Доктор Эд, помнится, рассказывал, что эту самую внучку Эвелин не видела с самого ее детства. Интересно, удастся ли им поладить? Если нет, тогда Эвелин окажется в ловушке. Она не сможет ни выйти поплавать, ни поехать куда-нибудь и будет заперта в своих прекрасных, хотя и не очень больших «апартаментах» наедине с ненавидящей ее девчонкой, и пусть скажет спасибо, если не выяснится, что «девчонка» – на самом деле мрачное, угрюмое тридцатилетнее нечто. От таких мыслей у Моры сразу поднялось настроение.

Она достала из сушильного шкафа чистые простыни и стала застилать свободную кровать в так называемом офисе – маленькой комнатке рядом со спальней. Именно там предстояло поселиться загадочной внучке с нелепым именем. В самом деле, что за имя! Мора чуть не расхохоталась, когда прочла в их общем чате в Ватсапе сообщение от доктора Эда, в котором говорилось, что за Эвелин будет ухаживать ее внучка по имени Труф. Конечно, детей сейчас как только не называют, хоть в честь фруктов, хоть в честь погоды – Море на ум сразу пришли имена «Эппл» и «Сторм». Просто в этом была своя возмутительная ирония: девушка, чье имя означает «правда», и вдруг родная внучка самой лживой, самой подлой, самой двуличной суки, которую Мора когда-либо встречала.

Разумеется, Эвелин всегда была слишком умна, чтобы позволить кому-то увидеть ее истинное лицо. Но даже если бы кто-то когда-то его увидел, сейчас он наверняка сказал бы, что Эвелин очень изменилась и что, вероятно, у нее наконец проснулась совесть. Мора скривила губы. Возможно, люди и могут с возрастом так измениться, но только не Эвелин. Волком она была, волком и останется, только плотнее будет запахивать свою овечью шкурку.

Мора похлопала рукой по покрывалу и заключила, что кровать застелена как надо. Тогда она открыла окно, чтобы проветрить комнату, и наконец приступила к главному своему делу.

Сначала она внимательно изучила фотографии на столиках, но не обнаружила в них ничего примечательного. Вот молодая Эвелин, темноволосая, большеглазая, с каким-то мужчиной – должно быть, мужем – на пляже, а вот с ним же на горнолыжном курорте. Вот снимки с каких-то встреч и мероприятий. Вот Эвелин с младенцем на руках, а вот младенца держит уже ее муж. Вот какой-то молодой человек с женой и ребенком – наверное, ее сын. Таинственной внучки на фотографиях не было.

Осмотр стен и пробковой доски, висевшей на кухне, тоже не дал результата. Тогда Мора стала рыться в ящиках. Она нашла несколько финансовых документов и информацию о банковском счете и спрятала их в сумку, чтобы потом спокойно посмотреть у себя.

Наконец она вернулась в спальню и занялась прикроватными тумбочками. В первой из них оказался только паспорт и множество разных безделушек. Тогда Мора переключилась на вторую тумбочку, стоявшую с той стороны кровати, на которой, очевидно, спала Эвелин. Грубым движением открыв ящик, она принялась изучать его содержимое. Пилочки для ногтей, крем для рук, какие-то открытки… А это что такое?

Она взяла в руки потрепанный конверт авиапочты, вынула из него три выцветших снимка и принялась с жадностью вглядываться в каждую черточку. Вот оно! Фотография восемьдесят второго года. На ней Эвелин, молодая, прекрасная и определенно влюбленная. Здесь ей, наверное, лет тридцать или около того. А рядом с ней Роберт Рэдклифф…

Ах, как счастлива была Мора, когда работала в его доме! Она уже успела забыть, какой красивый у миссис Рэдклифф был супруг. Они с Эвелин очень гармонично смотрелись вместе. Но следующий снимок, тот, где на коленях Эвелин сидел маленький Джоуи, а подле них – явно скучающая Сьюзен, Море захотелось порвать на части. Зубами. Какова наглость! Как будто дети были бы счастливы иметь такую мачеху! И тем не менее Эвелин всячески старалась пристроиться к этой семье – это при живой-то миссис Рэдклифф! Да, она в основном лежала в больнице с депрессией, но все-таки она была тогда еще жива.

