Он вдруг поймал себя на том, что никогда не испытывал такого сильного, почти животного страха. Внешность князя Хованского – доброжелательного аристократа с тонкими чертами лица – резко контрастировала с тем, что он сказал. В нем не было ничего отталкивающего, тем более враждебного, наоборот, весь его вид, от блеска начищенных туфель до старомодной шляпы, с которой он никогда не расставался, выражал добропорядочность и учтивость. Мозг резанула неожиданная догадка – именно так и должен выглядеть Мефистофель.

– Право, ну что вы так разволновались? – добродушно заулыбался князь. – Вы все-таки на досуге подумайте о моем предложении. Я ваш друг и хочу предостеречь вас от возможных неприятностей… А то, знаете ли, всякое случается… – Митчелл-Хеджес продолжал испуганно таращиться на гостя. Посмотрев на часы, Дмитрий Иванович произнес: – О-о-о! Что-то я задержался у вас. – Прикоснувшись двумя пальцами к полям своей шляпы, он попрощался: – Будьте здоровы! – и неторопливым шагом направился к автомобилю, припаркованному в густой тени айлантусовой^[54] аллеи.

Целый день после встречи с князем Хованским Фредерику Митчелл-Хеджесу нездоровилось. Тропические болезни, приобретенные во время экспедиций в Центральной Америке, вдруг обострились самым жутким образом. Последующие трое суток он не мог сомкнуть глаз. Несмотря на июльскую жару, его мучил озноб, его приемная дочь, озабоченная здоровьем отца, не отходила от его постели ни на шаг, – укрывала одеялами, то и дело сползающими, поила отварами, меняла промокшее белье.

Когда кризис, наконец, отступил, совершенно ослабевший Фредерик съел небольшую тарелку супа и вышел на балкон, чтобы подышать свежим воздухом, настоянным на аромате распускающихся гортензий. Никогда прежде у него не бывало таких сильных приступов, и сейчас он отчетливо, как никогда прежде, понимал, что заглянул в самое нутро небытия.

Он попросил слугу принести ему чашку крепкого кофе. Устроившись за небольшим столиком, он крохотными глотками отпивал ароматный напиток и поглядывал на очередь паломников, скопившихся подле средневековой часовни.

Впервые он заболел тропической лихорадкой тридцать лет назад при раскопках города Лубаантун. Тогда он провалялся в постели две недели и большую часть времени провел в полном беспамятстве. Каким-то чудом ему удалось тогда перебороть болезнь, хотя священник, бывший в составе его экспедиции, уже готов был отпустить ему грехи и прочитать над ним отходную молитву. Неожиданно для всех Фредерик стал поправляться, а еще через два дня, вопреки самым неблагоприятным прогнозам, поднялся на ноги. Индейцы, работавшие в его экспедиции носильщиками и разнорабочими, случившееся исцеление воспринимали как чудо и при всякой встрече выказывали ему невероятное почтение.

Надышавшись воздухом и немного успокоившись, Митчелл-Хеджес направился в спальную комнату. Задернув тяжелые портьеры, прилег на мягкую постель. Некоторое время ворочался, призывая сон, а потом забылся в тяжелой болезненной дреме. Фредерику снился хрустальный череп, который он обнаружил в Латинской Америке много лет назад в самый день рождения приемной дочери, и который он воспринял как некое предзнаменование своих будущих побед. Сейчас пустые глазницы черепа полыхали алым искрящимся огнем. Неожиданно хрустальные уста разверзлись, и череп заговорил глухим утробным голосом:

– Казанская икона Богородицы тебе не принадлежит. Она оказалась у тебя случайно. И чем раньше ты это поймешь, тем лучше будет для тебя.

Фредерик попытался что-то сказать, но не смог разомкнуть губы, а хрустальный череп, полыхающий багровым цветом, продолжал вещать:

– Свой замок ты должен продать, Чудотворной иконе тесно в нем. Образ Богородицы должен вернуться на родную землю, здесь не ее земля.

