Ей поклонялись все обитатели здания на набережной Виктории, от мальчишки рассыльного до обладателя неприметного кабинета на последнем этаже, куда внутреннюю корреспонденцию привозили дважды в день на тележке, используя грузовой лифт.

Нельзя было просто зайти в соседний кабинет, чтобы обменяться парой слов или получить некую информацию, которая могла оказаться полезной, непременно требовалось подать рапорт о созыве группы для командной работы по делу такому-то и в сроки, оговорённые приказом таким-то. Не рекомендовалось вести с коллегами беседы без приглашения стенографиста с цокольного этажа, который потом уносил все протоколы, любовно подшивал в одну из папок и хоронил в недрах архива. То, что попадало в архив, исчезало безвозвратно. Чтобы получить из этого подземного мира хотя бы лист, нужны были нечеловеческие усилия, сравнимые разве что с легендарными подвигами Геракла. Именно поэтому, когда из разверстых врат Аида стали появляться папки со старыми безнадёжными делами, Тревишем сразу понял, что эта парфянская стрела пущена в него. Но самым страшным проступком являлся отчёт или рапорт, написанный менее чем на двух страницах без указания всех действующих приказов со времён основания столичной полиции сэром Робертом Пилем. Такая ошибка могла дорого обойтись, и тот, кто совершил её лишь однажды, приобретал репутацию неблагонадёжного сотрудника.

От этих мыслей у инспектора Тревишема разыгралась застарелая изжога, и с меланхоличной тоской ему вспомнился низенький и тесный кабинет камберуэллского участка. О, этот запах старого дерева, изъеденного жучком! Мутные окна в свинцовых переплётах, боксёрский мешок в заплатках. Латунная опрокидывающаяся пепельница с инвентарным номерком, выученным наизусть. Простой сосновый стол ниже на пару дюймов, чем нужно – отчего сейчас, сидя за массивным столом стандартной высоты, инспектор ощущал себя до странности мелким и незначительным. Даже стул здесь был не на его, Тревишема, стороне – слишком прямая и высокая спинка, слишком мягкое и скрипучее сиденье.

В дверь постучали, и на пороге, не дожидаясь приглашения войти, появился сержант Добсон. С ясным взглядом, в великолепно отутюженном штатском костюме и безупречно начищенных ботинках, темноволосый молодой человек мог бы служить образцом похвальной деловитости, если бы не его откровенно насмешливый вид.

Сержант приблизился, пристроил на край стола новый сугроб архивных папок, бережно поправил их и сообщил с лакейским вкрадчивым нахальством:

– В приёмной вас дожидается молодая леди, сэр. С частным визитом, как я полагаю, – и сержант еле заметно повёл бровями. – И если я правильно понимаю, то вы, сэр, не запрашивали ей пропуск. Я, конечно, сделаю запрос на оформление кратковременного разрешения…

– Какая ещё молодая леди? – Тревишем вдруг испытал то чувство, что французы называют deja entendu⁴. – Я не назначал никаких визитов, тем более частных.

– Ну как же, сэр. – Добсон позволил себе лёгкую улыбку. – Некая мисс Адамсон утверждает, что у вас с ней назначена встреча. Вы просто запамятовали, сэр, это неудивительно при вашей загруженности, но в следующий раз пропуск лучше оформлять заранее. Вот здесь подпишите, будьте любезны, и я постараюсь всё уладить.

 В тоне сержанта слышались покровительственные нотки, но Тревишем даже не обратил на это внимания. Чувствуя, как начинает гореть кожа на лице, там, где ещё несколько месяцев назад красовались пышные бакенбарды, принесённые в жертву стремлению выглядеть моложе и современнее, он подписал формуляр и отрывисто приказал провести визитёршу к нему в кабинет.

Неожиданно для себя инспектор почти обрадовался. Вся душевная смута последних недель – и досада на новые порядки, к которым пришлось привыкать, и на сержанта Добсона, не дающего ни одной стоящей зацепки, чтобы устроить тому выволочку за вечное зазнайство и слежку – слились в единый порыв. Холерический темперамент инспектора и тщательно подавляемые долгое время эмоции требовали выхода – и вот же он, законный повод выпустить пар. Тревишем вскочил, расправил плечи и приготовился к бодрящей словесной баталии.