Мора достала телефон, сфотографировала снимки и убрала их на место. В том же ящике она нашла письма от Роберта и тоже их засняла. Тут на лестнице послышались голоса. Мора быстро закрыла ящик, подхватила сумку, сделала глубокий вдох и оглядела напоследок квартиру. После чего наконец покинула ее и закрыла дверь на ключ.

Глава 5

– Послушай, я все понимаю… – бормотал Джош, расхаживая туда-сюда по гостиной.

Труф скрестила руки на груди:

– Что-то я сомневаюсь.

– Милая, послушай меня. – Джош уставился на нее самым серьезным своим взглядом. Когда в его глазах появлялась такая холодная решимость, в зале суда все сразу понимали: Джош приготовился воевать. – Я знаю… Правда знаю, как это непросто. Ну да, я признаю, что, возможно, повел себя легкомысленно, когда ты мне все рассказала…

«Не то слово», – подумала Труф. Правда, ей на ум приходило кое-какое другое определение. «Пренебрежительно» или даже скорее «черство».

– Мне самому не раз угрожали смертью. В нашей профессии без этого никак, учитывая, как часто мы имеем дело с разными подонками. Да-да, они все подонки, даже если одеты в дизайнерскую одежду и владеют миллионными состояниями. Как только они почуют запах жареного, они немедленно постараются тебя отвадить. Но, как правило, дальше пустых угроз они не идут. Они ведь даже не настоящие преступники! А в случае чего в твоем доме есть охрана, и если понадобится, фирма предоставит тебе еще. Но сбежать в Ирландию… Послушай, Труф… Ты… Ты же совсем не такая. Ты сильная, ты боец. Именно за это я тебя и люблю – за то, что ты никогда ни от чего не бежишь.

– Во-первых, – мягко сказала Труф, – я никуда не сбегаю. Я взяла отпуск. Мои коллеги считают, что мне необходим небольшой отдых. И я с ними согласна, учитывая все обстоятельства. Во-вторых, – она смерила Джоша многозначительным взглядом, – твоего мнения никто не спрашивает. Мы ведь с тобой больше не пара, помнишь?

– Будем считать, что я этого не слышал. Этого просто не может быть! Нам же так здорово вместе! И я действительно люблю тебя! Тебя просто выбили из колеи все эти события, вот ты и не можешь взглянуть на ситуацию трезво. Я хочу сказать, Ирландия… – Джош покачал головой и нахмурился, как будто его не только удивляла, но даже раздражала сама мысль об Ирландии.

– Я должна позаботиться о бабушке. Может статься, у меня не будет другой возможности повидать ее.

– Милая моя, если понадобится, я сам буду возить тебя к этой загадочной бабушке так часто, как ты захочешь. Но сейчас ты нужнее здесь. – И Джош указал пальцем себе под ноги, как будто иначе Труф могла не понять, где это – «здесь». – Ты нужна мне. И Тернбулл и Леннокс, я уверен, тоже очень в тебе нуждаются.

– Я тебе не комнатная собачка, – отрезала Труф. – Я все решила, и ты с этим ничего не сделаешь. Я еду в Ирландию. Точка.

– Хорошо-хорошо. – Джош поднял руки, признавая поражение. – Поезжай, если хочешь. А я как-нибудь заеду тебя навестить. Может, через недельку-другую ты все-таки передумаешь.

– Я собираюсь отдохнуть от соцсетей и предпочла бы, чтобы меня не трогали. Мне правда нужно от всех отдохнуть, Джош. Я уже все рассказала друзьям, и они меня поняли.

С друзьями договориться было и вправду проще. В большинстве своем они были такие же целеустремленные трудоголики, как Труф, и в последнее время они даже почти не виделись.

– Сейчас тебе лучше уйти, Джош, – сказала Труф с усталой улыбкой.

Она знала, что просто так он не отступится и что он действительно желает ей добра. Но, в конце концов, это ее личное дело, а не Джоша. Она давно оставила попытки объяснить ему, как на нее действуют оскорбления и угрозы в Интернете. У Джоша на все был один ответ: «Плевать, что там про тебя думают другие, главное – я-то тебя люблю!» Как будто больше ей в жизни ничего не надо.

