Кристал вытирает Амбер шею, мастерски убирает комки волос, словно делала это уже тысячу раз, и утешает ее леденцами. Девочка вытряхивает разноцветные конфеты в маленькие липкие ладошки с розовыми зазубренными ногтями и смотрит на меня, надув губы, как будто во всем виновата я, ведь это я достала комок волос.

Мне больно из-за Рида, из-за нашего дома, из-за детей, которых мы хотели завести, из-за жизни, которую у меня украли, и я изо всех сил стараюсь не разрыдаться, не знаю почему. Эта минута ничем не хуже, чем любой другой жалкий момент любого другого отвратного дня в этой вонючей дыре.

Поэтому я забираю свои инструменты и незаметно ухожу. Девочки с матерью уже позабыли происшествие и обсуждают цвет блеска для губ. Когда я покидаю их квартиру, из комнаты Кевина доносятся звуки включенной видеоигры.

Я сижу в офисе и верчусь в кресле, обмахиваясь старым журналом по садоводству и размышляя о том, что сказать на собеседовании в закусочной сегодня днем. Мне оставили сообщение, что я могу зайти и поговорить с помощником управляющего о ночных сменах, и, хотя за коктейли можно получить больше чаевых, чем за яичницу по-мексикански и говяжье рагу, я соглашусь, если предложат.

Однажды поздно вечером я смотрела программу, где гость рассказывал о медитации и как она может изменить жизнь, потому что все дело в мысленном настрое. И я попробовала. Как-то вечером я действительно попробовала. Села в кресло-мешок, которое кто-то оставил на складе в подвале, включила музыку с «Ютуба», с флейтами, колокольчиками и прочей ерундой, и попыталась ни о чем не думать.

Но никто не предупреждает, что невозможно ни о чем не думать. Если ты не умер, в мозгу есть мысли, и именно в тот момент, когда пытаешься приглушить их и успокоить, на поверхность пробиваются самые мрачные. Это напомнило мне о церкви, в которую мы ходили, когда я была маленькой.

Однажды мы провели там ночь, хотя это назвали ночевкой взаперти, что звучало страшновато. Мы разложили спальные мешки на полу, поели пиццы, выпили фруктового пунша, что считалось «закусками» и показалось мне забавным, и посмотрели фильм «Площадка» из древнего проектора, а когда выключили свет, шептались друг с другом, пока не заснули. Посреди ночи в большом зале стояла кромешная тьма, только далеко-далеко наверху ряды крошечных окошек светились в темноте как фонарики. И через них всю церковь заливали жутковатые лучи лунного света. Помню, как сильно испугалась и описала новую пижаму… Именно на это и похожа медитация.

Это лазерные лучи резких, ужасающих мыслей, пронзающие тишину в твоем сознании и уносящие в те места, о которых не следовало думать.

Для меня все начинается с самого начала, с первого пункта мысленного списка того, что я сделала не так. Не получила сертификат, потому что Рид отговорил меня от «мужского ремесла», хотя мне оно нравилось. Но ведь виноват не он, правда? Я сама была тупой овцой. У меня был выбор. А потом, конечно, я вспоминаю все свои решения, в основном плохие, а еще то, как работала в супермаркете. Почему? Потому что не получила проклятый сертификат. И что же я сделала? Как последняя идиотка переехала к парню, который не собирался жениться, и проигнорировала все тревожные сигналы. И пусть он вел себя отвратно – не поддерживал, отдалялся, то слишком горяч, то холоден, – он был Ридом Чепменом. Риелтором от Бога, и на боку автобуса красовалась его фотография, где он с пышной прической и вздувшимися бицепсами, так что все одинокие девчонки глазели на него с открытым ртом и хихикали, куда бы мы ни пошли.

Из всех девушек в меховых сапожках, блузках в обтяжку и с дорогим мелированием, потягивающих яблочный мартини в барах, куда мы ходили, и писавших свои номера на салфетках для коктейлей, он выбрал меня. Конечно, звучит жалко, когда произносишь это вслух, но я чувствовала себя особенной.

Все началось с нескольких пьяных посиделок после бара, но потом мы стали часто смеяться вместе. Я никогда не думала, что могу кого-то рассмешить, но он считал меня забавной и говорил комплименты. Потом вечера за выпивкой превратились в настоящие свидания днем, а не только в два часа ночи… и мы стали парой.

