Сейчас я ощутила то чувство, которое присутствовало рядом с Ольгой в последних стычках – безразличие. Словно я… чужая для нее. Просто женщина. Никто.

Как можно являться центром огромного мира для человека, а потом внезапно стать никем? Как? Что должно произойти, чтобы это стало возможным?

Дверь в дом открывается, и на пороге появляются Эдик с моим отцом.

– Пап? Привет.

Подхожу к нему и крепко обнимаю, удивленная его визитом.

Его ответные объятия такие теплые и добрые.

– Здравствуй, дочь.

– Что ты здесь делаешь? – глажу его по плечу, отстраняясь.

Он кивает в сторону моего мужа, отвечая:

– Нужно обсудить с Эдуардом один проект.

Меняясь в лице, перевожу надменный взгляд на этого подонка и усмехаюсь. Этот человек бросил мне в открытую, что у него любовница и мы разводимся. Настроил против меня дочь. Заставил терпеть свою неблагодарную мать. Желает выгнать из дома, чтобы припеваючи строить жизнь с любовницей в нем. И при этом бесстыдно хочет обсудить с моим отцом проект и подписать какую-то сделку?

Ну уж нет. Я не позволю этому случиться.

Повернув голову к отцу, смотрю на него и строго заявляю:

– Пап, ты не можешь этого сделать. Мы на грани развода с Эдиком. И это просто не может осуществиться. Не думаю, что ты должен сотрудничать с ним и не отказывать только потому, что он мой муж. В ближайшее время это изменится. Мы уже скоро разведемся, и никаких связей с этими людьми отныне у нас быть не должно.

Папа в шоке переводит взгляд с меня на мужа и остальных, стоящих в гостиной. Я редко делилась с ним своей семейной жизнью. Все же давно не двадцать лет. Но сейчас молчать не могу и не должна.

– Не понял, а что происходит?

Дочь резко поворачивает голову в мою сторону, идет в нападение.

– Господи, мама, что ты хочешь от папы? Ну не любит он тебя. И что? – заявляет обыденно. – Будешь ставить палки ему в колеса на каждом шагу? Зачем ты это делаешь вообще? А потом еще удивляешься, почему мы так с тобой поступаем. Ты просто показываешь этим свое истинное лицо – и все.

Мой рот открывается от неверия. А ведь она говорит это настолько серьезно, что можно подумать – она права. В ее глазах есть единственное зло – я. И она безапелляционно заявляет мне об этом, не щадя и не скупясь.

Глава 6

Эдик косится в мою сторону. Смотрит пристально, но никакого сожаления я в его глазах не вижу. Его, наверное, сейчас радует вся эта ситуация – всё-таки дочь на его стороне, мой отец готов заключить с ним сделку, а мать с самого начала хочет, чтобы мы развелись. Никто его упрекать ни в чем не будет. Пол жизни ушло коту под хвост…

Да, от этого брака у нас родилась дочь. Но сейчас она ведёт себя так, что я просто в шоке. В голове полный хаос. Я не знаю, как буду справляться. Сейчас очень пытаюсь выглядеть сильной, однако внутри бушует ураган, который рано или поздно вырвется наружу и снесет все на своем пути. Мне кажется, если еще немного кто-то на меня наступит, я поступлю так, о чем никогда даже думать не могла.

Папа смотрит то на меня, то на Эдика, то на Олю. Вопросительно выгнув бровь, он чего-то ждет.

– Что за тон, Оля? Ты как с матерью разговариваешь? – наконец выговаривает он.

– Я просто устала. Взрослые люди, а ведут себя как дети, дедушка. Столько лет вместе, разве нельзя с уважением отнестись к выбору отца и просто уйти? Молча уйти, не мешая ему работать.

Я усмехаюсь. Внутри все трещит. Как фарфоровая ваза, падающая на кафельный пол, я с каждым днем все больше и больше ломаюсь. Разочаровываюсь в собственном ребенке. Клянусь, если бы мне когда-то сказали, что Оля так со мной поступит, я бы назвала их идиотами, не поверив ни единому их слову. А сейчас, глядя на свою дочь, я хочу, чтобы она исчезла с глаз моих долой.

Столько лет старайся для нее… Столько лет пытайся сделать из нее человека… в итоге я воспитала такого ребенка. Что я сделала не так? Господи, где я совершила ошибку?