Безусловно, Джош любил ее, считал ее умной и красивой, и, что, наверное, еще более важно, Джош был уверен, что ее ждет такое же блестящее будущее, как и его. И при этом он чуть не рассмеялся, когда узнал о хлынувшем на нее потоке грязи. А потом, когда он все-таки заметил, что она действительно очень страдает – и с каждым днем все сильнее, – он повел себя так, словно Труф была ему не возлюбленная, а клиентка.

Труф понимала, что, конечно, он хочет как лучше. Но подсознательно она также чувствовала, что это не та реакция, которую она ждала, и что любая другая реакция поддержала бы ее гораздо лучше.

А еще происходящее наглядно показало ей, что в любой непонятной ситуации для Джоша существует всего два мнения: одно его, другое неправильное. «Делай, как я, и думай, как я» – вот как он отвечал на все вопросы, и для Труф это было невыносимо. «Между нами все кончено», – наконец решила она и рассталась с ним.

Сначала он не трогал ее, но прошла неделя, и он принялся бомбардировать ее эсэмэсками и письмами и всячески давить на жалость. В конце концов Труф уступила и позвала его вечером к себе в гости, в свою квартиру в Айлингтоне.

И вот сейчас ее уставший мозг наконец начал понимать, что, чем жестче она отвергает его просьбы и мольбы, тем настойчивее он пытается ее вернуть.

– Пока, Джош, – сказала Труф и открыла ему дверь.

Он неохотно приблизился к выходу, остановился и обнял Труф. Она потерпела пару мгновений, а потом отстранилась.

– Ты лучшее, что было в моей жизни, Труф. И ты это знаешь, – твердо произнес он. – Я не позволю этой… этой ахинее встать между нами. Не позволю ей все разрушить.

– Доброй ночи, Джош, – сказала Труф и осторожно вытолкала его из квартиры.

Потом она заперла дверь, прошла на кухню, налила себе стакан воды и, сделав большой глоток, устало привалилась к стене. «Дыши глубже, – сказала она себе. – Медленно, потихоньку…»

На ее кровати лежал открытый, наполовину собранный чемодан. Отчасти она не соврала Джошу: бабушка действительно нуждается в ней. Или в ком-то еще, кто мог бы ей помочь. Так почему бы этим не заняться ей, Труф?

Но на самом деле она ехала по другой причине. Джош был прав. Она убегала. И, к сожалению, все шло не так гладко, как ей бы хотелось. Ее нервы постоянно были на пределе, она спала по три часа в день, чем только усугубляла ситуацию. Старшие коллеги уговаривали ее взять отпуск и развеяться, но Труф понимала, что этим она делу не поможет. Чтобы хоть что-то изменилось, ей как минимум нужно перестать выходить в интернет.

Был период, когда ее грозился зарезать разгневанный муж одной из клиенток, жертвы домашнего насилия. Этот ужас продлился сравнительно недолго, виновника скоро арестовали. Но чувства, пережитые ею тогда, не шли ни в какое сравнение с тем страхом, который обуревал ее сейчас и который к тому же не собирался исчезать.

Каждый день она ловила себя на том, что постоянно оглядывается, или замечала, что отворачивается, потому что поймала чей-то любопытный взгляд в метро, и неважно, почему именно люди на нее смотрели. Каждую ночь она проверяла замки, особенно тот, который установила на дверь спальни, и все равно мучилась бессонницей.

У нее было искушение открыться матери во время их совместного отдыха, но ей не хотелось лишний раз баламутить и без того рассерженную и взволнованную Полин. Именно тогда она и подумала о поездке в Дублин как о возможности на время затаиться. И чем больше Труф обдумывала эту идею, тем больше понимала, что ей хочется заодно познакомиться с этой загадочной бабушкой, о которой она столько слышала. Оставалось только надеяться, что уход за Эвелин поможет ей отвлечься от текущих забот.

В наибольшее отчаяние и недоумение ее повергала крайняя абсурдность происходящего.

Все началось с того, что однажды после обеда она заметила необычную активность у себя в соцсетях. Она полезла узнать, в чем дело, и обнаружила, что ее обвиняют в лицемерии, антифеминизме и предательстве тех самых женщин, чьи интересы, по ее же словам, она представляла. Это ее-то, посвятившую свою жизнь защите прав женщин на работе и за ее пределами! Самыми вежливыми были комментарии наподобие «Что позволено барристеру, то не позволено быку». Затем активность в комментариях повысилась, как и общий тон, и в конце концов там воцарилась полная анархия.