Когда я выхожу оттуда, мне становится легче. Солнце уже садится, и выпала роса. Запах фритюра, разносящийся из задней части здания, напоминает о сельской ярмарке в детстве, и я улыбаюсь. По-настоящему улыбаюсь. Кажется, это пусть и скромное, но начало чего-то нового.

Я еду по городу, и мне хочется кому-нибудь позвонить и поделиться хорошими новостями. И тут до меня доходит, наверное, впервые, что звонить мне некому. В смысле, переход от бранчей с подружками, коктейльных вечеринок, ужинов с риелторами и благотворительных мероприятий к жизни в «Платанах» и безденежью произошел так быстро, что я не успела все это переварить. Мне никто не звонит. Друзья по книжному клубу и воскресным бранчам не отвечают на сообщения. На мои просьбы встретиться я получаю лишь отрывистые и неопределенные ответы. Видимо, наши друзья были на самом деле его друзьями. Теперь на бранчи по воскресеньям ходит его новая «жена», а я исчезла.

У меня было несколько знакомых соседей и девушек в клубе по йоге, с которыми мы болтали о пустяках, но, когда твоя жизнь рушится, ты видишь все как есть – позвонить некому.

Я не плачу. Конечно, я все равно им не позвонила бы, чтобы сообщить такую жалкую новость. Что за многие годы у меня наконец появилось что-то свое – работа в забегаловке. Они просто рассмеются в трубку, разве не так?

Еду в паб «У Гюнтера», потому что он всего в нескольких кварталах от «Платанов» и я могу дойти до дома пешком, если понадобится. Обычно я не трачу деньги на выпивку, но мне наконец-то есть что отпраздновать. Маленький шажок в правильном направлении. Поэтому я включаю в музыкальном автомате Van Halen, целуюсь на крошечном танцполе с каким-то парнем в ковбойских сапогах, пью слишком много виски-сауэр и засиживаюсь допоздна.

И вот, когда бар уже почти закрывается, я решаю пройти несколько кварталов до дома, держа сандалии в руке, чтобы не свернуть лодыжку. Когда я вхожу через железные ворота во двор с бассейном и сворачиваю к своему корпусу, я что-то слышу. Вода в бассейне спокойна, все жильцы давно спят, стоит тишина. Ее прерывает только этот звук, что-то вроде низкого рокочущего голоса, а затем крика.

Я бросаю сандалии и на цыпочках тихонько иду по бетонной дорожке, держась поближе к зданию, чтобы остаться незамеченной. И тут раздается плач.

– Да что с тобой?! – бранится мужчина.

Теперь я вижу Розу. Ни хрена себе. Она стоит за углом от своей квартиры, а ее муж Эдди держит женщину за волосы и орет ей в лицо. Но она не реагирует. Тогда он берет кирпич и со всей силы впечатывает его в стену рядом с ее головой, в нескольких сантиметрах от лица.

Охаю и закрываю рот обеими руками, а затем быстро прячусь за угол. Я не знаю, что делать. Вызвать полицию? Или будет слишком поздно, если я сейчас же не приду ей на помощь?

Видимо, грохот кирпича пугает девчонку из двести третьей. Анну. Потому что в квартире включается свет и открывается дверь. Большинство жильцов привыкли к кавардаку и не обратят внимания на шум, но она новенькая.

– Хочешь закончить так же, как он? – орет Эдди, с треском бьет Розу головой об стену, и она падает на землю.

У меня перехватывает дыхание. От шока меня на мгновение парализует. А потом он убегает, и я слышу, как Эдди заводит свой пикап на парковке. Я мчусь к Розе, она тихо плачет, приложив руку к ссадине на затылке.

– Ну, ну, все хорошо, – запинаюсь я, по-прежнему находясь в ужасе. – Я принесу… Я… У меня есть аптечка. Можно…

– Не надо, все нормально, – говорит Роза, держась за стену и с трудом поднимаясь на ноги.

– Нет, Роза, вовсе нет. Я могу подождать с тобой приезда копов. Могу отвести тебя…

– Никаких копов, – говорит она, с силой стискивая мою руку. – Ты не понимаешь, во что ввязываешься. Пожалуйста, не вмешивайся.

Она прикладывает к окровавленной голове сумку, прерывая дорожку красных точек на бетоне, и скрывается за дверью своей квартиры, а затем там гаснет свет.

