Через приоткрытые окна я чувствовала запах травы, пахло чем-то терпким: смолой, гарью, жаркой землей. Где-то вдали вились длинные серые хвосты дыма. Мы выехали на дорогу пошире и поровнее. Автобус остановился, пропуская гурт овец и несколько гнедых лошадей, погоняемых мальчишками с длинными хлыстами и палками в руках. За ними бежали дети помладше, кто-то в куртке, кто-то в одних шортах. Лохматые псы размером с волков завершали процессию. Погонщики провожали УАЗ внимательным изучающим взглядом, собаки лаяли и пытались укусить за колеса.

Мы въехали в поселок, и между стройных сосен показались лотки, заставленные всевозможными травами, банками с медом, вареньем, орехами, семенами, одеждой из шкур и войлока.

Запахло хвоей и чем-то приторно-сладковатым. Мужчины, женщины, дети, старики – все сновали как муравьи, что-то подвозя на тележках, перебирая, перекладывая на прилавках. На некоторых женщинах были надеты необычные головные уборы, похожие на высокую тюбетейку, и яркие украшения. Мужчины, облаченные в камуфляж или спортивные костюмы, постоянно хмурились и много курили.

Сидевший рядом молодой человек, закрыв глаза, кажется, дремал, в его ушах торчали беспроводные наушники. Меня всегда удивляла способность людей спать под музыку. Вдруг в лобовое стекло автобуса с глухим треском шмякнулось что-то серое. От неожиданного грохота я подскочила на месте и вскрикнула. Автобус резко остановился, по ветровому стеклу скользким желе скатилась мертвая птица. Ее широко растопыренные крылья были поломаны в нескольких местах, а из открытого массивного клюва струилась кровь.

Я инстинктивно схватила за руку своего соседа, который, вжавшись в сиденье, с неприязнью смотрел на птицу. На этом странности не закончились, водитель УАЗа резко выгнулся, словно кто-то его ударил по спине, и затрясся, как в припадке.

– О черт! У него приступ! Здесь есть доктор?

Пока мой сосед звал на помощь и рылся в бардачке в поиске аптечки, я смотрела на птицу и водителя. Их глаза стали белыми, словно покрытые молочной пленкой, и от этого делалось жутко. Спустя несколько минут все прекратилось так же внезапно, как и началось. Перестав трястись, водитель вытер со лба пот и поглядел на нас вполне нормальными, человеческими глазами. Только что мертвая птица вдруг встрепенулась, расправила переломанные крылья и, сделав несколько взмахов, улетела прочь. На ее перекошенном клюве багрились капли крови. Липкий страх парализовал мое тело, и я почувствовала, как парень посильнее сжал мою ладонь. Произошедшее, похоже, позабавило водителя, мужчина ухмыльнулся, что-то буркнув себе под нос, и с силой нажал на газ.

Через несколько минут наша буханка подъехала к турбазе «Кубай», и только тогда я сообразила, что продолжаю держать своего соседа за руку. Как глупо. Выскочив из автобуса и забрав свой багаж из рук странного водителя, я направилась к открытым воротам турбазы, где нашу группу уже встречали.

Каменные, покрытые пятнами мха идолы на столбах ворот приветствовали туристов хищным, застывшим навеки оскалом. Задержав на них взгляд, я вместе с нашей группой двинулась к парадному крыльцу. Вдоль широкой дорожки, выложенной коричневой тротуарной плиткой, подрагивали цветы, высаженные в форме орнамента. Бледно-желтые лилии теснились с тянущимися к небу горечавками, цветущими аквамариновыми продолговатыми колокольчиками, фиалки соседствовали с бело-желтой дриадой – и все вкупе создавало эффект пестрого ковра, устилавшего двор. За ними, точно старшие родственники, возвышались деревья покрупнее. Двухэтажные срубы из лиственницы буквально утопали в зелени жимолости, обвивавшей стены. Дома в стиле шале, с высокой двускатной крышей, высоким фундаментом из серого, точно чешуя Левиафана, камня и деревянной надстройкой выглядели угрюмо, будто их кто-то обидел. Со временем от капризов погоды древесина потемнела и немного потрескалась, что придавало домам суровый шарм.

В просторном вестибюле нас встретили чайной церемонией и пронзительным горловым пением, от которого у меня мурашки побежали по коже.

Каждому прибывшему подарили сувенир из дерева и предложили чай с молоком, медом и пряностями.