– А когда я показывала свое недовольство, вы все считали меня дрянью, – тут же подключается свекровь. – Видите, какая у вас неблагодарная дочь? До недавних пор мой сын делал для нее все, а потом, когда у него появились неприятности, она начала что-то делать для семьи, теперь каждый божий день об этом напоминает, наплевав, что Эдик годами старался, пахал для нас всех. Чтобы мы жили достойно! Чтобы мы ни в чем не нуждались.

Меня буквально передергивает от ее слов.

Свекровь, как всегда, добавляет яда, подливает масла в огонь, с наслаждением давит в самое уязвимое место. Но это уже не ново. Я давно перестала ждать от нее понимания или уважения. Но дочь…

Она смотрит на меня с такой злостью…

Именно она рвет душу в клочья.

Дочь, которая вместо того, чтобы хоть попытаться понять, встала в один строй с теми, кто предал.

Дочь, которую я держала за руку всю жизнь, – теперь этой же рукой выбрасывает меня за дверь, как старую мебель.

Мне хочется закричать. Разрыдаться. Разбить что-нибудь, чтобы хотя бы снаружи зазвучало то, что происходит внутри меня. Но я просто стою. Молча. И только сжимаю пальцы так сильно, что ногти впиваются в ладони. Если я буду молча их слушать, я просто сломаюсь окончательно.

Я опять же задаюсь вопросом, что сделала не так?

Где свернула не туда?

Разве я не старалась? Не любила? Не отдавала все, что у меня было?

А теперь они стоят и рассуждают – как я должна понять, что у моего мужа любовница.

Как я виновата в том, что он ушел.

Как я обязана уйти сама, по-тихому, чтобы не мешать их новому счастью.

Как будто меня можно вычеркнуть, стереть, выкинуть и никто даже не заметит.

Я не знаю, кем я была для них все эти годы. Но теперь вижу, кем я стала: лишней и ненужной.

Но знаете, что самое страшное? Я не чувствую гнева. Нет. Только глухую и ледяную пустоту. Как будто весь мой мир исчез, а я осталась одна – на обломках любви, семьи, доверия.

И на этих обломках мне теперь как-то нужно жить.

– Вы меня с собой путаете, – наконец подаю я голос. – Я никогда не произносила вслух то, что вы сейчас говорите. Но да, сейчас говорю, потому что вы – неблагодарные твари, для которых не стоило делать ничего. Это относится и к моей дочери, – горько усмехаюсь, глядя на Олю. Она сразу отводит глаза, не пересекаясь со мной взглядом. – Видит бог, что я ни разу не пожалела до того, как не узнала, что вытворяется за моей спиной. Но ладно… Бумеранг очень справедливая штука, не забудьте, ладно.

– Ну вот… Смотрите, как она выражается в наш адрес!

Все на удивление молчат. Даже Эдик просто наблюдает со стороны, будто смотрит какой-то нелепый фильм.

– Вам вообще стоило бы промолчать, – качаю головой. – Что вы сделали до сегодняшнего дня для этой семьи, а? Что, кроме того, чтобы создавать проблемы, нервировать, устраивать скандалы? Давайте я отвечу. Ни-че-го. Абсолютно! Папа, – перевожу взгляд на отца. – Не стоит подписывать с ним никаких контрактов, ладно? Я не хочу, чтобы ты с ним сотрудничал.

Отец стоит, молча глядя на меня. Я вижу в его глазах ту боль – он меня прекрасно понимает, но его словно что-то держит и он просто не может рубануть все с корнями. Он сомневается.

– Для начала мы поговорим с Эдуардом, – отвечает родным тоном, глядя на меня в упор. – Нам есть, что обсудить. Потом ты мне расскажешь все подробности. До мельчайших деталей.

Мой муж криво усмехается. Не сводит с меня глаз. Будто только что подписал какой-то важный проект, несмотря на мой порыв все испортить.

Как же он ошибается, посчитав, что победил. Ведь я это дело так не оставлю и так легко не отступлю.

Я киваю отцу, и этот кивок не просто знак согласия. Это доверие. Это немой сигнал: я верю, что ты разберешься, как мужчина с мужчиной. Как человек с совестью – с тем, кто эту совесть потерял. Отец слегка опускает голову, будто тоже мне что-то обещает. Без слов. И этого достаточно. Они с Эдиком направляются в его кабинет. Я провожаю их взглядом, пока за ними не закрывается дверь.