Я поднимаю голову и вижу на балконе Анну, она прикрывает рот рукой. Мы обмениваемся пустыми взглядами, и на несколько секунд эта беспомощность повисает в тяжелом воздухе, а потом Анна забегает домой. Возможно, чтобы собрать вещи и как можно скорее убраться отсюда, если у нее осталась хоть капля здравого смысла.

7
Анна

Личинки. Я постоянно их вижу, стоит закрыть глаза. Извивающиеся, влажные личинки. Приходится разжимать кулаки и глубоко дышать, чтобы выкинуть из головы этот образ – как они сыплются мне на кожу. Когда я пытаюсь отвлечься от этого и сосредоточиться на дороге, у меня сводит скулы.

Я еду по богом забытому району в поисках «Старбакса» и размышляю об угрозах, а потом о женщине из сто третьей квартиры, которую ударил муж. Следует ли мне кому-нибудь рассказать? Связаны ли эти сюрреалистические события с Генри?

Меня попросили зайти сегодня в полицейский участок, чтобы ответить на несколько вопросов. Ноутбук Генри все еще у них, и мне пока не вернули записи телефонных разговоров, так что, думаю, дело в этом. Может, они нашли что-то новое. Если я расскажу полиции обо всем, когда приду в участок, достаточно ли будет анонимной записки и коробки с насекомыми, чтобы копы этим занялись? Нет, я уже слышу, как они говорят, что ничего не могут поделать с шалостями без подозреваемых или реальной угрозы – возможно, просто развлекаются дети. Копы составят рапорт и положат его в шкаф, вот и все. А Роза из сто третьей? Стоит ли мне вмешиваться?

Когда я наконец добираюсь до «Старбакса» в шести милях от «Платанов», то понимаю, что необходимо куда-то заехать и купить кофеварку, потому что я не могу таскаться сюда каждый день. Как эти люди способны жить так далеко от приличного кофе? Уму непостижимо. Я заказываю два мокко со льдом, чтобы положить один в морозилку на завтра, пока не найду магазин с техникой. Где вообще здесь ближайший? Когда я очутилась в «Платанах», меня словно высадили на другую планету. Почему Генри решил устроить студию именно здесь – вот главный вопрос. Чем больше времени я тут провожу, тем чаще задаюсь этим вопросом. Если бы ему действительно нужно было пространство, он мог бы расчистить гараж или обустроить под студию подвал. Я поддержала его идею обзавестись студией – это казалось дешевле, чем переоборудовать подвал, а Генри нравилось, как свет проникает сюда по утрам, и у него появились друзья. Я решила, что это коллеги-художники. Но такого не могла представить в самых смелых фантазиях. Что, черт возьми, он делал здесь на самом деле?

Припарковавшись на своем месте возле квартиры, я выхожу из машины, выбрасываю пустой стаканчик из-под мокко в мусорный бак, беру второй кофе и пакет с сырными булочками и тут замечаю пикап Эдди, припаркованный чуть дальше. Я видела, как мужчина мыл и полировал его сегодня утром. Раньше я никогда не замечала, чтобы кто-нибудь и впрямь натирал машину воском. И я приглядывала за Розой – убедиться, что с ней все в порядке. Слава богу, ближе к полудню она уже была у бассейна, расстилала пляжное полотенце с изображением персонаж из «Улицы Сезам» и усаживала на него сына, держащего в руке пакет с крекерами. Я вздохнула с облегчением, хотя вчера вечером она и говорила, что с ней все нормально. Но Роза не похожа на человека, у которого все нормально.

Я осматриваю парковку – вокруг никого. Бросаю взгляд в сторону бассейна – никто не обращает на меня внимания, и тогда я выливаю мокко в натертый воском пикап Эдди. Это так по-детски – глупая и мелочная месть в ответ на кошмарные действия, но мне все равно приятно. И если повезет, я смогу понаблюдать с балкона, как он выйдет и обнаружит это. Психопат.

Достаю из машины пакет с продуктами из супермаркета и как ни в чем не бывало иду к квартире, но тут прямо передо мной откуда ни возьмись материализуется мужчина. Я вздрагиваю.

– Позвольте я помогу, – говорит он и берет у меня пакет, прежде чем я успеваю возразить.