Сотрудники турбазы, одетые в голубые костюмы и войлочные расписные жилеты, отороченные мехом, усиленно улыбались, показывая радушие. Их широкие скуластые лица выражали искреннюю радость от встречи с нами, уставшими, голодными туристами, желающими поскорее попасть в свой номер. Не знаю, как другие, но я только об этом и мечтала.

Долгий путь давал о себе знать, мои ноги гудели, голова отяжелела на тонну, и я только сейчас поняла, как же сильно устала. В этот момент кто-то коснулся меня рукой. Субтильного вида мужчина, кожа да кости, поклонился мне, я поклонилась ему в ответ.

– Меня зовут Калчу, и я рад прислуживать вам, аржан. – Его светло-голубая рубашка и брюки на контрасте с медной кожей, казалось, светились. – Мы ждали вас. Для Калчу большая честь подготавливать вас.

Я не совсем поняла, к чему меня нужно подготавливать, и когда я задала уточняющий вопрос, мужчина лишь туманно улыбнулся, сверкнув кривыми, но очень белыми зубами, и, подхватив мой огромный чемодан, лихо покатил его по крутому пандусу. Я поплелась по лестнице следом, едва поспевая за шустрым портье и осматриваясь по сторонам. Из стен торчали мертвые головы животных. Чучела марала, ирбиса, кабана и бурого медведя равнодушно взирали на меня, и я очень надеялась, что в моем номере такой «красоты» не будет.

В углах лестничных пролетов зеленели карликовые сосны, а над ними в позолоченных клетках трещали радужные птички, я таких даже на картинках не видела. Портье остановился перед дверью с табличкой тридцать три (возраст Христа, почему-то подумалось мне) и вежливо пропустил меня вперед. Мне повезло, и стены моих двух комнат скромно украшали картины, изображавшие пейзажи Горного Алтая и диких животных.

В номере пахло чем-то пряно-сладким, на журнальном столике, стоявшем рядом с бежевым тканевым диваном, усыпанным подушками со звериным принтом, тлела палочка благовоний. Я подошла к огромному панорамному окну, простиравшемуся на всю стену, чтобы впустить свежий воздух, и замерла, очарованная открывшимся мне видом. Белесый плотный туман немного рассеялся, и местность показала себя во всей красе. За кудрявым зыбким лесом возвышались Алтайские горы, казавшиеся отсюда огромными, далекими и ненастоящими. Среди них явно выделялась одна гора – ровная, конусовидная, как пирамида, с остроконечной вершиной, напоминающей темно-бирюзовую волну, взметнувшуюся в небо.

Раскаленное добела солнце заливало лес ослепительным светом, воздух вибрировал, вершины деревьев и зарослей дрожали, и казалось, что они танцуют.

– Гора Ар-куч, еще ее называют Копьем Бога, – послышался за спиной голос портье. Я была уверена, что он ушел, и от неожиданности вздрогнула.

– Здесь очень красиво, – сказала я и отошла от окна.

– Надеюсь, вам здесь понравится. Если Калчу вам больше не нужен, он может идти, аржан?

– Да, конечно. – Я проводила взглядом портье, пока он не скрылся из виду.

Закрыв дверь на ключ, я села на диван, сняла обувь и умостила ноги на белую овечью шкуру. Мой взгляд упал на фотографию, стоявшую на журнальном столике. Взяв ее в руки, я обомлела. Полностью обнаженная девушка, увешанная многочисленными бусами и браслетами, возносила руки к небу, точно прося его о чем-то. Костер, пылающий за спиной, освещал ее блестящую медную кожу, вот только лицо…

Я смотрела на девушку, и внутри меня все сжималось. Это было мое лицо, вырезанное из одной фотографии и вклеенное в другую. Фотография была отфотошоплена грубо, по-дилетантски, поэтому создавалось ощущение, что моя голова отрублена и как бы сшита с телом. Отпрянув от журнального столика, я брезгливо поежилась.

Что за ерунда? Кто это сделал? И для чего?

Выудив фотографию из витиеватой рамки, я хотела сначала порвать ее, но потом передумала и убрала в чемодан, чтобы, приехав домой в Москву, достать ее и посмеяться над чьей-то глупой шуткой. Глупой и совсем не смешной. Происшествие в микроавтобусе никак не выходило из головы, да еще эта дурацкая фотография сбивала с толку, но сейчас я слишком измотана, чтобы думать об этом. Накопившаяся усталость каменной глыбой пришпилила меня к мягким подушкам. Едва прикрыв глаза, я тут же провалилась в сон.

