– Превосходно, ваше прекраснейшее величество, – сказал он, пожалуй, даже радостно. – Очень верно и дельно.

Броук вздрогнул и взглянул на него дико.

– Мессиры, давайте отпустим святого наставника, – сказала Виллемина. – У него много важных дел, ему необходимо подготовить службу. Удачи ему в делах и помоги ему Господь.

– Наставник Элия, – сказала я, – государыня вас отпускает службу готовить. И это… желает удачи и Божьей помощи.

Элия покосился на пустое кресло, поклонился и вышел, пятясь задом, как в варварские времена, говорят, выходили, не поворачиваясь спиной.

Раш слушал – и я дивилась, как у него ожило лицо. Даже искорки в глазах появились. Броук и Норис смотрели на него, как на умалишённого.

– Прекраснейшая государыня, – сказал Раш таким тоном, будто отлично видел Вильму в её кресле, и вытащил блокнот, – позвольте сообщить вам некоторые соображения по самым насущным делам.

Вильма слушала – и у неё было такое же лицо, как у Раша.

– Конечно, – сказала она. – Меня всегда восхищала ваша проницательность, дорогой герцог.

– Конечно, излагайте, – сказала я. – Государыня вашей проницательностью восхитилась.

– Итак, – продолжал Раш, легко вздохнув. – Я уже сообщил в прессу, что младенец-наследник жив, настолько здоров, насколько это возможно в его положении, и находится под присмотром акушерки с Королевских Курсов родовспоможения и лейб-медика. Ваше величество пребывает в тяжёлом состоянии, но лейб-медики, алхимики и некроманты делают всё возможное.

– И некроманты? – улыбнулась Вильма.

– Ага, – сказала я. – Некроманты в этом списке – самое оно.

– Я сообщил, – продолжал Раш невозмутимо, будто совет был совершенно рутинный, – что если медики, паче чаяния, не сумеют спасти тела прекрасной государыни, то с помощью алхимиков и некромантов оно будет заменено протезом. Согласно её высочайшей воле и новому закону об изъявлении воли духов.

– Звучит так непринуждённо, будто мы сообщаем об изящном пустяке, – удовлетворённо кивнула Вильма. – Словно о том, что было испорчено моё парадное платье, но новое уже почти готово. Дорогой мессир Раш, вы мастер формулировок!

– Государыня говорит, что формулируете хорошо, – улыбнулась я почти против воли. – Будто нам человеческое тело заменить или починить не сложнее, чем новое платьице заказать. Пара пустяков! Красиво, что ж.

Раш еле заметно улыбнулся в ответ. По-моему, тоже удовлетворённо.

– Лишь один момент, – сказала Виллемина. – Уточните, пожалуйста, что, опасаясь за здоровье младенца, который по желанию государыни наречён Гелхардом в честь его великого деда, мы не представим его Большому Совету в ближайшее время. Весной, когда дитя окрепнет. А все надлежащие священные обряды будут проведены в дворцовой часовне, где будем присутствовать лишь я, леди Карла, мессир канцлер и наш духовник.

Эту длинную тираду я постаралась повторить как можно точнее, чтобы Раш ничего не перепутал, – и тут радостно ухмыльнулся Норис:

– Государыня! – и поклонился смеющейся Виллемине.

– Что заставило вас поверить, дорогой Норис? – спросила она, и я повторила:

– Государыне интересно, что вывело тебя из ступора наконец.

– Ваше прекрасное величество, леди Карле ни за что не выдумать такую формулировку самой, – ехидно ответил Норис, и я показала ему кулак.

– Хорошо, – сказал Броук. – Звучит хорошо.

– У меня есть несколько серьёзных вопросов, прекрасный мессир Броук, – сказала Виллемина. – Я полагаю, что ни эликсиров, ни адских привад мессиры Норис и Ольгер на заводе Кнолля не обнаружили, потому что убеждена: Кнолль действовал исключительно по собственному и осознанному желанию. Права ли я?

– Государыня говорит, мессир Броук, что Кнолля не заставляли, он сам по себе гад, – повторила я. – Всё правильно?

