Она внимательно осмотрела свои ногти, убеждаясь в их чистоте. Оба они ненавидели грязные ногти. Теперь, когда Татьяна бросила работу и Александр был с ней, она отрастила ногти немного длиннее, потому что (хотя он никогда ничего не говорил) он молча откликался на легкие прикосновения ее ногтей.

В тот день у нее было несколько минут, и она покрасила их красным лаком.

Тогда он ничего не сказал о ногтях. (Или о сиреневых люпинах, атласе в волосах, о ее губах, бедрах, груди, белоснежных трусиках.) На следующий день спросил:

– Это в Стонингтоне продается такой изумительный лак для ногтей?

– Я не знаю. Этот я привезла с собой.

Он молчал так долго, что Татьяна подумала: он ее не слышал.

– Ну, это должно было понравиться всем инвалидам Нью-Йоркского университета.

Ах, это уже какое-то соучастие… Небольшое… но это начало. Но что на это ответить? «Это не для инвалидов»? Она понимала, что это некая ловушка, код, говоривший: «Если сиделкам не разрешается красить ногти, зачем ты купила этот лак, Татьяна?»

Позже тем вечером, за кухонным столом, она стерла лак ацетоном. Когда он увидел, что лак исчез, сказал:

– Мм… Значит, другие инвалиды не оценили красные ногти?

Она подняла на него взгляд.

– Ты шутишь? – спросила она, и у нее задрожали кончики пальцев.

– Конечно, – ответил он без намека на улыбку.

Татьяна выбросила красный нью-йоркский лак, кокетливые послевоенные нью-йоркские платья с рюшами, нью-йоркские блестящие туфли на высоком каблуке от «Феррагамо». Что-то происходило с Александром, когда он видел ее в нью-йоркской одежде. Она могла бы спросить, в чем дело, а он бы ответил, что ни в чем, и это было бы все, что он сказал бы. Поэтому Татьяна выкинула эти вещи и купила желтое муслиновое платье, и хлопковое платье в цветочек, и белое облегающее платье, и голубое – уже в Мэне. Александр все равно ничего не говорил, но стал менее молчаливым. Теперь он разговаривал с ней о разном, вроде Хо Ши Мина и его военных банд.

* * *

Она старалась, старалась быть забавной с ним, как прежде.

– Эй, хочешь услышать шутку?

– Конечно расскажи.

Они шли вверх по холму к Стонингтону следом за пыхтящим Энтони.

– Один человек много лет молился о том, чтобы попасть в рай. Однажды он шел по узкой тропе в горах, споткнулся и упал в пропасть. Но каким-то чудом зацепился за чахлый куст и закричал: «Кто-нибудь! Пожалуйста, помогите! Есть там кто-нибудь?» И через несколько минут ему ответил голос: «Я здесь». – «Ты кто?» – «Господь». – «Если ты Бог, сделай что-нибудь!» – «Послушай, ты так долго просил привести тебя в рай! Так просто разожми пальцы – и тут же очутишься в раю». Немного помолчав, человек крикнул: «Есть тут кто-нибудь другой? Прошу… помогите!»

Сказать, что Александр не засмеялся над анекдотом, было бы ничего не сказать.

У Татьяны дрожали руки, когда бы она ни думала о нем. Она дрожала дни напролет. Она ходила по Стонингтону как во сне, напряженная, неестественная. Она склонялась к сыну, выпрямлялась, поправляла платье, приглаживала волосы… Но нервное ощущение в животе не утихало.

Татьяна старалась быть немножко дерзкой с ним, меньше его бояться.

Он никогда не целовал ее на глазах у Джимми или других рыбаков, вообще на виду у кого-либо. Иногда вечерами, когда они гуляли по Мейн-стрит и заглядывали в магазинчики, он мог купить ей шоколадку, и она поднимала голову, чтобы поблагодарить его, и тогда он мог поцеловать ее в лоб. В лоб!

Как-то вечером Татьяна, устав от этого, вскочила на скамейку и обняла его.

– Хватит уже! – воскликнула она и поцеловала его в губы.

В одной руке он держал сигарету, в другой – мороженое Энтони, и ему ничего не оставалось, как прижаться к ней.