Воздух густой, как перед грозой.

Оля, не сказав ни слова, бросает на меня короткий, мимолетный взгляд, будто я очередная помеха, не больше. Садится на диван, достает телефон, и пальцы мгновенно начинают стучать по экрану. Ни капли волнения. Ни капли уважения. Ни капли сожаления. Просто… Ведёт себя так, будто меня не существует.

Я смотрю на нее, и в груди поднимается тугая, обжигающая волна боли. Хоть бы один намек на сострадание. Хоть бы тень вины. Но нет. Только равнодушие. Только эта холодная дистанция, как будто мы не мать и дочь, а просто две женщины, случайно оказавшиеся в одной комнате.

Свекровь, как всегда перед глазами в тот момент, когда мне хочется придушить ее. Сложив руки на груди, становится передо мной, будто она стена осуждения. На ее лице самодовольная ухмылка. Такая знакомая, такая мерзко триумфальная. Смотрит, не моргая, ожидая, когда я сломаюсь. Когда опущу голову. Когда сдамся.

Но я не сдамся. Не перед ней. Не перед дочерью, которая временно забыла, кто я ей такая. И уж точно не перед мужчиной, который посмел променять всю нашу жизнь на какую-то новенькую «вдохновительницу».

Я медленно, с достоинством выпрямляюсь.

Смотрю свекрови в глаза. Молча. Без слов, без агрессии. Только тишина. Такая гулкая и полная смысла, что даже она теряет уверенность и чуть сдвигается с места, как бы ощупывая почву.

Я больше не собираюсь оправдываться. Не собираюсь ничего доказывать.

– Видишь, даже твой отец не стал тебя поддерживать, зная, что ты за тварь такая, – говорит она, не скрывая злорадства. Совершенно не удивительно. Ведь она только этого и ждала весь день.

Внутри все обжигает, но мой голос ровный, холодный, как лед. Я даже улыбаюсь. Очень спокойно, но зло.

– Вам, наверное, обидно, что хоть кто-то в этой семье вырос не по вашему образу и подобию? – спрашиваю мягко, но с такой сталью, что она непроизвольно делает шаг назад. – Вот вы всё злитесь, копаете, гадости говорите не только за моей спиной, но и в лицо. А все потому, что всю жизнь были на втором плане. Даже у собственного сына.

– Ты… – она резко вдыхает, но я ее перебиваю, даже не повышая голоса:

– А теперь пытаетесь компенсировать это, вставляя ножи в спину тому, кто прожил с ним бок о бок больше двадцати лет. Я вам мешаю, потому что я была там, где вам не нашлось места. Потому что, несмотря на всё, я значила больше. И даже сейчас вы злитесь не потому, что я «тварь» а потому что я не сломалась. Вы же всегда хотели, чтобы Эдик вам поддакивал, поддерживал каждую мысль, каждую выходку. Но этого не было… И да, ваш сын не стал бы относиться к вам с таким терпением, если бы не я.

– Ты ведешь себя… как…

– Как женщина, которая знает себе цену? – перехватываю. – Именно так. А вы ведете себя как… человек, который отчаянно хочет, чтобы я опустилась до вашего уровня. Но увы. Для меня это слишком низко.

Она молчит. Только губы поджала. Глаза бешено бегают, но слов – нет.

– Просто имейте в виду… Даже если Эдуард ещё пять раз женится, ни одна женщина не будет вас терпеть. Жить под одной крышей, а тем более позволять, чтобы вы лезли в их отношения. Вот на такие сцены мне будет приятно смотреть. А ещё приятнее будет наблюдать за вашей реакцией.

Разворачиваюсь и подхожу к окну. Там опять идет дождь. Глухо стучит по стеклу.

А за спиной тишина. Та самая тишина, в которой побеждает не та, кто громче кричит, а та, кто не боится смотреть в глаза правде.

Стою у окна, не касаясь стекла, просто глядя сквозь мутную пелену дождя, за которой все смазано – деревья, припаркованные машины, серое небо. И чем дольше я смотрю, тем отчетливее понимаю: за этим стеклом сейчас отражение моего состояния. Бесконечный ливень, промозглая сырость, холодная тишина, от которой хочется укутаться.