Страшный, глупый сон, в котором я, свернувшись, как эмбрион в матке матери, лежу на полу. Закрыв глаза, слышу, как что-то осторожной кошачьей поступью приближается ко мне. Открываю глаза и немею от страха. Огромный черный паук с мохнатыми лапами и лицом моего бывшего мужа улыбается мне одними лишь кончиками губ, его темно-карие глаза остаются строги, как обычно. Паук-Глеб смотрит на меня с упреком и как будто усмехается. Этот взгляд мне хорошо знаком, я видела его все пять лет своего замужества. Мы глядим друг на друга не отрываясь, я – маленькая, глупая Мошка, и он – сильный, властный Паук, так любивший пожирать маленьких глупых букашек. Я с омерзением смотрю на блестящий черный панцирь Паука и его звероподобное лицо. Рот Глеба назидательно цокает:

– Ты, как обычно, все делаешь неправильно. Я всегда говорил, что ты безрукая и безногая пустышка.

Я хочу ему возразить и вдруг с ужасом осознаю, что у меня действительно нет конечностей, только уродливое туловище, с помощью которого я пытаюсь сдвинуться с места. Мое искалеченное тело сотрясается, я дергаюсь, словно в конвульсиях, пока Паук не дотрагивается до меня и не вытирает мои слезы своей щетинистой лапой. Я застываю и, глядя ему в глаза, прошу отпустить меня.

– Так иди, я тебя не держу. – Рот Глеба расширяется в ухмылке до невероятных размеров.

Он сотрясается от смеха, его черные мохнатые лапы подергиваются, изо рта капает клейкая слюна. Я делаю отчаянные попытки отползти от него, но без рук и ног у меня ничего не получается, и я беспомощно дергаюсь на одном месте. Насмеявшись вдоволь, Паук успокаивается, лицо Глеба надевает привычную надменно-деловитую личину, и я уже знаю, чем это для меня обернется. Одно мгновение – и я оказываюсь в его объятиях, липкие паучьи слюни заливают мне лицо, попадают в рот, нос, застилают глаза. Я пытаюсь разжать губы, но у меня ничего не выходит: клейковина Глеба-паука слишком крепкая, и немой крик разрывает мое сердце.

3

Это всего лишь кошмар, убеждаю я себя.

Встав с кровати, я налила воды из графина и жадно выпила полный стакан, пролив себе на подбородок. Перед глазами продолжал стоять паук с лицом моего мужа – кажется, я еще ощущала его прикосновение и липкие мерзкие слюни на своем лице. По спине пробежал неприятный холодок, хоть в комнате было тепло. Я пошла в душ, чтобы поскорее смыть с себя этот мерзкий сон. Не знаю, сколько времени я провела под теплой отрезвляющей водой, но вышла из ванной комнаты обновленной.

Раздвинув плотные шторы, я впустила закатное солнце, тут же расплескавшееся по комнате золотым маслом. Бревенчатые стены, выглядевшие днем бледно-канареечными, сейчас приобрели золотистый оттенок, как алтайский мед. Деревянный манул со взъерошенной шерстью, стоявший в углу гостиной, выглядел как живой. Я подошла к картинам и провела пальцем по полотну. Настоящие, не печать. На одной картине стоял архар, гордо задрав голову с мощными согнутыми в виде полукруга рогами, на другой мирно спал ирбис, развалившись на камнях.

Я подошла к окну и посмотрела на гору Ар-куч. Сейчас она казалась ближе, чем перед сном, почти рядом с турбазой. Солнце уходило за горы, окрашивая небо оранжево‐розовым цветом. Я всегда любила смотреть на закаты; к счастью, мой номер выходит на запад и я смогу любоваться ими все десять дней, что буду здесь. В московской квартире, где мы жили с Глебом, окна спальни тоже выходили на запад, и я старалась не пропустить закат. С высоты пятнадцатого этажа он особенно прекрасен. Глеб всегда посмеивался над моей привычкой «пялиться в окно», так он выражался. Потом он купил трехкомнатную новостройку на втором этаже в клубном доме, и я перестала любоваться закатами. Какие могут быть закаты на втором этаже?