Какое-то время она рассеянно теребила лежащие без дела столовые приборы и накрахмаленную салфетку, но затем опомнилась и велела себе сидеть спокойно. Она так привыкла все поправлять, расправлять и выправлять, что просто не могла сидеть и смотреть, как ей прислуживают другие. Поначалу она даже забеспокоилась, не слишком ли это бросается в глаза, но, быстро оглядев зал, поняла, что никто в ее сторону даже не смотрит. Напротив, всех гораздо больше интересовало совсем иное зрелище.

В главные двери, придерживаемые двумя сотрудниками, вошла Труф, одетая в кроссовки «Конверс», узкие джинсы и длинную белую шелковую рубашку.

Полин глядела на дочь так, будто видела ее впервые в жизни. Неудивительно, что все взгляды в зале были прикованы именно к ней. Труф унаследовала отцовский рост в пять футов десять дюймов ^[6], его легкую изящную походку, его оливковую кожу, темные волосы, пронзительные глаза в обрамлении удивительно густых ресниц и от природы пышные, выразительные брови. Ее нос с крохотной горбинкой – она появилась после того, как однажды в детстве Труф выпала из коляски, – слегка загибался книзу, но при этом прекрасно гармонировал с довольно большим ртом. Увидев мать, Труф улыбнулась, обнажив идеально ровные белые зубы.

В ней явно что-то изменилось за тот месяц с небольшим, который прошел с их последней встречи, но Полин никак не могла понять что именно. Ее волосы были такими же длинными, как и раньше, разве что стали чуть гуще. Но вот в лице у нее появилось что-то настороженное, и казалось, она была слегка на взводе.

– Это был папа. Никак не хотел класть трубку, – выпалила Труф, переводя дыхание.

Шесть лет назад Труф и ее отец Тони возобновили общение и с тех пор время от времени связывались. Они общались редко, но довольно тепло и, насколько знала Полин, исключительно дистанционно.

– Ну и как он? – спросила Полин как можно бесстрастнее. Именно этот тон она всегда выбирала для разговоров о бывшем партнере.

– По-прежнему со своей шлюшкой-немкой, – пожала плечами Труф.

Любовные похождения Тони – он менял женщин как перчатки – Полин воспринимала либо с усмешкой, либо с недоверием в зависимости от настроения. Тони был человек без царя в голове, совсем как она сама в юности (подумать только, когда-то она с удовольствием занималась сквоттингом!), поэтому неудивительно, что их отношения продлились всего ничего. Тони вполне устраивала жизнь безработного музыканта, и искать нормальную работу он не желал категорически. Вероятно, все те многочисленные женщины, которые были после Полин, поначалу точно так же подпадали под очарование Тони, а потом кто-то из них – либо они, либо он – не выдерживал, и семейная лодка разбивалась о быт.

– Эта держится дольше прочих, – заметила Труф, наливая себе воды.

– Наверное, он просто стареет.

Труф подняла брови:

– Шестьдесят пять – это еще не старость!

– В случае твоего отца – возможно, – согласилась Полин. – Думаю, он как тогда не мог, так и сейчас не может вести себя соответственно возрасту.

– Люди, знаешь ли, взрослеют. – Труф смерила ее многозначительным взглядом. – А вы двое были вместе всего каких-то два года.

– Поверь, все, что нужно, я о нем поняла уже тогда.

– Но ведь он мог и измениться. В конце концов, столько лет прошло!

Действительно, прошло, но Полин никак не могла в это поверить. Все эти годы пролетели словно за один миг.

Она вспомнила, как получала сертификат об окончании Дублинского технического колледжа, после того как ее выгнали из очередной частной школы за употребление наркотиков и нежелание отказываться от панковских нарядов и причесок. Потом она наконец-то вырвалась на свободу и уехала в Лондон. Она вращалась среди друзей своих друзей, и все они делали одно и то же: тусовались, всячески показывали, какие они крутые панки, надирались в хлам, проедали пособие по безработице, заваливались спать в пустующие чужие дома, просыпались там, дрожащие, с затуманенным взглядом, и так по кругу. Сейчас даже мысли об этом вызывали у нее дрожь.