А после он купил дом, выставленный на продажу, потому что просто не мог пройти мимо – дом середины века, с потенциалом. Это была хорошая инвестиция. Когда Рид предложил мне переехать, я будто попала в сказку. Это совсем не то, что хранить зубную щетку у него дома и спать в кровати, где он занимался сексом с кучей других девушек на протяжении многих лет. Это было наше новое начало. Я решила, что мы и правда вместе. Даже никогда не говорила ему, если мне приходилось исправлять его ошибки с гипсокартоном или что-то переделывать после ухода Рида на работу. Таково бремя любви. Если честно, за пять лет совместной жизни я переделала половину треклятого дома практически с нуля. Мне казалось, что я в буквальном смысле строю нашу совместную жизнь.

Так что, возможно, он уже как минимум год трахает молоденькую официантку Кимми в подсобке «Бульдога», где она работает, но она не первая. Я стала одной из тех женщин, которых ненавижу. Просто я не хотела этого замечать.

Беру со стола телефон и листаю «Инстаграм» Кимми, чтобы снова поиздеваться над ней. У меня есть аккаунт на фальшивое имя – Бренди Александр. Согласно моей теории, Кимми слишком глупа и не сообразит, что это название коктейля, а еще она отчаянно жаждет внимания, поэтому не избавится от подписчика, так что я увижу все интимные подробности, недоступные для Касс Эббот. Я помню другую официантку в «Бульдоге», ее звали Джесси. В тот день, когда я ввалилась туда и орала на свекольно-пунцовую Кимми, держащую огромный поднос со стейками рядом с семьей за угловым столом, она застыла от ужаса. Вспоминая это, я краснею от стыда – как вышла из себя, узнав об измене, – но это не мешает мне прокомментировать фотографию Кимми. Подпись к ней гласит: «Играем в гольф с моим малышом», она в белых шортах и спортивном бюстье держит клюшку для гольфа до смешного неправильно. Ты не любишь гольф, тупая сучка, ты просто цепляешься за Рида в его выходной. Но знаешь что? Если он поступил так со мной, тебя ждет та же участь.

«Он трахает Джесси из «Бульдога», – пишу я и отправляю. Это так по-детски и отвратительно, но я довольно улыбаюсь, а потом вижу Каллума у почтовых ящиков за дверью офиса. Он достает из своего ящика горсть спама и бросает листки в корзину. Прежде чем он успевает уйти, я кричу ему из открытого окна.

– Привет!

Он слегка вздрагивает.

– Прости, подожди секунду, – говорю я и выскакиваю из двери.

– А, привет, Касс. Ты меня напугала.

– Извини. Привет. Я просто хотела спросить, не сделаешь ли мне малюсенькое одолжение?

– Да, конечно, а в чем дело? – спрашивает он, снова закидывая сумку на плечо.

– Ты знаешь ту девчонку из двести третьей? Анну?

– Да.

– Отлично. Нужен человек, который поможет ей с кондиционером.

– Человек – в смысле я?

– У нее в квартире адская жара. Мне ее жаль. Знаешь, хозяева подняли шум, когда у Леонарда взорвалась микроволновка и в сто одиннадцатой возник пожар. Ну меня тогда здесь не было, но все равно существует правило – никаких электроприборов и дополнительных кондиционеров. Наверное, они считают, что я унюхаю фреон или что-то в этом роде, но все равно я не могу взять на себя ответственность.

– Это неправда, я видел, как пару дней назад ты переделывала кому-то розетку.

Вот черт. А я-то думала, это сработает.

– Ну ладно, ладно, – говорю я, пожевав губу, но придумать другой предлог мне не удается. – В общем, меня пугает эта квартира. Находиться там… У его окна…

– Ты хочешь, чтобы это сделал я, – прерывает меня Каллум.

– Ты же преподаешь естественные науки, так? Наверняка разберешься.

– Слушай, я разберусь, но мне кажется, ей совершенно не нужно, чтобы к ней заявился какой-то парень с инструментами на поясе… Нет, это жутко. Лучше позвони владельцу.