– Я с ним побеседовал, государыня, – сказал Броук, обращаясь не ко мне, а именно к Виллемине, хотя точно не мог её увидеть. Голос у него был усталый, и тон безразличный, но отчего-то всё вместе поднимало дыбом волоски на руках. – Кнолль заговорил к утру. Сказал, мол, сделал всё, что смог, ради будущего Прибережья, – и усмехнулся, как вставший мертвец.

– Он говорил мне, что я толкаю страну к войне, – сказала Виллемина. – «Девочка, – сказал он, – ваши смешные амбиции погубят мою родину. Вы можете приказать немедленно арестовать меня, но прислушайтесь к словам старого человека, патриота и глубоко верующего: ваши глупые игры с адом настраивают против нас не только Перелесье, а и весь Север вообще. На что вы рассчитываете? – спросил он со слезами на глазах. – Это же нелепо!» Он говорил так страстно, что я не стала его прерывать.

А вот я бы прервала. Мне стоило очень большого труда всё это повторить.

– Страстно говорил, гад, ага, – закончила я, сжав кулаки. – И государыня его слушала. Меня там не было.

– Я предполагал, что Кнолль не слишком горячо одобряет происходящее, – сказал Броук. – Хотя бы потому, что у него были возможность и производственные мощности для выполнения армейских заказов втрое быстрее, чем он шевелился.

– От субсидий он не отказался, – заметил Раш.

– К чему отказываться от денег, – Броук дёрнул плечом. – Двойная выгода: его прибыль, наш ущерб.

– Он не был на трёх заседаниях Большого Совета, – сказала Виллемина. – А я надеялась, что личная беседа что-то изменит.

– Рабочие обрадовались вам больше, чем Кнолль, государыня, – сказал Норис. – Шерсть демонова, государыня, там была такая обстановка, что мои люди опасности не видели. Вас любит простой народ… а мы, как полагается, следили за толпой. Кто б мог подумать, что богатейший заводчик в стране выстрелит в свою королеву, в беременную даму… – закончил он с горечью. – Нереально. Я вправду думал, что колдовство тут… попросил графа разобраться… Никуда я не гожусь как шеф охраны.

– Годишься, – не утерпела я. – Просто – новое время.

– Ты права, дорогая, – сказала Виллемина. – Правила больше не работают. А мессир Норис делает очень много хорошего, напомни ему это, пожалуйста. И скажи, что я полагаюсь на него – но все мы принадлежим Предопределённости, тут ничего не поделаешь.

– Государыня просила тебе напомнить, что ты полезный и нужный, – сказала я. – И она тебе верит.

Норис на миг зажмурился, будто хотел свою боль сморгнуть.

– Спасибо, что верите, государыня, – сказал он. – Даже сейчас, когда я – как побитый пёс…

– Все мы… – начал Броук, но перебил сам себя: – Мои люди сейчас перетряхивают все связи Кнолля. И документация концерна «Сталепрокат Кнолля» – вся пошла к Рашу в ведомство.

– Честно говоря, мессиры, – задумчиво сказала Виллемина, – я не думаю, что у Кнолля есть какая-то группа, занятая подготовкой диверсантов, или что-то в таком роде. Но его друзья вряд ли заслуживают полного доверия: он наверняка делился с ними своими мыслями о нашей политике – и если они настоящие друзья, то, вероятно, соглашались…

– Государыня не думает, что кодла Кнолля будет кого-нибудь реально взрывать, – перевела я. – А я думаю, что могут.

– Сумасшедший убийца, – сказал Броук с омерзением. – Во всех смыслах. Собрался умирать за будущее Прибережья, тля. И считает себя героем.

– Слава милосердию Божию, что таких героев немного, – печально сказал Раш. – Но такое настроение и такой образ мыслей – встречаются.

– Я всем сердцем люблю и чту покойного государя, – сказала Виллемина. – Но в последние годы влияние Перелесья было чрезмерным. Прекраснейший государь Гелхард душой был рыцарем – и в большой степени человеком прежнего времени. Масштаба возможных злодейств и подлостей он себе не представлял… и полагал, что со злом можно договориться.

– А Перелесью дай палец – отожрёт руку по плечо, – добавила я от себя.

– Наши враги уважают государя, – сказал Броук горько.

– О да! – подхватила Виллемина ему в тон. – Кнолль сказал, что я предаю своего покойного названого отца и гублю дело его жизни. Они убеждены, что дело жизни государя заключалось в том, чтобы отдать Прибережье Перелесью – хотя он, насколько я могла понять, всю жизнь пытался сохранить нашу независимость.

– С переменным успехом, – добавил Раш. – Перелесцы при нашем дворе пели на разные голоса о золотом веке, о мире без границ, о всеобщем братстве – а в моём кабинете готовы были меня удушить, выбивая право беспошлинной торговли и требуя чуть не бесплатных перевозок на наших судах.

– И даже наставник Элия считает меня еретиком из-за веры моих предков, – напомнил Броук. – Духовные училища, похоже, учат, что только ветвь Сердца Мира и Святой Розы несёт вечную, абсолютную и незыблемую истину. Врагов воспитывают… а потом эти враги проповедуют нашему простому народу, что перелесцы – истинной веры, а мы – еретики.

– Моя бы воля, – сказал Норис с тихой холодной злобой, – я бы перелесских аристократов выставил с побережья вообще. Нечего им тут делать.

– Кнолль – и не аристократ, и не перелесский, – напомнил Раш.

– Прошу прощения, мессиры, – сказала Виллемина, – это не то, что нам нужно обсуждать. У нас есть дела, которые непременно нужно сделать по возможности быстрее.

– В смысле, потом будем возмущаться, – добавила я от себя, закончив пересказывать её слова.

– Пресса, – кивнул Раш. – Все ждут новостей.

– Очень хорошо, – сказала Виллемина. – Расскажите им о Кнолле. Как можно точнее и вернее. Что он считает себя патриотом, что уверял, будто я предаю дело жизни государя Гелхарда, что он надеялся на союз с Перелесьем – и жаждал золотого века. И ради всего этого нарушил присягу и попытался убить беременную даму. Уточним: перелесцы и их союзники считают, что цель оправдывает средства, а ради своего идеала, созданного ложью Перелесья, совершают бесчеловечные поступки.

Я старалась повторять сразу за ней, а Раш быстро записывал – тоже, по-моему, так точно, как мог.

– Кнолля – судить на закрытом заседании? – спросил Броук.

– Нет, – тут же ответила Виллемина. – Пусть будет показательный процесс. Нам нужно показать всем эту точку зрения – и сделать вывод: она приводит к преступлению перед страной.

– Орстена – казнить? – спросил Броук. – То, что он жив, меня нервирует.

– Нет, – вздохнула Виллемина. – Как бы ни было, он – родственник государя. Одиночное заключение. Пожизненно. Тайно доставить в монастырь Блаженного Ромма на Каменном острове, замуровать в каземат как государственного изменника. Не оповещать прессу и свет: он мёртв для всех, мы о нём забыли.

– Кнолля? – спросил Броук.

– Полагаю, он будет приговорён к публичному повешению, по закону – как обвиняемый в государственной измене и покушении на убийство королевы, – сказала Виллемина. – Если суд решит так, то я помилую его, заменив казнь пожизненным заключением. И распоряжусь, чтобы ему приносили свежие газеты. Я хочу, чтобы он увидел, к чему вело его предательство – и ради чего он пошёл на убийство. Увидел – и понял.

Ничего себе, подумала я, повторяя. Раш кивнул понимающе. Броук содрогнулся.

– Концерн «Сталепрокат Кнолля» переходит в собственность прибережной короны, – продолжала Виллемина. – Позаботьтесь о надёжном управляющем, дорогой мессир Раш. Мне нужен человек, который не будет задерживать выполнение королевского заказа.

– Спуск на воду подводного судна откладываем? – спросил Броук.

– Нет, – сказала Виллемина. – Он состоится в назначенное время. Надеюсь, я смогу присутствовать.

Я за это время уже немного освоилась и привыкла – наловчилась повторять за моей Вильмой почти слово в слово. И когда она отпустила Броука, чтобы начать обсуждать с Рашем курс ценных бумаг, состояние государственных счетов и всякое такое, от чего мой бедный мозг норовил свернуться в штопор, – я почти не путалась.

Только устала, будто на мне впрямь ездили верхом.

Отпустив Раша, Виллемина сочувственно мне улыбнулась: