– Я слыхал, во времена императоров Клавдиев была одна злобная старуха по имени Ливия, мать обожествленного Тиберия, – осторожно подбирая слова, проговорил юноша. – Она отравила всю свою родню. Может, поэтому римляне и не в восторге от женщин-правительниц.

Молодые люди уже обогнули костры и дошли до дальнего конца праздничной площадки и до подножия могильного кургана с его покатыми склонами.

– Гавен, так, по-твоему, все женщины – зло? – спросила Эйлан.

– В тебе зла точно нет, – заверил юноша, встречая ее ясный взгляд. Глаза Эйлан напоминали озера с кристально – чистой водой – утонуть бы в них навсегда! Эти глаза – светлый источник истины. При мысли о том, что он вынужден будет и дальше обманывать девушку, Гай содрогнулся от отвращения к самому себе. Звучит нелепо, да, – но молодой римлянин был готов доверить этой юной бриттке свою жизнь – то есть открыть ей, кто он на самом деле такой.

Позади возникла какая-то суматоха. Крики и пение зазвучали ближе. Гай обернулся – молодежь тащила чучела из ивовых прутьев и соломы. Иные фигуры походили на людей, иные – на чудищ из ночного кошмара. На одной Гай заметил очень узнаваемое подобие легионерского шлема.

Волосы у римлянина встали дыбом. Он только что объяснял Эйлан, что не помнит белтайнских обрядов, но теперь – рокот ли барабанов тому виной, или мерцающие отблески, или дурманный аромат пряных трав, брошенных в огонь, – Гай внезапно понял со всей отчетливостью, что видел нечто подобное прежде. Юноша зажмурился: перед его внутренним взором возникли татуировки в виде драконов, обвивших могучие руки; послышался чей-то молодой смех. На мгновение рокот барабанов оглушил Гая; видение потонуло в крови – и в скорби, так давно подавляемой, что даже слова для нее не подберешь.

Юноша крепче вцепился в руку Эйлан.

– Дурачок! – рассмеялась Эйлан, заметив выражение его лица. – Это же просто куклы! Летнего короля или кого-то другого вместо него даже в древние времена приносили в жертву только раз в семь лет, чтобы возродить землю.

– Ты – дочь друида, – промолвил Гай, опускаясь на траву. – Тебе лучше знать.

– Я не владею знанием, которому учат в Лесной обители, но это сказание я слышала. Говорят, будто с Избранником обращались как с королем в течение целого года. Семье его воздавали почет. Все его желания исполнялись, его потчевали самыми вкусными яствами и винами, ему приводили прекраснейших девушек. Зачать дитя от бога почиталось за честь; даже служительницы святилища не были для него запретны, хотя любого другого, кто возлег со жрицей, покарали бы смертью. А по прошествии года… – Девушка замялась. – Его отдавали огню.

Эйлан сидела совсем близко. Гай вдыхал свежий, напоенный луговыми цветами аромат ее волос.

– Я слыхал, в Риме появился новый культ: его служители, приверженцы Назарянина, верят, что их пророк – сын бога и умер, чтобы искупить людские грехи, – промолвил Гай. Сам он предпочитал Митру, бога солдат.

– Приверженцы Назарянина есть не только в Риме, – подтвердила девушка. – Отец рассказывал, некоторые из них бежали в Британию от преследований императора. Друиды позволили им построить церковь на Острове Яблок далеко на юге Летней страны. Но здесь у нас отдает свою кровь земле только супруг Богини – или кто-то, кто его заменяет.

С громкими воплями молодежь принялась кидать чучела в костер: языки пламени под восторженные возгласы рвались к небу. Мимо пробежала еще одна шумная орава, Эйлан неуютно вздрогнула, и Гай покровительственно приобнял ее за плечи.

– Это они сжигают злых духов: очень скоро между двумя кострами прогонят скот, чтобы уберечь его от всех опасностей на летних пастбищах среди холмов. Огонь обладает великой властью… – Девушка внезапно покраснела – но не от жара пламени.

– А что еще происходит вокруг костров? – мягко спросил Гай. Он весь дрожал: ему стоило немалых усилий сдержаться и не притянуть девушку к себе. Даже сквозь платье он ощущал нежную мягкость ее стройного, гибкого тела. Впервые увидев Эйлан, молодой римлянин посчитал ее совсем ребенком, но теперь он понимал: рядом с ним – женщина, при всей ее хрупкости; и сознавал, как сильно его влечет к ней.

– Ну… – смущенно начала девушка, неотрывно глядя в пламя, – в эту ночь, пока пылают костры Великой Богини, влюбленные, обменявшись обетами, рука об руку прыгают через огонь, дабы почтить Богиню и попросить ее о детях. А потом вместе уходят в лес. Возможно, в древние времена не знали, откуда берутся дети; но Арданос рассказывает, что люди подметили: дети рождаются после совершения обрядов в честь Владычицы – поэтому люди по сей день соблюдают древний обычай.

– Понимаю, – мягко отозвался Гай. Пульс его участился.

– Конечно, ничего подобного дочери вождей и друидов не делают, – быстро добавила Эйлан.

