На антикварном столе Эвелин нашла посылку – оказывается, вчера принесли книги, которые она заказывала, а она ухитрилась их не заметить. Эвелин взяла посылку и пошла по лестнице наверх: сначала направо, потом налево и снова прямо. Мимо нее промчалась Стелла, соседка из квартиры № 4. Она работала риелтором и сейчас торопилась на первую за сегодня встречу с клиентом.

– Доброе утро, Эвелин!

– Доброе утро, дорогая!

Стелла побежала дальше и скрылась за дверью. Не оборачиваясь, Эвелин помахала ей вслед и стала на ходу вскрывать посылку.

Тут-то все и произошло.

Внезапно Эвелин зацепилась шлепанцем за ступеньку. Она зашаталась, потеряла равновесие и поскорее схватилась за перила, но не удержалась и, пролетев четыре ступеньки, рухнула на лестничную площадку. Какое-то время – кошмарно долгое время! – она пыталась отдышаться, а затем ее левое бедро пронзила острая боль. Эвелин попробовала приподняться на локтях и обнаружила, что ее левая нога вывернута под неестественным углом. Впервые в жизни Эвелин не могла даже пошевелиться, не то что встать на ноги.

– Твою мать… – прошептала она.

Глава 2

Полин Мэлоун выглянула из окна своей кухоньки. В одной руке у нее была губка, которой она лениво водила по плите. Другой рукой она прижимала к уху телефон. Мокрые крыши района Хакни блестели в лучах вечернего солнца. Весна выдалась дождливой, хотя сейчас синоптики уверяли, что остаток мая будет теплым и без осадков.

– Ты непременно должна поехать, Полин. Я бы обязательно поехал, если б не эта чертова выставка. Надеюсь, я смогу добавить туда пару картин побольше. – И трубка тяжело вздохнула голосом единоутробного брата Полин, Тристана.

Полин, как и всегда, не ощутила ничего, кроме безразличия. Ему-то легко командовать (по понятным причинам) с того берега океана. Тем более легко, если учесть, что главная его забота – это донести до всех, какой он бедный непонятый гений. Полин представила, как он проводит рукой по своим золотистым локонам, и отметила про себя, что американский акцент в его речи стал еще сильнее.

– Я не могу просто так взять и все бросить, – отрезала Полин. От раздражения она даже стала энергичнее орудовать губкой. – Ты же знаешь, что у меня здесь дела.

Она тут же сглотнула и мысленно рассердилась на себя за то, как звучал ее голос – так, будто она защищалась. Ведь на самом деле они с братом никогда не враждовали, хотя Тристан превосходил Полин во всем (по крайней мере, в глазах матери). Младшенький в семье. Художник, а не какой-то занюханный соцработник. Сокровище, золотой мальчик, ни капли не похожий на свою старшую сестрицу. Полин унаследовала типично мужскую внешность своего покойного отца и походила скорее на Фрэнсис Макдорманд, чем на Фрэнсис Фармер. Напротив, в облике Тристана сочетались отцовский рост, отцовские черты лица и изящество и грация Эвелин. Короче говоря, брат и сестра были как Кегни и Лейси ^[4].

Друзья, знакомые и коллеги по работе довольно быстро понимали, что с матерью у Полин «все сложно». Если, конечно, вообще узнавали, что у нее есть мать, потому что Полин старалась по возможности не упоминать о ней. Так было проще. Стоило только заговорить про Эвелин, как она тут же словно появлялась рядом во плоти, и изгнать ее призрак было не так-то просто. Да, в один прекрасный день Полин просто сбежала от настоящей Эвелин куда подальше, однако она до сих пор не могла избавиться от жгучего чувства унижения. Оно было с ней повсюду, словно вторая кожа. Слишком крепко засела в ее голове мысль о том, что она всегда была и будет разочарованием для своей матери.

