом медленно иду к шкафу, достаю чемодан. Поставив его на кровать, открываю крышку и начинаю складывать вещи. Не тороплюсь. Нет той лихорадочной паники, как бывает в фильмах. Я очень спокойна. Выбираю рубашки, джинсы, платья, складываю аккуратно, как будто пакую не жизнь, а воспоминания.

За дверью раздается осторожный стук. Я не отвечаю.

– Мама… – звучит тихий, неуверенный голос дочери. – Можем поговорить?

Я долго молчу. Слишком долго. А она ждет.

– Поздно, Оля, – отвечаю наконец. – Все, что нужно было, ты сказала. Я не хочу тебя видеть. Уйду отсюда, будете радоваться. И ты, и отец и твоя бабушка.

– Ты правда собираешься уйти? Может, сначала попытаешься понять меня?

Я резко разворачиваюсь к двери. Слова, которые со вчерашнего дня я ношу внутри, готовы вырваться наружу.

– Понять что, Оля? Что ты стоишь рядом с той, кто разрушил мою жизнь? Что ты говоришь отцу, чтобы он поскорее развелся со мной? Что ты обвиняешь меня в измене, которой не было? Ты хоть саму себя понимаешь? Понимаешь, что творишь?

Молчание. По ту сторону двери она, наверное, ищет подходящие слова, которых нет. Как нет и оправданий ее поступкам.

– Я жила ради тебя, – говорю тише. – Все, что я делала – я делала в первую очередь ради тебя. Я не просила благодарности. Но я совершенно не заслужила предательства. И, знаешь, я ухожу не потому, что сдалась. Я ухожу, потому что впервые выбираю себя.

Ответа нет. Только тишина. Потом удаляющиеся шаги. А я возвращаюсь к чемодану и продолжаю складывать вещи, а потом вдруг замираю и… смотрю на аккуратно сложенные вещи, как на доказательства собственного поражения. Как будто, уезжая, я признаю: да, меня можно предать, вытолкнуть, заменить. И я покорно уйду. Тихо, без боя, чтобы никому не мешать. От этой мысли в груди поднимается что-то новое – не злость и не обида. Что-то гораздо глубже. Больнее.

Это осознание! А с чего, собственно, я должна уходить? Ведь я не хотела быть тряпкой, тогда зачем собираю вещи?

Резко выпрямляюсь, поджимаю челюсти. Это не только его дом. Я сама выбирала эти обои. Сама подбирала мебель. Я месяцами искала сервиз, что стоит на кухонной полке. Каждая книга на полке, каждая подушка на диване, даже занавески на окнах – это все мое. Это – моя жизнь. И если кто-то решил ее разрушить, пусть в первую очередь сам исчезает из нее.

С трепетом, как будто совершаю нечто запретное, начинаю обратно раскладывать вещи. Складываю блузки в шкаф, развешиваю платья, осторожно складываю в ящик любимые шали. И с каждым движением возвращаю себе частичку внутренней силы, уважения, достоинства.

Нет. Я не буду уезжать. Я не собираюсь оставлять все, что строила двадцать три года, только потому, что Эдику стало недостаточно меня.

Пусть он объяснит своей Наташе, что в этот дом она не войдет. Пусть он найдет ей квартиру, коттедж, хоть отдельную планету и живет там с ней. А ко мне, в мой дом не лезут.

Я закрываю пустой чемодан и убираю его обратно в шкаф. Вытираю лицо. Смотрю на себя в зеркало. Лицо бледное, усталое, но глаза спокойные. Удивительно, но впервые за последние два дня я ощущаю опору под ногами.

Если им так хочется новой жизни – пусть начинают ее в другом месте.

Иду в ванную, принимаю горячий, долгий душ. А потом, высушив волосы и переодевшись, спускаюсь на кухню. Я хочу чаю.

– Ты что здесь делаешь? – слышу за спиной противный голос свекрови. – Я думала, ты хоть немного уважаешь себя и уйдешь из этого дома, пока тебя не прогнали силой. Но куда уж… Как была тряпкой, так ею и осталась.

Глава 5

Я прикрываю глаза и, не оборачиваясь к свекрови, просто проваливаюсь в пропасть своих мыслей.

Как человек может быть таким черствым, беспринципным и отвратительным?

Словно той боли, что мне нанес муж, мне мало. Словно предательства дочери недостаточно. Так еще и эта женщина, эта змея, ходит и капает своим ядом мне на раны.

Да за что мне это все?

И ладно бы, я была стервой и нахалкой, хотя, наверное, стоило стать такой. Так она еще знает прекрасно, что я права абсолютно во всем, но нет, этого ей мало. Она просто гнет свою корявую линию и идет напролом.

Эдик три года прикрывается кризисом в компании. Я понимала его проблемы, они казались серьезными и логичными. Господи, да я же любила этого дурака. Мне было не сложно отдавать все семье. Мириться с Валентиной Сергеевной, тихо ненавидя. Пока она наслаждалась. Но подобные люди – свиньи, и грязи им всегда мало. И в ответ я не получила благодарности. Свекровь постоянно показывала, как неприятно быть рядом со мной, и ни разу не потрудилась спрятать свою ненависть за холодной отстраненностью. Как все это время делала я. Ведь как ни крути – я жена ее единственного сына. Она могла сделать все иначе. На самом деле, я никогда не была против нейтралитета между нами. Но ей нравится жить в состоянии войны.

Смешок срывается с губ, понимая абсурдность моих мыслей. Эдик взял все самое отвратительное от своей матери. Сколько поддержки и сострадания я отдала ему! Я была рядом с ним на каждом этапе его кризиса на работе. Я искренне переживала и отдавала свою любовь, желая быть плечом, на котором можно «поплакать». Ведь так поступают супруги. Я не требовала денег, не кричала о том, как устала тянуть все на себе, и не стыдила его за отсутствие денег. Я понимала.