– Слезь сейчас же, – тихо сказал он, мягко отвечая на поцелуй. – Что это на тебя нашло?

Господа присяжные, леди и джентльмены, я представляю вам солдата!

* * *

Бродя вместе с Энтони по холмам Стонингтона, Татьяна познакомилась с женщинами, работавшими в магазинах, и мальчиками, развозившими молоко. Она подружилась с одной фермершей на Истерн-роуд; той было слегка за тридцать, а ее муж, морской офицер, все еще продолжал воевать с Японией. Нелли каждый день наводила порядок в доме, выдергивала сорняки в палисаднике, а потом сидела на скамейке перед домом в ожидании мужа – так Татьяна с ней и познакомилась, просто проходя мимо с сыном. После того как они поболтали пару минут, Татьяна пожалела эту женщину: та живо напомнила ей ее собственные горести, – а потом спросила у Нелли, нужна ли ей помощь на ферме. У той имелся акр земли, где росли картофель, томаты и огурцы. Татьяна кое-что понимала в этом.

Нелли с радостью согласилась, сказала, что может платить Татьяне два доллара в день из армейского жалованья мужа.

– Это все, что я могу пока что себе позволить, – пояснила она. – Когда мой муж вернется, я смогу платить вам больше.

Но война кончилась уже год назад, а от него все еще не было вестей. Татьяна твердила, что не стоит беспокоиться.

Как-то за кофе Нелли слегка разоткровенничалась:

– А что, если он вернется, а я не буду знать, как с ним разговаривать? Мы были совсем недолго женаты, когда он отправился на войну. Вдруг окажется, что мы совсем чужие друг другу?

Татьяна покачала головой. Ей было знакомо такое.

– А твой муж когда вернулся? – с легкой завистью спросила Нелли.

– Месяц назад.

– Повезло тебе.

Вмешался Энтони:

– Папа не возвращался. Он никогда не возвращался. Мама мне позволяет его искать.

Нелли непонимающе уставилась на Энтони.

– Энтони, пойди поиграй минутку снаружи. Дай нам с Нелли договорить.

Татьяна растрепала волосы Энтони и выставила его за дверь.

– Уж эти детишки в наши дни… Ты их учишь думать, что говоришь. Я даже не поняла, о чем это он.

В тот вечер Энтони сообщил Александру, что мама нашла работу. Александр задал ему несколько вопросов, и Энтони, радуясь тому, что его расспрашивают, рассказал Александру о Нелли, и ее картошке, и помидорах, и огурцах, и о ее муже, которого дома нет, и как Нелли придется отправиться искать его.

– Вот как мама поехала и нашла тебя.

Александр перестал спрашивать. Он лишь сказал после ужина:

– Мне казалось, ты говорила, что мы проживем на десять долларов в день.

– Это просто для Энтони. На его леденцы и мороженое.

– Нет. Я буду работать вечерами. Если я помогу продавать лобстеров, будет еще два доллара.

– Нет! – Татьяна тут же понизила голос. – Ты и так много работаешь. Очень много. Нет. А мы с Энтони все равно целыми днями играем.

– Это хорошо, – кивнул он. – Играйте.

– У нас есть время на все. Мы с ним будем рады ей помочь. И, кроме того, – добавила Татьяна, – она так одинока.

Александр отвернулся. И Татьяна отвернулась.

На следующий день Александр, вернувшись с моря, сказал:

– Скажи Нелли, пусть прибережет свои два доллара. Мы с Джимми договорились. Если я поймаю больше ста пятидесяти законных лобстеров, он будет платить мне дополнительно пять долларов. И потом еще пять за каждые пятьдесят сверх ста пятидесяти. Что думаешь?

Татьяна подумала:

– Сколько у вас ловушек на траулере?

– Десять.

– По два законных лобстера на ловушку… не больше двадцати на раз… одна ловушка в час, потом вытащить их, снова забросить… этого недостаточно.

– Когда речь обо мне, – сказал он, – ты разве не превращаешься в милого маленького капиталиста?

– Ты дешево продаешь себя. Как лобстера.

Джимми тоже должен был это понимать – рыночная цена на лобстеров росла, и Александр получал много предложений с других лодок, поэтому Джимми изменил условия даже без просьбы, стал платить Александру лишних пять долларов за каждые пятьдесят сверх первых пятидесяти. Вечером Александр так уставал, что с трудом удерживал в руках стакан с пивом.