Однако, когда сержант Добсон открыл дверь в приёмную и сухо кивнул без всякой почтительности, в кабинет торопливо вошла совсем не та мисс Адамсон, какой Тревишем её запомнил. Девушка, одетая в строгий твидовый костюм с расклёшенной ниже колен юбкой, ничем не напоминала ту самоуверенную особу, устроившую из прошлогоднего расследования форменный балаган. (О том, что действия мисс Адамсон помогли изловить преступника и предотвратить международный скандал⁵, инспектор предпочёл забыть. И, разумеется, в отчёте для вышестоящего начальства этому факту также места не нашлось.)

С выражением растерянности на бледном лице, с застывшим в серо-голубых глазах испугом, девушка выглядела непритворно обеспокоенной. За годы службы в полиции Тревишем научился отличать излишнюю эмоциональность, свойственную, как он считал, всем представительницам женского пола без исключения, от истинной тревоги, а потому готовые сорваться с языка саркастичные колкости тотчас забылись.

Вне всяких сомнений, гостью терзало сильное беспокойство, а значит, визит её вряд ли можно было назвать светским. Тревишем молниеносно прикинул в уме причины, побудившие мисс Адамсон искать встречи с ним после весьма холодного прощания, и ни одна из них не пришлась ему по душе.

Собирается просить за кого-то, кто угодил в неприятности с полицией? Отказать со всей категоричностью, ещё чего не хватало. Особенно сейчас, когда ему нельзя допустить ни единого промаха.

Сама угодила в полицейские сводки и хочет попросить помощи? Отказать категорически, но вежливо, и по возможности дать полезный совет.

Сунула нос не в своё дело, и теперь ей грозит опасность? Последнее инспектору показалось наиболее вероятным, хотя вердикт по-прежнему был один: отказать без всяких сантиментов и побыстрее выпроводить из кабинета, пока проныра Добсон не вернулся из отдела регистрации пропусков и не взялся за своё излюбленное занятие – подслушивать.

Тем не менее Тревишем почти радушно поприветствовал гостью, довольно, впрочем, бездарно изобразив удовольствие от неожиданной встречи:

– Какой приятный сюрприз, мисс Адамсон, ну надо же! Что привело вас ко мне на этот раз? Присаживайтесь, прошу… Не сюда, нет… Осторожно, лучше обойти вот здесь… Нет-нет, вот сюда…

Тревишем провёл гостью между шкафчиков с картотекой к уютной маленькой нише, в которой уместились два стула, обитые плюшем, и ломберный столик с выбитым по самому краю уродливым инвентарным номером. Инспектор знал, что разговор из этой части кабинета невозможно было подслушать, даже приоткрыв дверь в приёмную, как знал и то, что Добсон уже не раз пытался заручиться согласием интенданта по хозяйственной части и осуществить в кабинете шефа полную перестановку мебели, но заявление на трёх листах то ли сгинуло в архиве, куда у сержанта был ограниченный доступ, то ли всё ещё путешествовало по этажам Департамента, обрастая резолюциями и синими печатями. (На самом деле этот вздорный документ давно уже сыграл роль растопки для камина, и то, с каким рвением сержант продолжал его искать, наполняло душу инспектора согревающим злорадством.)

Усадив гостью поудобнее, Тревишем изобразил живейший интерес. Сам он, однако, устроился на краешке стула и демонстративно взглянул на часы.

– Ну, мисс Адамсон, так что же привело вас ко мне? Признаться, не ожидал увидеть вас вновь.

– Понимаете, сэр, обстоятельства вынуждают меня…

– Простите, мисс Адамсон, я перебью… Как вы меня отыскали?

– О, инспектор, это констебль Гатри был рад оказаться полезным и с готовностью проинформировал меня о вашем новом назначении. А привела меня необходимость просить…

– Да-да, мисс Адамсон, вы, конечно, сейчас мне все расскажете, но учтите, что через четверть часа я должен быть на крайне важном совещании, – Тревишем с извиняющейся улыбкой постучал пальцем по циферблату наручных часов. – И теперь я старший инспектор, если позволите. Так что у вас стряслось? Превысили скорость или получили парочку штрафов от домовладельца за шумные вечеринки? Боюсь, тут я вам ничем помочь не смогу.

