Татьяне хотелось уйти, но она не хотела еще сильнее его расстраивать. И заговорила, не поднимая головы:

– А мне кажется, ты уже справляешься. Но делай то, что тебе необходимо. Носи армейскую одежду. Чисти пистолеты, стригись как хочешь, кричи, я буду слушать. Давай мне то, что можешь. – Поскольку Александр не сказал ничего, совсем ничего, чтобы помочь ей, она продолжила слабым голосом: – Мы должны найти тот путь, что будет наилучшим для нас.

Он сидел, опираясь локтями о колени. И его плечи вздрагивали.

Где он был, ее прежний Александр? Исчез ли он по-настоящему? Александр из Летнего сада, Александр их первых дней в Лазареве, белозубый, спокойный, смеющийся, расслабленный, ошеломительный Александр, неужели он остался далеко позади?

Что ж, Татьяна предполагала, что так и должно быть.

Ведь и Александр верил, что его прежней Татьяны тоже больше нет. Той юной Татьяны, плававшей в Луге, в Неве, в Каме.

Наверное, внешне им по-прежнему было по двадцать с небольшим, но их сердца состарились.

Благотворительный госпиталь

На следующий день в 12:30 Татьяна не появилась на пристани. Александр обычно замечал ее уже издали, стоящую на причале, еще до того, как останавливал катер. Но сегодня он причалил, подождал, пока женщины и старики сойдут на берег (Энтони стоял у трапа и салютовал им). Он ждал и ждал.

– А где мамуля?

– Хороший вопрос, сынок.

Александр уступил жене; она утром просила его простить Энтони, и он взял мальчика с собой, велев не отходить от него. И вот Энтони был здесь, а его матери не было. Может, она слишком расстроилась из-за вчерашнего мучительного разговора?

– Может, она задремала и забыла вовремя проснуться? – предположил Энтони.

– А разве мама обычно спит днем?

– Не, никогда.

Он подождал еще немного и решил отвести сына домой. Сам он должен был вернуться к двум, к следующей экскурсии. Энтони, в радости своей жизни безразличный к внешним событиям, останавливался, чтобы потрогать каждую травинку, выросшую там, где ей не следовало расти. Александру пришлось посадить сына к себе на плечи, чтобы добраться до дому немного быстрее.

Но и дома Татьяны не было.

– И где же мамуля?

– Не знаю, Энт. Я надеялся, ты знаешь.

– И что мы будем делать?

– Будем ждать, полагаю. – Александр курил одну сигарету за другой.

Энтони встал перед ним:

– Я пить хочу.

– Ладно, я тебе дам попить.

– Это не та чашка, которую мама всегда берет. И сок не тот, который мама мне дает. И наливает она не так. – Потом Энтони заявил: – Я хочу пить и есть. Мамуля всегда меня кормит.

– И меня тоже, – кивнул Александр, но сделал сыну сэндвич с сыром и арахисовым маслом.

Он был уверен, что Татьяна должна вернуться с минуты на минуту, из прачечной или из бакалейной лавки.

В половине второго он уже исчерпал все предположения.

Он сказал:

– Пойдем, Энт. Оглядимся еще разок, и, если не найдем ее, наверное, тебе придется пойти со мной.

Вместо того чтобы повернуть налево, к Мемориальному парку, они решили пойти прямиком по Бэйшор, мимо строительной площадки госпиталя. По другую ее сторону был другой парк, маленький. Энтони сказал, что иногда они ходят сюда поиграть.

Александр издали заметил Татьяну, но не в парке, а рядом со строительной площадкой – она сидела на чем-то вроде груды земли.

Подойдя ближе, он понял, что сидит она на стопке строительного бруса. Он видел ее сбоку, ее волосы были заплетены, как обычно, руки она напряженно скрестила на коленях.

Энтони тоже увидел ее и бросился вперед:

– Мамуля!

Она вышла из задумчивости, повернула голову, и на ее лице отразилось раскаяние.

– Ох-ох! – воскликнула она, вставая и спеша навстречу. – Я что, плохо себя вела?

– Во многих отношениях, – согласился Александр, подходя к ней. – Ты же знаешь, я должен вернуться к двум.