Проснувшись глубокой ночью, Фредерик так и не смог больше уснуть. В голове звенело, теснились обрывки мыслей, не имеющих ни начала, ни конца. Он прислушался к темноте: ни звуков улицы, ни голосов, ничего такого, что могло бы свидетельствовать о близости людей. Город был погружен в ночной сон. Но природа не спала: где-то в отдалении угрожающе дважды ухнул филин, шумно зашелестела крона растущей возле дома липы. И еще время от времени ему чудился тот жуткий голос, словно доносившийся из склепа.

Вот оно, неоспоримое доказательство потусторонней жизни, где духовности древних культур связаны между собой: хрустальный череп и православная икона – чем не пример? Совершенно разные цивилизации, возникшие в разные эпохи. На первый взгляд, их ничто не может объединять, даже материальное воплощение религии у них различное. В действительности связь между ними, по-видимому, есть.

Митчелл-Хеджес понимал, что угроза была не пустой и непременно будет исполнена, но у него не было ни сил, ни воли, чтобы противостоять надвигающейся опасности.

Целый день Митчелл-Хеджес выглядел подавленным. Он чувствовал в себе признаки надвигающейся болезни и опасался, что лихорадка может вернуться с еще более худшими последствиями. Следовало принять какое-то решение. Весь следующий день Фредерик составлял завещание, продумывая каждое слово, и, когда оно было готово, пригласил нотариуса (а по совместительству и друга) Мартина Бремена, которого знал без малого тридцать лет.

Мартин явился незамедлительно. Как всегда, он был элегантно одет: великолепно сидящий на широких плечах удлиненный светло-серый пиджак в едва заметную белую вертикальную полоску, на длинных журавлиных ногах идеально отглаженные брюки, а его начищенные до блеска ботинки аж пускали солнечные блики.

Вопреки обыкновению, в этот раз он, видимо, каким-то образом почувствовав настроение друга, потому был немногословен и серьезен. Выслушал жалобы Фредерика на тропическую болезнь, мучившую его последние двадцать лет, Мартин сочувственно покачал головой и тут же перешел к делу:

– Позволь прочитать, что ты тут нацарапал?

– Для этого я тебя и позвал, Чарли, – хмыкнул Фредерик, отпив из толстого стакана глоток виски. – Наслаждайся.

Подняв со стола три бумажных листа, исписанные убористым почерком, нотариус углубился в чтение.

Прочитав написанное, Мартин Беремен спросил:

– Ты уверен в своем завещании?

– Не сомневайся, Мартин, я продумал каждое слово. К тому же, у меня не так много родственников, и я постарался никого не обидеть. Завещание писал в здравом уме и доброй памяти.

Уложив завещание в конверт и скрепив его личной печатью, нотариус ушел, отметив про себя, что сегодня Митчелл-Хеджес и впрямь скверно выглядит.

Когда за Мартином Бременом закрылась дверь, Фредерик прошел в кабинет дочери. Та сидела за письменным столом и что-то изучала в бинокуляр. Археология ее интересовала, куда больше ее занимала биология, в частности строение жесткокрылых жуков. Закончив университет, Анна занялась исследовательской работой и уже опубликовала несколько научных статей.

– Нам нужно продать замок, – объявил он дочери.

– Как это, папа?.. – удивленно спросила Анна, оторвавшись от окуляров. У нее были большие выразительные глаза. Поклонников у нее было немало, но узами брака ни с кем из них она не спешила себя связывать. – Ты же о нем так мечтал. А сколько ты вложил средств в реставрацию!

Все это мы учтем при продаже. Не прогадаем. Уверен, что даже будем в выигрыше. Я тебе вот что хочу сказать… Я уже немолод, а тебе еще жить да жить… Но средств у нас не так и много, как думается. Чтобы мы могли позволить себе жить на достойном уровне, придется продать Казанскую икону Божьей Матери.

– Еще один сюрприз… Столько людей к нам приходит, чтобы просто поклониться ей. Мне казалось, что здесь ей самое место…

– Поначалу я тоже так думал, но потом понял, что ошибался.

– И кому же ты хочешь ее продать? – нахмурилась дочь. – Какому-то толстосуму из России?