В детстве Полин пыталась привлечь к себе ее внимание – как умела, бунтуя и не слушаясь, – пока не осознала, что Эвелин не понимает и не желает понимать, что происходит в душе у дочери. В конце концов бунтарство Полин достигло критической точки, и она, к своей радости, обнаружила, что мать начала ее стыдиться. После этого они пришли к молчаливому соглашению не обременять друг друга своим присутствием без крайней необходимости. С тех пор их общение ограничивалось обменом открытками на день рождения или на Рождество.

Полин подозревала – и совершенно справедливо, – что это соглашение оказалось Эвелин только на руку. Сама же она была страшно измучена, и ей проще было держать дистанцию, чем признать, что Эвелин она неинтересна, если не сказать – безразлична.

– Вряд ли она захочет меня видеть, Тристан. Я думаю, ей будет веселее в компании ее замечательных друзей, которые так сильно ее любят.

– Бога ради, Полин, она же все-таки твоя мама! – Тристан никогда не мог понять, почему мать и сестра никак не найдут общий язык, и ужасно от этого злился. – Это же твой шанс! Если ты сейчас приедешь за ней поухаживать, вы наконец-то сможете сблизиться!

Полин едва не расхохоталась:

– Я так не думаю.

– Ну, послушай, Полин… Ей уже семьдесят шесть. Она не вечна. И она будет очень рада хотя бы получить от тебя весточку. Поверь мне, я знаю.

– Скажи уж сразу: это ты будешь очень рад, если я пришлю ей весточку.

Ответа не последовало, и Полин поняла, что братец сейчас закатывает глаза и сдерживается, чтобы не выругаться. Подумав, Полин вынуждена была признать, что ей уже не пятнадцать лет и что со сложившейся ситуацией в любом случае придется что-то делать. К тому же ей не хотелось ссориться с единственным братом. Тристан ведь ни в чем не виноват.

– Хорошо, я подумаю, – сказала она. – Ее ведь пока не выписали из больницы?

– Нет… Хирург сказал, что она должна побыть там еще недельку или около того.

Полин услышала в его голосе облегчение и поняла, что он очень устал. А ведь ей следовало бы помнить, что у него тоже есть свои заботы. Его карьера так и не желала идти в гору, и, возможно, он уже начал подозревать, что вовсе не является тем золотым мальчиком, каким его видела Эвелин.

– Дай мне несколько дней на размышление, – попросила Полин.

Она положила телефон на стол и только тогда заметила, что стерла пальцы на другой руке до крови.

Глава 3

– Что ж, – без лишних слов объявила Труф, они созвонились на другой день после разговора с Тристаном, – на следующей неделе я совершенно свободна. Я уже заказала нам на выходные номер в шикарном отеле в Оксфордшире, и мы поедем туда вместе. Нам нужно наверстать упущенное. Ну, и заодно можешь считать, что это мой запоздалый подарок тебе на день рождения.

– Я уже получила от тебя подарок на день рождения, Тру, – сказала Полин, глядя на чудесную цветочную композицию, которую ей прислала дочь.

Эта композиция занимала почти всю комнату. Квартирка у Полин была, прямо скажем, крошечная, зато все-таки ее собственная. И к тому же в модной части района. Полин обожала смотреть из своего окна на крыши домов в лучах утреннего или вечернего солнца и размышлять о жизни. А еще это зрелище почему-то наводило ее на мысли о Мэри Поппинс.

– Значит, будет еще один. Ты заслужила, – сказала Труф, и Полин уловила в ее голосе усмешку. – Возьмешь выходной на пятницу и на понедельник, и все.

Да что же это такое! Сначала брат, а теперь и дочь решили, что она может так просто взять и попросить отгул!

– Я не могу просто взять и уйти, когда мне вздумается. Сначала надо договориться с Шейлой, – объяснила Полин и нахмурилась, вспомнив, что накануне уже оформляла в женском приюте, где работала, отпуск по семейным обстоятельствам.

Тристан написал ей, что Эвелин выпишут на следующей неделе. Полин все никак не могла прийти в себя – видимо, это был признак того, что она находится на стадии отрицания. Подумать только! После тридцати лет разлуки с матерью она вынуждена снова вернуться к ней в Дублин.