Тони, британец афрокарибского происхождения, был на девять лет старше нее. Весь в коже, с длинными руками и ногами и пронзительными зелеными глазами, виртуозно играющий на гитаре, он показался ей тогда чем-то экзотическим, опасным, анархичным, волнующим. Когда Полин обнаружила, что беременна, она ужасно перепугалась и растерялась, не зная, как отреагирует Тони. А тот посоветовал не париться и сказал, что ребенок – это очень круто. Все и вправду было круто – ровно до тех пор, пока соцработник не нашел им квартиру и не велел Тони устроиться на работу. На этом вся крутизна и закончилась…

Труф спасла ее, в этом Полин не сомневалась. Иначе она бы просто ударилась в саморазрушение. Когда Тони бросил их и пропал, Полин взяла себя в руки и с помощью соцработника получила сертификат о сдаче экзаменов в Дублине. К ее удивлению, оказалось, что она сдала их очень даже хорошо. Ее приняли в программу, дающую возможность заочного обучения в университете, а потом и карьерного роста в сфере социальной работы.

– Может, ты и права, – согласилась Полин.

Она никоим образом не собиралась очернять Тони в глазах дочери – просто хотела, во-первых, уберечь ее от возможных разочарований, а во-вторых, внушить ей не относиться легкомысленно к наркотикам.

Труф нашла Тони тогда, когда была к этому готова, через соцсети, и он весьма охотно возобновил общение. Во многом, как подозревала Полин, его радость объяснялась тем, что дочь хорошо зарабатывала и, значит, не стала бы тянуть из него деньги. Труф даже пару раз навестила Тони и познакомилась с двумя его детьми от разных матерей, мальчиком и девочкой намного младше нее. Можно сказать, что к отцу она испытывала что-то вроде холодной привязанности.

Что касается зависимостей, тут Полин могла не беспокоиться. Труф не пьянствовала, не курила, не принимала наркотики, и упрекнуть ее можно было разве что в трудоголизме. Она была крайне независима и не тешила себя призрачными надеждами на то, что однажды встретит мужчину, который будет ее холить и лелеять. Иногда Полин даже начинала волноваться, не перегнула ли она палку, воспитывая дочь именно такой. С другой стороны, она так хотела уберечь ее от проблем с наркотиками и мужчинами…

– А как там поживает Джош? – спросила Полин, чтобы сменить тему.

– Когда мы с ним в последний раз виделись, вроде был ничего.

Полин смерила дочь удивленным взглядом:

– Что значит – был?

– Мы подумали и решили разбежаться, – невинным тоном объяснила Труф.

Полин была поражена. Несмотря на некоторую чопорность и заносчивость, Джош ей очень нравился. Он всегда был добр с самой Полин и, кажется, просто с ума сходил по Труф.

– Вот как? И почему же?

Труф пожала плечами:

– Думаю, нам просто оказалось не по пути. Слишком уж мы разные. Если честно, я с самого начала не верила, что у нас что-то выйдет.

– Ну-ну… – Полин поняла, что Труф не до конца с ней откровенна, но настаивать не стала. В этом просто не было смысла.

– Ну что? – спросила Труф, когда они поужинали и выпили кофе. – Все еще переживаешь из-за бабушки Эвелин? Я же вижу.

Отпираться было бесполезно.

Полин открыла было рот, но Труф не дала ей ответить:

– Я тут подумала…

– Что такое?

– Ну, возможно, это прозвучит внезапно, но… Я как раз недавно закончила одно дело, и начальство предоставляет мне отпуск, чтобы зарядиться энергией. Да и я бы с удовольствием пожила сейчас где-нибудь подальше от цивилизации и соцсетей. Ирландия для этого как раз подойдет. Так что, думаю, я могла бы поехать вместо тебя в Дублин к бабушке Эвелин, а тебе не придется себя мучить просто потому, что этого хочет Тристан. А чтобы ты была в курсе всего, я буду тебе звонить и писать.

– Ты хочешь…

– Да! А что такого? Я никогда не была в Дублине и уже не помню, когда в последний раз видела бабушку Эвелин.