– Вовсе нет! Мы продадим ее Русской православной церкви заграницей. – Увидев, что дочь хочет что-то ответить, произнес непререкаемым тоном: – И не нужно возражать, я так решил! – Немного помолчав и мысленно посетовав на себя, что не следовало говорить с дочерью в таком тоне, продолжил мягче: – Пойми, Анна… Так нужно. Сегодня я встречался с нотариусом. Просидели целый вечер, составляли завещание. Я уже немолодой, могу умереть в любую минуту…

– Папа, ну что ты такое говоришь! – попыталась возразить Анна.

– Ты послушай, не перебивай. После меня все останется тебе. Если вдруг я не успею все организовать и… я умру прежде, чем мы ее продадим… Подари икону православной церкви. Но у меня есть одно важное условие… Не отдавай ее Русской Православной церкви.

– Почему?

– У меня есть основания поступать таким образом. А теперь не спорь со мной и согласись.

– Хорошо, папа, пусть будет так, как ты скажешь.

– Что-то я проголодался, – после некоторой паузы произнес Митчелл-Хеджес. – Что у нас там на ужин?

– Рыба с овощами, – ответила Анна.

– Прекрасно! То, что нужно! Кажется, у нас где-то оставалась бутылка новозеландского Совиньона Блана?

– Папа, на прошлой неделе ты выпил последнюю бутылку. В магазинах его тоже сейчас нет, я узнавала.

Фредерик Митчелл-Хеджес неодобрительно покачал головой:

– Что же это за страна такая, если в магазинах невозможно купить новозеландский Совиньон Блан? Не снаряжать же мне экспедицию в Новую Зеландию, чтобы мне привезли оттуда ящик хорошего вина!

– Папа, ты несправедлив, вино в магазине закончилось вчера вечером и завтра его уже должны доставить.

– Ну хорошо… Надеюсь, что бутылочка сухого южноафриканского Шенен Блан у нас еще осталась?

– У нас в подвале целых два ящика Шенен Блан!

– Тогда приготовь мне одну бутылочку. Хочу провести вечер наедине с собственными мыслями. Их за последние дни накопилось немало… Что скажешь, если на следующий год мы отправимся в экспедицию в Бразилию? Я располагаю достоверными сведениями, что в джунглях Амазонки находятся развалины цивилизации Атлантиды, – произнес он с задором, предвкушая предстоящее застолье. На какое-то мгновение в его глазах вспыхнул озорной блеск.

– Папа, ты все никак не можешь успокоиться, – укорила Анна. – Ты как мальчишка, который все время хочет куда-то уехать. Ты забыл, что у тебя больная спина. А еще куча всех этих тропических болезней… Ты и так уже достаточно путешествовал. Пусть теперь этим занимаются другие… Тебе удалось едва ли не в одиночку отыскать столько артефактов, что их хватило бы для отчета крупного научно-исследовательского институт за десять лет его работы! Не каждой экспедиции выпадают такие удачи, какие выпадали тебе.

– Соглашусь, – разлепил губы в довольной улыбке Фредерик Митчелл-Хеджес. Глубокие морщины на худощавом лице старика заметно разгладились. – Мне чертовски везло! Как никому другому! Я счастливый человек.

– Тебе бы сейчас лучше сидеть в кресле-качалке и любоваться звездами.

– Скучно, – отозвался хозяин замка. – Вот вышла бы ты замуж да родила мне внуков. Тогда, глядишь, было бы веселее сидеть дома. А потом, когда детишки подрастут, мы бы вместе стали искать вечно ускользающую Атлантиду или пиратские сокровища на острове Эспаньола. Вот это была бы экспедиция!

Замок Фарли-Хангер форд был продан на следующий год за рекордную сумму, – никогда прежде средневековое фортификационное сооружение не оценивалось столь высоко. На то были веские причины – продавались не только потемневшие от времени тесаные камни четырнадцатого века, выложенные в высокую крепостную стену и средневековые здания с фресками, по сути это было живое свидетельство истории средневековой Англии – от периода войны Алой и Белой розы до английской революции, перехода от монархии к республике.