– Ох, простите, – сказала она, наклоняясь к Энтони. – Я потеряла счет времени. Ты в порядке, малыш? Вижу, папа тебя покормил.

– Что ты здесь делаешь? – спросил Александр, но она сделала вид, что отирает крошки с губ Энтони, и не ответила.

– Понятно. Ладно, мне надо идти, – холодно произнес Александр, наклоняясь, чтобы поцеловать Энтони в макушку.

* * *

Тем вечером они поужинали, почти не разговаривая. Татьяна, пытавшаяся поддерживать беседу, упомянула, что Благотворительный госпиталь – первый католический госпиталь в растущем округе Майами, дар Римско-католической церкви, и его строят в форме креста; Александр перебил ее:

– Так ты этим занимаешься в свободное время?

– Свободное время? – ядовито откликнулась она. – А как ты думаешь, откуда берется еда на твоем столе?

– Сегодня днем у меня на столе еды не было.

– Один раз.

– И ты в первый раз сидела там?

Татьяна не могла солгать ему.

– Нет, – призналась она. – Но это ничего не значит. Я просто прихожу туда и сижу.

– Зачем?

– Я не знаю. Я просто делаю это, вот и все.

– Татьяна, объясни мне, – заговорил Александр, и его голос стал жестким. – Ты могла бы посетить Барнакл, виллу Вискайя с итальянскими садами, магазины, библиотеки, рядом есть океан, можно купаться, загорать или читать на пляже, но ты два свободных часа в день сидишь здесь, в пыли, наблюдая, как рабочие строят госпиталь?

Татьяна ответила не сразу.

– Как тебе хорошо известно, – тихо сказала она наконец, – при том, как ты обращаешься со мной, у меня намного больше двух свободных часов в день.

Теперь помолчал Александр.

– Так почему ты не позвонишь Викки и не пригласишь ее приехать и провести с тобой несколько недель? – спросил он в конце концов.

– Ох, не надо постоянно навязывать мне Викки! – воскликнула Татьяна так громко, что и сама удивилась.

Александр встал из-за стола:

– Не повышай на меня голос, черт побери!

Татьяна вскочила:

– А ты перестань болтать ерунду!

Он хлопнул ладонями по столу:

– Что я такого сказал?

– Ты оставил меня и исчез на три дня тогда, на Оленьем острове! – закричала Татьяна. – На три дня! Ты когда-нибудь объяснял мне, где пропадал? Ты когда-нибудь мне рассказывал? А я что, хлопала по столу? А если я пять минут просидела в квартале от дому, ты вдруг возмущаешься! Я хочу сказать, ты это как, всерьез?

– ТАТЬЯНА! – Его кулак опустился на стол, тарелки со звоном посыпались на пол.

Энтони разрыдался. Зажав уши руками, он повторял:

– Мамуля, мамуля, перестань!

Татьяна бросилась к сыну. Александр выскочил из кухни.

В спальне Энтони сказал:

– Мамуля, не кричи на папу, а то он опять уйдет!

Татьяне хотелось объяснить, что взрослые иногда ссорятся, но она знала, что Энтони этого не поймет. Бесси и Ник Мур ссорились. Мама и папа Энтони не ссорились. Ребенок не мог понять, что они просто старались притворяться, что оба созданы из фарфора, а не из кремня. По крайней мере это было реальное взаимодействие, хотя, как и во всем, каждому приходилось быть осторожным в отношении желаний другого.

Александр вернулся несколько часов спустя и остался на палубе.

Татьяна лежала в постели, ожидая его. Но наконец надела халат и вышла наружу. В воздухе пахло солью и океаном. Было уже за полночь, стоял июнь, и температура не опускалась ниже семидесяти по Фаренгейту. Это нравилось Татьяне. Ей никогда не приходилось бывать в таких местах, где ночами было так тепло.

– Прости, что я повысила голос.

– За что тебе действительно следует извиняться, так это за то, что ты так себя вела. Вот за это.

– Я просто сидела там и думала.

– О, ну да, я же только вчера родился. Дай мне передохнуть, черт побери!

Татьяна подошла, чтобы сесть к нему на колени. Она собиралась рассказать ему то, что ему нужно было услышать. Но ей хотелось, чтобы и он хоть раз рассказал ей то, что необходимо было услышать ей.