– Я и позвонила. Сам знаешь, как это бывает. Займет целую вечность. А у тебя есть пояс для инструментов? – спрашиваю я, стараясь не ухмыльнуться.

– Нет, просто… Я о том…

– Я скошу тебе с арендной платы сто баксов, если починишь кондиционер.

Он молча размышляет.

– А у тебя есть на это полномочия? – спрашивает он.

– Ну, если ты свалишься с балкона, потому что перила держатся на соплях, или твои яйца засосет в слив бассейна, в общем, если дело подсудное, у меня полномочия есть. Так что могу немного приукрасить правду.

– Погоди, если я свалюсь с балкона по вине владельца, мне предложат только сотню баксов скидки?

– Господи, Каллум. Ну не знаю. Это все, что я могу предложить. Ладно, забудь.

– Извини, – говорит он, прежде чем я успеваю вернуться к двери офиса. – Конечно, я рад буду помочь. Прости.

– Спасибо, – отвечаю я, захлопываю дверь, хватаю ключи и бегу к машине через заднюю дверь, чтобы к половине пятого успеть в закусочную.

Я жду на красном виниловом диване и наблюдаю, как дежурный повар лопаткой выжимает жизнь из унылого сероватого фарша для бургеров. Официантка средних лет с запавшими глазами ставит тарелку с яичницей перед мужчиной, у которого такой одинокий вид, что перехватывает дыхание. На нем мешковатый костюм, волосы сальные, и от одного взгляда на него у меня ноет сердце. Прыщавый подросток-кассир сует лицо в автомат с мягким мороженым и выдавливает в рот ванильно-шоколадные завихрения, пока официантка не щелкает его по затылку. Затем появляются две девочки-подростка и садятся напротив меня.

На мгновение я теряюсь, видя их имена на бейджах: Эшли и Эшлей. Они представляются как помощник управляющего и бригадир второй смены.

Эшлей просматривает мое резюме сверху донизу и спрашивает:

– Почему вы решили вступить в дружную семью «Яичницы»?

О боже. Чтобы произвести впечатление на двух соплюшек и получить мерзкую работу, приходится сохранять на лице приличное выражение. Вот так-то.

– Э-э-э… – начинаю я и тут вижу над стойкой надпись: «Фермерские куры. Органический продукт».

– Ваши высокие стандарты. Органические куры. Это… важно, – говорю я, кивая слишком много раз.

– Хорошо. Отличный ответ, – откликается Эшли.

– Да, – соглашается вторая. – Вы знаете, что в «Блинчиках» и «Уютной вафельной» покупают яйца в «Глисоне», где у кур отрезают клювы?

– Что-что? – говорю я, не понимая, ждут ли от меня ответ.

– Да, представьте, именно так, отрезают кончик клюва, чтобы куры не дрались, а дерутся они по единственной причине – их запихивают в маленькие клетушки как селедку в банки. Я видела в «Тиктоке» клип из шоу Опры. Она разрыдалась. Оператору пришлось подойти и дать ей платок. У нее даже тушь немного потекла. Так грустно.

– Так грустно, – подхватывает другая Эшли.

После чего делает кислую мину и показывает руками сердечко.

Они спрашивают, кем я вижу себя через пять лет, есть ли у меня опыт работы с клиентами и задают еще кучу бессмысленных вопросов, зачитывая их из анкеты для собеседования, предоставленной владельцем. К концу разговора я настолько деморализована тем, что моя судьба в руках двух старшеклассниц, что, кажется, начинаю кричать. Наверное, я могу просто вскочить на стол, завыть как первобытный человек и начать швырять всем в лицо буррито из-за невероятной несправедливости моего положения, но тут Эшлей спрашивает, могу ли я приступить в следующие выходные, в ночную смену, чтобы посмотреть, как я справлюсь с пьянчугами в три часа ночи.

– Правда?

Выражение моего лица смягчается, и с каждым мгновением я все больше ненавижу себя за то, что сижу здесь и благодарю за работу в ночную смену в проклятой «Яичнице». По-моему, она ожидала, что я откажусь от ночной смены в субботу, но разве я могу это сделать?

– Да, вполне, – отвечаю я, вставая, чтобы поскорее закончить встречу, пока ничего не изменилось или они не передумали.