– Придется уладить этот вопрос на работе, – вздохнула Полин и поспешно добавила: – Но это просто замечательная идея. Спасибо, Тру.

Шейла, начальница Полин, настояла, чтобы та взяла отпуск на подольше:

– Конечно, поезжай, Полин! Ты ведь никогда не брала отпусков. И тебе будет в радость провести время с Тру. Тем более учитывая все обстоятельства…

Шейла прекрасно знала, как Полин тяготит мысль о предстоящей поездке в Дублин.

И вот теперь Полин сидела в мягком халате на краю бассейна с подогревом, любовалась недавно накрашенными ногтями на руках и ногах и наблюдала, как ее дочь без особых усилий рассекает туда-сюда по воде.

Потом они пили чай – изысканный и очень вкусный. К чаю им подали самые маленькие и самые нежные сэндвичи, которые Полин когда-либо видела, и булочки-сконы со сливками и джемом, которые так и таяли во рту. А после этого они вернулись в свой номер, чтобы немного отдохнуть перед ужином.

– У меня просто глаза слипаются, – пожаловалась Полин и улыбнулась дочери.

Та, облокотившись на подушки, лежала на соседней кровати и смотрела в свой ноутбук.

– Ну и не мучайся. Ты же на отдыхе, помнишь?

– Кто бы говорил, – нахмурилась Полин. – Мы же договаривались: никакой работы. Помнишь?

– Так я и не работаю. Просто проверяю почту.

Полин, с одной стороны, ужасно гордилась своей дочерью, а с другой – ужасно за нее переживала. По мнению Полин, Труф слишком много работала и сейчас выглядела еще более уставшей, чем в их прошлую встречу.

Труф всегда отличалась целеустремленностью и, казалось, играючи сдавала экзамены и получала стипендии. Только Полин знала, как усердно училась и работала ее дочь, чтобы так стремительно взлететь по карьерной лестнице. Она окончила юридический факультет в Оксфорде с двойной степенью, выучилась на барристера ^[5], прошла стажировку в престижном учреждении и стала самым молодым практикующим барристером того года, более того, весьма успешным практикующим барристером. Труф представляла интересы жертв сексуального насилия, а также женщин, которые подвергались домогательствам или харрасменту на рабочем месте. Ее репутация и профессиональные навыки повергали в трепет юристов, которым приходилось выступать против нее.

Полин не отрывала внимательного взгляда от уткнувшейся в ноутбук дочери. В который раз она поражалась, как силы природы и удачная наследственность сумели сотворить такое прекрасное создание.

Она вспомнила, как тогда, в роддоме, впервые взяла Труф на руки и заглянула в большие темные глаза, которые, казалось, видели мать насквозь, такие умные и такие невозмутимые. Все девять месяцев она изводила Тони тем, что выбирала дочери подходящее имя, но стоило ей наконец увидеть ее, как эти месяцы мгновенно превратились в ничто. Именно тогда она и решила дать ей имя, которое означает «Правда». А позже назвала ее в честь Соджорнер Труф, известной аболиционистки и феминистки; впоследствии Полин решила, что подсознательно именно о ней и подумала в тот день.

Было и еще кое-что. Чем дольше Полин вглядывалась в свою удивительную, восхитительную доченьку, тем больше в глубине ее души росло одно страстное желание: чтобы та никогда не оказалась запятнана теми лживыми манипуляциями, которыми Полин в свое время затравила ее собственная мать.

Вот почему она дала дочери именно такое имя. Это произошло так внезапно и казалось таким очевидным, что все прочее было уже не важно…

…Наступил вечер. Полин сидела в столовой, потягивала красное вино из бокала и ждала, когда появится Труф – та задержалась, чтобы ответить на какой-то звонок.

«Вот интересно, – думала она, разглядывая людей за соседними столами, – для них обычное дело ужинать в таких залах, с огромными окнами, широкими портьерами, зеркалами в узорных рамах и в окружении множества услужливых официантов – или для них вся эта роскошь тоже в новинку, как и для меня?»