Теперь не буду этого делать. Наступил конец этой чертовщине.

Взяв себя в руки и сжав кулаки, я оборачиваюсь. Смотрю на нее, высокомерно вздернув бровь.

– Это вы мне о самоуважении? Вы? – ярость разливается по венам, как лава, делая кровь горячее, распаляя. – Живущая за счет невестки? Ни копейки на еду, на ваши любимые йогурты. За коммуналку и косметику, размалеванную на вашем бессовестном лице…

– Ах ты… – она открывает возмущенно рот, но я не позволяю ей говорить.

– Я работаю. Я убираю. Я делаю все по дому под ваши нелепые замечания о пыли и плохо помытой посуде, недосоленном супе и так далее. Что же делаете вы? Ни-че-го. Прогулки, отдых. Там встретились с подругами, тут пошли по магазинам. У вас никаких бед. Так что же вам от меня надо? Почему вы такая неблагодарная, Валентина Сергеевна?

Мысленно благодарю бога, что у меня такой матери. Клянусь всем святым, что у меня есть, – если бы моя мама так поступала со своей единственной, я бы сказала идеальной, прекрасной невесткой, я бы опустила ее с неба на землю. А если бы не поняла, перестала бы с ней общаться. Ибо от таких людей нужно держаться как можно дальше, даже если это наши самые близкие…

Свекровь запрокидывает голову и противно усмехается, словно перекривляет меня, состроив гримасу.

Господи, как же я ненавижу эту женщину. Кажется, сейчас моя ненависть даже глубже стала. Сдерживать свои эмоции больше не имеет смысла, и все чувства вырываются из глубин души.

– Так это я неблагодарная? Я? Я тебе отдала такого сына, такого мужчину. Столько терпела тебя и твои выкрутасы, задранный нос. Да я проклинаю твое существование! Наконец мой Эдичка прозрел и понял, кто с ним рядом был. Наконец нашел хорошую женщину. Чего еще может хотеть мать для своего сына?

Я лишь качаю головой, потому что такого нерассудительного бреда наслушалась достаточно за долгие годы этого брака. В ее словах никогда не было сути и хотя бы малейшей правды. Сейчас тем более. Мне не раз казалось, что она попросту сошла с ума, и ее безумие ищет выход, а значит, нуждается в специальном лечении.

Понимая, что нет смысла говорить с неадекватным человеком, решаю закончить этот разговор.

– Знаете что, – мой голос – лед, – терпеть вам меня скоро и не придется.

Ее глаза загораются отвратительным блеском. Она радуется и не скрывает этого факта. Хотя нормальная женщина, нормальная мать попыталась бы смягчить обстановку, чтобы брак ее ребенка, который длится больше двух десятков лет, не закончился. Тем более таким образом.

– Этот дом мы с Эдиком приобретали и поднимали в браке. Половина как минимум – моя. Так вот, если я захочу, то вышвырну вас отсюда, – делаю шаг вперед, – и ваш сын не посмеет мне сказать ни слова. Вы здесь – никто.

Кипящая в венах злость начинает выходить наружу, и я просто могу не сдержаться. Она мне так надоела за эти годы, что я нахожусь на грани.

– Да как ты смеешь! Кто ты такая, чтобы угрожать мне в доме моего сына? Оборванка! А еще работаешь учителем в школе.

– А вы вообще не работаете. За столько лет ни разу не постарались чем-то себя занять. А несколько лет живете за счет невестки, которую ненавидите и не скрываете этого!

– Знай свое место, дрянь! – вопит свекровь, багровея.

Преодолевает расстояние между нами и хватает за локоть.

Выдергиваю руку и угрожающе шиплю ей в лицо, теряя самообладание:

– Это кто ты такая, чтобы говорить со мной в таком тоне и хватать меня? Не смей даже пытаться трогать меня!

И тут происходит то, чего раньше не случалось.

Свекровь поднимает руку и замахивается. Ловлю ее руку в воздухе, потому что она слишком медлительная, и отталкиваю от себя, смотря на нее с омерзением.

– Бабушка! – кричит откуда-то из-за спины дочь, и мы обе смотрим в ее сторону, пока она не останавливается рядом с ней.

Пришла защитница.

– Бабушка, господи, что ты делаешь? – при этом меня словно не замечает.

– А ты не видишь? – кричит свекровь, разыгрывая драму. – Посмотри только на эту хабалку, свою мать. Руку на меня поднимает. Бессовестная, мерзкая девка!

На этом я отступаю, увеличивая между нами расстояние, иначе это превратится во что-то непоправимое.

– Бог мой, и я столько лет прожила с такими лицемерами. Поверить не могу. Это мне противно – с такими людьми, как вы.

– Ага, видишь? – тут же подхватывает эта сумасшедшая женщина, доходя до самого края своего безумия. – Она должна отсюда уйти. Она! Я не хочу видеть ее рядом со своим сыном!

Дочь переводит взгляд с меня на свекровь и примирительно обращается к своей бабушке. Холодно. Бесстрастно. Даже успокаивающе.

Конечно, к ней, а не ко мне. Убивая последние крохи той нерушимой связи, что недавно надорвалась. Сейчас она окончательно уничтожена.

– Ба, я тоже не горю желанием. И как видишь, так просто уйти не получится. Они с папой столько лет в браке. Но и ты не имеешь права поднимать на нее руку. Отец может продолжить свою жизнь с другой, но это не значит, что он поступит с мамой как захочет.

Казалось, что я уже не могу быть в шоке сильней, чем пребываю последние сутки. Однако сейчас я снова столкнулась с безразличием своего ребенка, и часть меня умерла безвозвратно.