– Тебе тогда было семь лет, – сказала Полин и поежилась, вспомнив тот неловкий обед в честь первого святого причастия Труф.

– Вот видишь? А мне бы хотелось узнать ее получше, пока, скажем так, еще есть возможность. Да и Дублин мне тоже хочется посмотреть. И потом, я, в отличие от тебя, с ней не в контрах. Так что можешь не волноваться.

На мгновение Полин задумалась об этой возможности, и помимо воли у нее вырвался вздох облегчения. Эта мысль была не только освободительной, она была… просто замечательной!

Должно быть, Полин колебалась чуть дольше, чем следовало, потому что Труф поспешила взять быка за рога:

– Ну вот! Я же вижу, как ты переживаешь. Кстати, – добавила она, – ты никогда не рассказывала, почему вы с бабушкой Эвелин не ладите. Что у вас там такое произошло?

Полин замолчала ненадолго, подбирая нужные слова:

– Ничего особенного. Просто, к сожалению, родителей не выбирают. Эвелин была мне неподходящей матерью, а я, соответственно, неподходящей дочерью. Мы никогда друг друга не понимали. И друг без друга нам гораздо лучше. Но может быть, ты с ней и поладишь. Большинство людей от нее просто без ума. И она действительно по-своему обаятельная…

– Значит, решено. Тебе вовсе незачем насиловать себя без крайней необходимости. Я поеду вместо тебя.

– Но ты же…

– Ну что я? Я не знаю, как ухаживать за больными? Так ведь и ты в своем приюте не нянечкой работаешь. Тем более, ты сама говорила, что я хорошо умею ладить с людьми. А еще я молода, бодра и полна сил. – Труф приподняла брови. – И потом, дядя Трис сказал, что к ней, скорее всего, приставят кого-то из медико-социальной службы. Короче говоря, для меня это все будет не так тяжело, как для тебя. Возможно, это даже окажется очень весело…

– А-а… – протянула Полин.

Она поняла, что Труф и Тристан уже обо всем между собой договорились. И не то чтобы Полин возражала, просто ее удивил внезапный энтузиазм, с каким Труф рвалась поехать к бабушке. «Ты же ее совсем не знаешь!» – хотела сказать она, но передумала. В словах дочери было свое здравое зерно. Она действительно имеет право, пока есть возможность, узнать бабушку поближе. Да и переживать, что Эвелин ее затиранит или запугает, не стоит: Труф вполне способна постоять за себя.

И все же… Все же Эвелин собаку съела на разного рода манипуляциях. Что, если она проникнет в голову Труф? Что, если попытается изменить ее? И как это отразится на отношениях Труф с ней, Полин? Думать об этом было просто невыносимо.

– Ну, я не знаю…

– Зато я знаю. Итак, решено.

Когда они вернулись в номер, Труф плюхнулась на кровать и, откинувшись на гору подушек, нашарила пульт от телевизора. На экране немедленно включилась реклама туров по Ирландии. Картины живописных пейзажей сменялись кадрами с туристами, которые гуляли по историческим местам или болтали о чем-то на скамейках в пабах.

– Вот видишь? Это знак, – довольно сказала Труф. – Мои полтора месяца в Дублине пройдут просто отлично.

– Полтора месяца? Так долго? Я думала…

– И вовсе это не долго.

– Послушай, Тру, я…

– Я этого хочу. Понимаешь?

Труф упрямо вздернула подбородок, и Полин, сдаваясь, подняла руки:

– Ну хорошо. Только потом не говори, что я тебя не предупреждала.

Про себя она подумала, что Труф, вероятно, хочет сменить обстановку после разрыва с Джошем. По крайней мере, другого объяснения ей в голову не приходило.

– И, Труф…

– Да?

– Если ты вдруг почувствуешь, что не выдерживаешь, я к тебе приеду.

– Не выдерживаю? – рассмеялась Труф. – Мамочка, ты же помнишь, что споры – это моя профессия? Не беспокойся. Я справлюсь. Да и вообще, я все-таки наполовину ирландка. Должна же я проверить, насколько во мне сильна эта наследственность?

– Да, это верно, – согласилась Полин.