* * *

Татьяна мариновала помидоры Нелли, варила Нелли томатный суп, старалась готовить томатный соус. Татьяна научилась готовить очень хороший томатный соус у своих друзей из Маленькой Италии, почти как будто и сама была итальянкой. Ей хотелось и для Александра приготовить томатный соус, такой, какой обычно готовила его мать-итальянка, но для этого нужен был чеснок, а на Оленьем острове его ни у кого не было.

Татьяна скучала по Нью-Йорку, вспоминала о шумном людном рынке по утрам в субботу в Нижнем Ист-Сайде, о своей веселой подруге Викки, о работе в госпитале на острове Эллис. И поэтому чувствовала себя виноватой: она тосковала по прежней жизни, хотя и не могла так жить без Александра.

Татьяна одна работала на поле, а Нелли занималась с Энтони. Татьяне понадобилась неделя, чтобы перекопать все поле Нелли – сто пятьдесят бушелей картофеля. Нелли поверить не могла, что его так много. Татьяна договорилась с универмагом по пятьдесят центов за бушель и заработала для Нелли семьдесят пять долларов. Нелли была потрясена. А Александр после двенадцати часов на лодке помогал Татьяне перевезти все сто пятьдесят бушелей в магазин. В конце недели Нелли все же заплатила Татьяне те же два доллара за день.

Когда Александр это услышал, он на мгновение даже лишился голоса.

– Ты сделала ей семьдесят пять долларов, ты перетащила все эти долбаные бушели вверх по холму за нее, и ты продолжаешь называть ее подругой, хотя она заплатила тебе гроши?

– Тише… не надо… – Татьяна не хотела, чтобы Энтони услышал солдатские выражения, старательно оберегая его от таких вещей.

– Может, ты в конце концов не такой уж хороший капиталист, Таня.

– У нее нет денег. Она же не получает сто долларов в день, как получает благодаря тебе Джимми. Но знаешь, что она предложила? Переехать к ней. У нее две свободные спальни. Мы могли бы их получить даром и платить ей только за воду и электричество.

– В чем подвох?

– Никаких подвохов.

– Должен быть. Я это слышу в твоем голосе.

– Нет ничего такого… – Татьяна сжимала и разжимала пальцы. – Она просто сказала, что, когда ее муж вернется, нам придется переехать.

Александр загадочно посмотрел на Татьяну через стол, потом встал и отнес свою тарелку в раковину.

Руки Татьяны дрожали, когда она мыла посуду. Ей не хотелось его расстраивать. Нет, возможно, это была не совсем правда. Возможно, она хотела заставить его сделать что-то. Он был так чрезвычайно вежлив, так исключительно любезен! Когда она просила его о помощи, откликался мгновенно. Таскал этот чертов картофель, выносил мусор. Но делал это совершенно автоматически. Когда он сидел, курил и смотрел на воду, Татьяна не знала, где витают его мысли. Когда Александр выходил из дома в три часа ночи и дрожал на скамье, Татьяна предпочитала не знать, где он. Была ли она с ним? Татьяна не хотела знать.

Закончив уборку, она вышла наружу, чтобы сесть на гравий у его ног. Почувствовала, что он смотрит на нее.

– Таня… – прошептал он.

Но Энтони увидел мать, сидевшую на земле, и тут же устроился на ее коленях, демонстрируя четырех найденных им жуков, два из которых были жуками-оленями. Когда она глянула на Александра, он уже не смотрел на нее.

Когда Энтони заснул и они легли в свою двуспальную кровать, Татьяна прошептала:

– Так ты хочешь этого – переехать к Нелли?

Кровать была настолько узкой, что они могли спать только на боку. Если Александр поворачивался на спину, он занимал весь матрас.

– Переехать на время, пока ее муж не вернется и она не выкинет нас, потому что ей захочется уединиться с мужчиной, пришедшим с войны? – сказал Александр.

– Ты… сердишься? – спросила она, как бы умоляя: «Пожалуйста, рассердись!»

– Конечно нет.

– У нас самих могло бы быть больше уединения в ее доме. Она дает нам две комнаты. Это лучше, чем одна здесь.