– Сэр! – девушка казалась искренне возмущённой. – Неужели же вы могли подумать, что я обращусь к вам из-за подобной чепухи?! Мне нужна ваша помощь, старший инспектор, и по очень серьёзной причине! Дело в том, что мой брат, Филипп Адамсон, исчез, и я думаю… Нет, я уверена: брата похитили, сэр, и где-то удерживают. В том случае, если он всё ещё… – Она умолкла, не в силах облечь в слова свои худшие опасения, но, взяв себя в руки, продолжила: – Если он всё ещё жив, конечно.

***

– Так, подождите-ка, – Тревишем встал, рывком передвинул стул и уселся так, что сейчас Оливия видела его обеспокоенное лицо прямо перед собой. – Что заставило вас думать, будто речь идёт о похищении мистера Адамсона? Ему что, угрожали? За него просят выкуп? Где он находился до исчезновения?

– Об угрозах, сэр, мне ничего не известно. – Теперь, когда инспектор был настроен серьёзно, Оливия почувствовала себя увереннее. – И никаких требований о выкупе, насколько я знаю, тоже нет. До вчерашнего дня Филипп находился в приюте «Сент-Леонардс», куда устроился на должность секретаря. Это в Бромли, сэр, в Ист-Энде.

– Когда вы узнали о похищении?

– С час тому назад, когда прочла письмо, пришедшее с утренней почтой.

– Письмо? Из Сент-Леонардса?

– Нет, сэр, от Филиппа.

– Но почему тогда…

Видя недоумение инспектора, Оливия поспешила достать из сумочки письмо. Щёлкнул тугой замок, и она неловким движением протянула конверт, чуть не уронив его. Ладони так сильно дрожали, что ей пришлось спрятать их под столом и плотно прижать к коленям.

Пока Тревишем читал письмо, девушка внимательно вглядывалась в его лицо. За те несколько месяцев, что они с инспектором не виделись, Оливии показалось, что он стал выглядеть старше. Странно, но в просторном и светлом кабинете с окнами, выходившими на Темзу, он будто бы ссутулился и стал меньше ростом, тогда как в камберуэллском дивизионе его атлетичная фигура внушала уважение и трепет. Веером расходившиеся на висках морщинки стали глубже, седина в тёмных густых волосах теперь бросалась в глаза.

– Не понимаю, мисс Адамсон, – инспектор недовольно тряхнул письмом и уставился на Оливию с выражением крайнего неодобрения. – Вы же вроде разумная девушка. Ну, по большей части, – довольно обидно уточнил он. – О каком похищении вы мне тут толкуете? Вот же, мистер Адамсон пишет:

– «…Боюсь, дорогая Оливия, что я вновь разочаровал и себя самого, и – нет, прошу, не надо спорить, – уверен, ты тоже разочарована. Я и не ожидал, что обязанности приютского секретаря при всём их многообразии настолько тоскливы. Не знаю, как меня угораздило со всем этим связаться. Как по мне, так это смертельная скука. Вечные шиллинги и пенсы, письма в попечительский Совет, счета от мясника и молочника, книги приходов и расходов…

Но главная опасность – это чёртова печатная машинка, с которой я никак не могу справиться. Умоляю, Олив, попытайся меня понять и не вмешиваться самой. Неудобно, конечно, получилось, что тут ещё скажешь, но мне просто необходимо развеяться. Знаю, что если бы я обратился к тебе, то ты пришла бы мне на помощь, но, пока я путешествую, ты могла бы провести время с нашим общим другом, с которым мы познакомились в театре прошлой зимой…»

Тревишем скривился и бросил листки на стол. На Оливию он теперь смотрел совсем иначе, чем в начале их разговора.

– Прошу, инспектор, прочтите дальше, – взмолилась она, подталкивая к нему письмо. – Я всё объясню, когда вы прочтёте его целиком.

После заметного колебания Тревишем вновь взял лист, уже гораздо более неохотно. Читал он быстро, вполголоса, выхватывая из текста лишь некоторые фрагменты и ничуть не скрывая, что исключительно из вежливости выполняет просьбу незваной гостьи, злоупотребляющей его добротой: