– Я знаю. Но он такой маленький…

– Да, только когда он догонит меня, будет слишком поздно.

Она села на пол.

Немного погодя Александр заговорил:

– Он не может оставлять еду на тарелке.

– Я знаю.

– Хочешь, чтобы я рассказал тебе, как твой брат умирал от голода в Катовице?

Татьяна с трудом сдержала тяжелый вздох.

– Только если ты сам хочешь, милый.

Только если тебе это необходимо. Потому что, в отличие от тебя, я о многом никогда не хотела бы говорить.

В лагере военнопленных в Катовице, в Польше, куда немцы отправили Александра, его лейтенанта Успенского и Пашу – на советскую половину, что означало территорию смерти, – Александр видел, как слабеет Паша. Ему не хватало энергии, чтобы поддерживать телесную оболочку. А хуже всего было то, что его ранили в шею. Он не мог работать. То, что получали в лагере советские люди, просто медленно убивало их. Александр соорудил нечто вроде деревянного копья, и, когда он был в лесу, рубил деревья на дрова, он поймал трех кроликов, спрятал их в одежде, а вернувшись в лагерь, приготовил на кухне, отдав одного повару, одного Паше, а третьего разделив с Успенским.

Он почувствовал себя лучше, но все равно практически умирал от голода. Во время Ленинградской блокады он узнал от Татьяны, что, если ты постоянно думаешь о еде – как ее добыть, приготовить, съесть, постоянно ее желаешь, – ты обречен. Он видел таких обреченных – тогда, в Ленинграде, и теперь в Катовице, – их называли доходягами; эти люди не могли работать, они бродили по лагерю, волоча ноги, и рылись в отбросах, и съедали любую крошку, какую только могли найти. Когда один из таких доходяг умер, Александр, направляясь копать могилу, обнаружил Пашу и еще троих у костра за бараками: они пожирали нечистоты умершего.

Александра сделали надсмотрщиком, что не вызвало любви к нему остальных заключенных, зато обеспечило чуть больший рацион, которым он делился с Пашей. Он держал рядом с собой Пашу и Успенского; они перебрались в помещение, где жили всего восемь человек вместо шестидесяти. Становилось теплее. Александр работал усерднее. Он убивал кроликов и барсуков и иногда даже не ждал возвращения в лагерь. Он разжигал костер и съедал добычу на месте, полусырую, разрывая на части зубами. Но даже ему от этого не становилось намного легче.

А Паша вдруг перестал интересоваться кроликами.

Татьяна свернулась у его коленей. Ей нужны были другие, хорошие воспоминания о брате.

…В Луге Паша набивал ей в открытый рот ягоды черники. Она просила его остановиться, пыталась щекотать его, оттолкнуть, но он, между горстями ягод для себя, одной рукой щекотал Татьяну, а другой снова совал ей в рот чернику и зажимал ее между своими ногами, так что она не могла сбежать. Татьяна наконец изо всех сил напрягла свое маленькое тело и оттолкнула Пашу на корзинки с черникой, которую они только что принесли из леса. Корзинки опрокинулись; Татьяна закричала, чтобы Паша все собрал, а когда он не стал этого делать, схватила пригоршню ягод и размазала по его лицу, окрасив его в фиолетовый цвет. Из соседнего дома вышла Сайка и уставилась на них, стоя у калитки. На крыльцо выскочила Даша и, увидев, что они натворили, раскричалась не на шутку.

* * *

Александр курил, а Татьяна с трудом поднялась на ослабевших ногах и вернулась внутрь, надеясь, что, когда Энтони станет постарше, они смогут рассказать ему обо всем так, чтобы он понял, – о Ленинграде, и Катовице, и Паше. Но она боялась, что сын никогда этого не поймет, потому что живет в краю бананов и изобилия.

В «Майами геральд» Татьяна нашла статью о Комитете палаты представителей по антиамериканской деятельности, проводившей расследования по поводу проникновения коммунистов в Госдепартамент. Газета с удовольствием называла это «важной программой расследования, предназначенной выявлять и пресекать все виды коммунистической активности во многих областях, в профсоюзах, в образовании, в фильмах и, что куда более важно, в федеральном правительстве». Сам Трумэн призывал к увольнению нелояльных чиновников.

Татьяна была так поглощена этой статьей, что Александру пришлось повысить голос, чтобы привлечь ее внимание.

– Что ты читаешь?

– Ничего. – Она сложила газету.

– Ты прячешь от меня что-то в этой газете? Покажи, что ты читала.

Татьяна покачала головой:

– Давай пойдем на пляж.

– Покажи, говорю тебе! – Он схватил ее, сжав пальцами ребра и прижав губы к ее шее. – Покажи сейчас же, или я…

– Папочка, перестань дразнить мамулю! – воскликнул Энтони, заставив их отшатнуться друг от друга.

– Я не дразню. Я ее щекочу.

– Перестань щекотать мамулю! – Энтони толкнул их в разные стороны.

– Эй, Человек-муравей! – сказал Александр. – Ты что… назвал меня папочкой?

– Да… а что?

Усадив Энтони на колени, Александр прочитал статью о комитете.

– Итак? Они гоняются за коммунистами с двадцатого года. Почему тебя это задело именно теперь?

– Не задело. – Татьяна начала мыть тарелки после завтрака. – Как ты думаешь, у нас есть советские шпионы?

– Наверняка пролезли в правительство. И не угомонятся, пока Сталин не получит свою атомную бомбу.

Татьяна прищурилась:

– Ты что-то знаешь об этом?

– Я кое-что знаю об этом. – Он показал на свои уши. – Я немного прислушивался к болтовне и слухам, что обсуждали за моей дверью охранники, пока я сидел в одиночном заключении.

– Правда? – Татьяна произнесла это задумчиво, но на самом деле просто старалась не дать Александру увидеть ее глаза.

Она не хотела, чтобы он увидел в ее испуганном взгляде тревожные звонки Сэма Гулотты.

Когда они не говорили о еде или комитете, они говорили об Энтони.

– Можешь ты поверить в то, как он хорошо разговаривает? Просто маленький мужчина.

– Таня, он каждый вечер ложится в постель вместе с нами. Можем мы поговорить об этом?

– Он просто маленький мальчик.

– Он должен спать в собственной постели.

– Она большая, ему страшно.

Александр купил для Энтони кровать поменьше, но тому она не понравилась, он не хотел на ней спать.

– Я думал, это для тебя, – сказал он отцу.

– Зачем бы мне другая кровать? Я сплю вместе с мамулей, – ответил ему Александр Баррингтон.

– Вот и я тоже, – сказал Энтони Александр Баррингтон.

Наконец Александр сказал:

– Таня, с меня хватит. Он больше не ляжет с нами.

Она попыталась разубедить его.

– Я знаю, что у него кошмары. Я уложу ребенка в его постель. И буду с ним сидеть сколько понадобится.

– Он среди ночи нуждается в матери.

– Это я среди ночи нуждаюсь в его матери, его обнаженной матери. Ему придется обойтись присутствием папы, – заявил Александр. – А ей придется заниматься мной.

В первую ночь Энтони визжал добрых пятьдесят пять минут, а Татьяна лежала в спальне, закрывая голову подушкой. Александр так долго оставался в детской, что заснул на кровати Энтони.

На следующую ночь Энтони скандалил сорок пять минут.

Потом тридцать.

Потом пятнадцать.

И наконец он лишь тихо захныкал, подойдя к кровати родителей со стороны матери:

– Я не буду больше плакать, но, мама, пожалуйста, уложи меня спать сама.

– Нет, – ответил Александр, вставая. – Я тебя уложу.

На следующий день, когда мать и сын возвращались домой с причала, Энтони спросил:

– А когда папа вернется?

– Вернется куда?

– В то место, откуда ты его привезла.

– Никогда, Энтони. – Татьяна содрогнулась. – О чем вообще ты говоришь?

Ее пробрала дрожь при воспоминании о том месте, откуда она его привезла, – об окровавленной грязной соломе, на которой он лежал, измученный, в наручниках, ожидая не ее, а окончания своей жизни в сибирской глуши. Татьяна опустила сына на землю.

– Чтобы я никогда больше такого не слышала!

«Или твои нынешние кошмары поблекнут в сравнении с теми, которые у тебя начнутся».

– Почему он идет так, словно несет на плечах все тяготы мира? – спросил Александр, когда они возвращались домой вместе.

Зеленый сияющий океан виднелся справа от них, за качавшимися пальмами.

– Вообразить не могу.

– Эй, – сказал он, подталкивая ее бедром.

Теперь, когда он не был измазан лобстерами, он так делал – подталкивал ее. Татьяна взяла его за руку. Александр наблюдал за Энтони.

– Знаешь что? Позволь мне… Я отведу его ненадолго в парк, пока ты готовишь ужин. – Он подтолкнул ее вперед. – Давай иди, о чем ты беспокоишься? Я просто хочу с ним поговорить по-мужски.

Татьяна неохотно ушла, а Александр повел Энтони на качели. Они купили мороженого, пообещав друг другу не говорить мамуле, а когда они пришли на детскую площадку, Александр сказал:

– Энт, расскажи, что тебе снится? Что тебя пугает? Может, я сумею помочь.

Энтони покачал головой.

Александр поднял его и унес под деревья, где посадил на стол для пикников, а сам сел перед ним на скамью, так что их глаза оказались на одном уровне.

– Давай, малыш, расскажи! – Он погладил маленькие ножки Энтони. – Расскажи, чтобы я мог помочь.

Энтони снова покачал головой.

– Почему ты просыпаешься? Что тебя будит?

– Плохие сны, – ответил Энтони. – А что будит тебя?

На это у его отца ответа не было. Он по-прежнему просыпался каждую ночь. Александр начал принимать холодные ванны, чтобы остудить себя, успокоиться в три часа ночи.

– А какие именно плохие сны?

Энтони замолчал.

– Ну же, малыш, скажи! А мамуля знает?

Энтони пожал плечами:

– Я думаю, мамуля все знает.

– Ты слишком умен, пожалуй. Но мне не кажется, что она знает это. Расскажи. Я не знаю.

Он умасливал и подстрекал сына. Мороженое в руках Энтони таяло; приходилось вытирать капли. Наконец Энтони, глядя не в умоляющее лицо отца, а на пуговицы его рубашки, сказал:

– Я просыпаюсь в какой-то пещере.

– Энт, ты никогда не бывал в пещерах. Что за пещера?

Энтони опять пожал плечами:

– Вроде дырки в земле. Я зову маму. А ее нет. «Мамуля, мамуля…» А она не приходит. Пещера горит. Я выбираюсь наружу, я рядом с каким-то лесом. «Мама, мама…» Я зову и зову. Потом делается темно. Я один. – Энтони уставился на свои руки. – Какой-то мужчина шепчет: «Беги, Энтони, ее нет, твоей мамы, она не вернется». Я поворачиваюсь, но там никого нет. Я бегу в лес, от огня. Очень темно, я плачу. «Мама, мама…» А лес тоже загорается. И за мной кто-то гонится. Гонится и гонится. Только никого нет. А голос все говорит: «Ее нет, твоей мамы, она не вернется».

Мороженое сочилось сквозь пальцы Александра, сквозь пальцы Энтони.

– Вот, значит, что тебе снится, – неживым голосом произнес Александр.

– Угу.

Александр мрачно уставился на Энтони, тот ответил таким же мрачным взглядом.

– Ты можешь мне помочь, па?

– Это просто дурной сон, малыш, иди сюда. – Он взял сына на руки. Энтони прижался головой к его плечу. – Маме этого не рассказывай, ладно? – тихо сказал Александр, поглаживая сына по спине, прижимая его к себе. – Она очень расстроится из-за твоего сна.

Он направился к дому, невидящими глазами уставясь на дорогу.

Через минуту он заговорил:

– Человек-муравей, а мама когда-нибудь рассказывала тебе о своих снах, тех, что она видела, когда была маленькой и жила в Луге? Нет? Потому что у нее тоже были плохие сны. И знаешь, что ей снилось? Что за ней гоняются коровы.

Энтони засмеялся.

– Точно-точно! Большие коровы с колокольчиками и выменем, они бежали по деревенской дороге за твоей мамой, и как быстро она ни бежала, не могла от них убежать.

– А они мычали? Все время, тут и там, мычали?

– О да!