– Э-э-э… Спасибо, но… Я не…

– Вы же из двести третьей, верно? А я почти ваш сосед, из двести шестой. Мне нетрудно. Я поднимаюсь, – говорит он и идет дальше, мне приходится следовать за ним. Мужчина не оставил мне выбора.

– А вас как зовут?

– Ой! – Он оборачивается и протягивает руку. – Барри. А вы Анна, живете в бывшей квартире Генри, как я слышал.

Не дожидаясь ответа, он просто поворачивается и идет к моей квартире, болтая о том, как жара угробила его помидоры и что мне здесь понравится, когда я со всеми познакомлюсь. Почти каждую пятницу по вечерам они жарят на гриле у бассейна сосиски и бургеры. Пиво, конечно, тоже пьют, и все что-нибудь приносят. Подойдя к моей двери, он уже тяжело дышит.

– Спасибо за помощь, – говорю я, протягивая руки, чтобы забрать пакет с продуктами, но Барри его не отдает, что выглядит как-то странно.

– Я помогу вам его внести, – заявляет он, но я забираю пакет.

– Спасибо, не нужно.

Я открываю дверь, однако он не торопится уходить.

– Приятно было познакомиться, Анна из двести третьей. Всегда рад помочь. В любое время. Что бы ни понадобилось.

Я со всей возможной вежливостью киваю, проскальзываю внутрь и закрываю за собой дверь. Едва я заканчиваю раскладывать продукты, как раздается стук в дверь. Что ему еще от меня надо? Что вообще Генри нашел в этом месте? С каждым днем пребывания здесь мне становится все больше не по себе. Я пытаюсь придумать, как вежливо сказать мужчине, чтобы отвалил, но, когда открываю дверь, вижу Каллума. Он держит оконный кондиционер, неуклюже пристроив его на согнутом колене.

– Ого!

Я распахиваю дверь и впускаю его, чтобы поставил кондиционер, пока не уронил.

Лицо Каллума покраснело от натуги. Он ставит кондиционер на стол, вытаскивает платок и вытирает пот со лба.

– Привет, – наконец говорит он.

– Что это вообще значит? – смеюсь я.

Он встает перед вентилятором, переводя дыхание. Так странно видеть мужчину в логове Генри.

– Господи, да здесь жарко, как на поверхности солнца, – говорит он.

– Точно, – соглашаюсь я.

– Я слышал, что тебе нужно починить кондиционер, но не знаю, как его чинить, так что просто вытащил его из сто пятнадцатой. Там никто не живет уже несколько месяцев, так что… если квартиру снимут, тогда и разберемся. А пока… Он похлопывает по верху кондиционера.

– Боже, да я расцеловать тебя готова! – говорю я и тут же хочу взять свои слова обратно, потому что он краснеет еще больше, если такое вообще возможно. Быстро даю по тормозам. – Ты просто спаситель. Спасибо.

Каллум улыбается, поправляет бейсболку и принимается раскурочивать старый кондиционер.

Пока он ковыряется в древнем чудовище, я насыпаю в пластиковый кувшин порошковой смеси для холодного чая, а когда возвращаюсь, Каллум уже выдергивает кондиционер из оконной рамы. Он с трудом несет его к столу, и тут я замечаю нечто странное.

На подоконнике лежит ключ. Я узнаю выцветшую звезду из синего металла, прикрепленную к кольцу на ключе. Она такая старая. Генри носил ее много лет, пока несколько лет назад я не подарила ему в качестве шутки брелок с уткой в шарфе, но он обожал старый. Это кольцо с потускневшей звездой давно лежало в стеклянной миске у входной двери, а теперь оно здесь. Спрятано от посторонних глаз. Сердцебиение учащается, я беру ключ и кручу его в руке. К нему прикреплена маленькая желтая бирка с надписью «Склад». Написано угловатым почерком Генри.

Почему он спрятал ключ? Зачем сунул под кондиционер? Я опускаю его в карман.

Когда Каллум заканчивает установку нового кондиционера, его рубашка насквозь промокла от пота, и мне неловко, что он потратил все утро и столько сил ради меня, но я ему благодарна. Каллум берет протянутую чашку холодного чая, наклоняется и щелкает кнопкой питания на новом кондиционере, и тот с рычанием оживает. Я хлопаю, Каллум кланяется, и мы стукаемся чашками в победном тосте. Каллум садится на раскладной стул напротив кондиционера и вдыхает прохладный воздух.

– Великолепно, – говорю я, и он улыбается.