– Это все ерунда, Шура. Правда. Я просто сидела… мм… – пробормотала она, прижимаясь щекой к его щеке.

От Александра пахло спиртным. Татьяна вдыхала запах пива; он ей нравился. Потом она вздохнула:

– А ты где был?

– Прошелся до одного из казино. Сыграл в покер. Видишь, как все просто? А если ты хочешь знать, где я был тогда, на Оленьем острове, то почему просто не спросить об этом?

Татьяне не хотелось говорить ему, что она просто боится знать. Она сама отсутствовала каких-то полчаса. Он исчез, ушел и считался мертвым годы. Иногда ей хотелось, чтобы он просто подумал, подумал о том, что могла чувствовать она. И ей уже не хотелось сидеть на его коленях.

– Шура, пойдем, не расстраивайся из-за меня, – сказала она, вставая.

– Да и ты тоже. – Он выбросил сигарету и поднялся. – Я держусь как могу.

– Я тоже, Александр, – сказала она, идя за ним. – Я тоже.

Но в постели – нагая, обнимая его, целуя – Татьяна цеплялась за него как обычно, лихорадочно сжимая его спину, и под пальцами, даже в момент собственного забытья, ощущала шрамы.

Она не могла продолжать. Не могла даже в такой момент. Особенно в такой момент. И потому заметила, что делает то же самое, что делал он в Лазареве, когда не мог прикасаться к ней. Татьяна остановила его, оттолкнула и повернулась к нему спиной.

Уткнувшись лицом в подушку, выгнула бедра и заплакала, надеясь, что он не заметит, а если и заметит, ему будет все равно.

Она ошиблась во всем. Он заметил. И ему не было все равно.

– Значит, вот так выглядит наилучший уровень твоих стараний, да? – задыхаясь, прошептал он, наклоняясь над ней, за волосы отрывая ее голову от подушки. – Подставляешь мне свою холодную спину?

– Она не холодная, – ответила Татьяна, не глядя на него. – Это просто та единственная часть, в которой сохранились ощущения.

Александр спрыгнул с кровати – дрожащий, не достигший финала. Он включил лампу, верхний свет, раздвинул занавески на окне. Она неуверенно села на кровати, прикрывшись простыней. Он стоял перед ней обнаженный, блестящий, неудовлетворенный, его грудь тяжело поднималась. Он был крайне расстроен.

– Да как я вообще могу пытаться найти свой путь, – заговорил он срывающимся голосом, – если моя собственная жена отшатывается от меня? Я знаю, это не то, что было прежде. Я знаю, это не то, что было у нас. Но это все, что мы имеем теперь, и это тело – все, что у меня есть.

– Милый… пожалуйста… – прошептала Татьяна, протягивая к нему руки. – Я не отшатываюсь от тебя!

Она почти не видела его сквозь густую вуаль своей печали.

– Ты думаешь, я слепой, черт побери? О боже! Ты думаешь, я в первый раз заметил? Ты меня идиотом считаешь? Я замечаю каждый чертов раз, Татьяна! Я стискиваю зубы, я одеваюсь, чтобы ты меня не видела, я беру тебя сзади, чтобы мое тело тебя не касалось – так, как тебе хочется! – Он цедил каждый слог сквозь стиснутые зубы. – Ты одеваешься, ложась в постель со мной, чтобы я случайно не потерся о тебя своими ранами. Я делаю вид, что мне плевать, но как ты думаешь, сколько еще я могу это выдерживать? Как долго еще ты будешь думать, что счастливее станешь на твердом полу?

Татьяна закрыла лицо ладонями.

Он резко отвел ее руки:

– Ты моя жена, и ты не хочешь прикасаться ко мне. Таня!

– Милый, я прикасаюсь…

– О да! – грубо бросил он. – Ладно, я могу сказать лишь одно: слава богу, наверное, что мой инструмент не искалечен, иначе я и вовсе ничего не получил бы. Но как насчет остальной части меня?

Татьяна, плача, опустила голову:

– Шура, прошу…

Он рывком поднял ее с постели. Простыня упала.

– Смотри на меня! – потребовал он.

Она так стыдилась себя, что не могла поднять взгляд. Они, обнаженные, стояли друг напротив друга. Его гневные пальцы впивались в ее руки.