– Конечно, нет, – тихо откликнулся Гай. Собственное тело подсказывало ему, что сын префекта отлично бы справился с ритуалом, но он надеялся скрыть это обстоятельство от Эйлан. Она – дочь хозяина дома, она для него неприкосновенна, словно родная сестра. – И однако ж, как чудесно было бы… – юноша глубоко вздохнул, – если бы мы с тобой могли вот так вместе почтить Богиню.

В темноте Гай не столько увидел, сколько почувствовал, как запылали ее щеки. Девушка замерла в его объятиях.

– Я никогда не думала… – еле слышно прошептала Эйлан и умолкла. Теперь затрепетала и она – но не отстранилась.

– Вот так хотел бы я выказать свою любовь к тебе, – еще тише промолвил он, словно опасаясь спугнуть лесную птаху, что опустилась на его руку. С каким целомудренным простодушием рассказала она ему про обряды Белтайна! Дочка Клотина недвусмысленно давала понять, что рада ответить на его заигрывания, но Гаю была неприятна ее распущенность. А вот теперь ему казалось, что он ни к одной девушке не испытывал таких чувств, как сейчас к Эйлан, которая так доверчиво прильнула к нему. Она сидела совсем близко: юноша ощущал тепло ее тела и с каждым вдохом впивал цветочный аромат ее светлых волос.

Вопли стихли; теперь вокруг слышались негромкие ночные шорохи: мелкие зверушки шуршали в траве там, где за могильным курганом начинался склон холма; потрескивали и гудели костры, где-то крикнула птица. Но Гай, растревоженный рассказом Эйлан, различал в весенней ночи и другие звуки. Позади них, на склоне, влюбленные предавались страсти.

Гай коснулся щеки Эйлан – словно лепестка цветка. Ласково развернул девушку лицом к себе. В ее огромных глазах плескалось изумление, губы чуть разомкнулись. Поцелуй застал ее врасплох: Эйлан вздрогнула от неожиданности, но не отпрянула. Уста ее были сладки, так сладки, что юноша привлек ее к себе и поцеловал снова – мгновение она сопротивлялась, а потом губы приоткрылись ему навстречу как распускающийся бутон.

Неизъяснимое наслаждение опьяняло юношу. Голова у него шла кругом, в висках стучало. Он не сразу понял, что случилось – и тут девушка с силой оттолкнула его.

– Мы не должны! – прошептала она. – Мой отец убьет нас обоих!

Гай заставил себя разжать руки. Посягнуть на дочь хозяина дома – не худшее ли святотатство? Эйлан должна быть для него так же священна, как родная сестра. Священна… молодой римлянин внезапно понял, что чувство его к этой девушке и впрямь чисто и свято. Гай с удивлением осознал, что, выпустив девушку, тут же погрузил пальцы в траву. Он выпрямился и отряхнул ладони.

– Ты права. – Гай сам себе удивлялся: как ровно звучит его голос! В чувствах его по-прежнему царил хаос, но на сердце было тепло – в груди нарастала и крепла уверенность. То, что произошло сейчас, было предрешено – с того самого мгновения, когда он впервые увидел ее лицо в ореоле солнечного света над краем ловчей ямы. – Мы оба покроем себя позором, а ведь в моих чувствах к тебе нет ничего бесчестного. Я люблю тебя, Эйлан, как мужчина любит женщину, которую хотел бы взять в жены.

– Но как, почему? – прошептала она, глядя на огонь. – Ты чужой здесь. Ты впервые увидел меня только две недели назад. Или я тебе тоже снилась?

– Я здесь еще более чужой, чем ты думаешь, – мрачно объявил Гай. – Но я докажу тебе свою любовь. – Он помолчал немного, собираясь с духом. – Вручаю свою жизнь в твои руки. Я – римлянин, Эйлан. – Девушка испуганно отпрянула, и он поспешно добавил: – Я не то чтобы солгал. Гавен – имя, которым звала меня мать; но мое настоящее имя – Гай Мацеллий Север Силурик, и я не стыжусь своего происхождения. Моя мать – дочь вождя силуров, а отец – префект лагеря II Вспомогательного легиона. Если после того, что ты узнала, я стал тебе ненавистен, позови стражу, и пусть они убьют меня.

Девушка вспыхнула – и побледнела как полотно.

– Я никогда тебя не предам.

Гай не сводил с нее глаз. «А вот мать меня предала…» Внезапно юноша осознал, как нелепа подобная мысль: конечно же его мать вовсе не хотела умирать, не хотела бросить сына! Но только сейчас, снова окунувшись в ее теплый, многоцветный мир, юноша понимал, каким мучительным потрясением оказался для него резкий переход от материнских объятий к суровой дисциплине армейского лагеря. Не поэтому ли он не сумел открыть душу ни одной девушке-римлянке – так, как разоткровенничался сейчас с Эйлан?

– Завтра я возвращаюсь к своим, но клянусь тебе, если я уеду отсюда живым и невредимым и если ты не против, я честь по чести попрошу у Бендейгида твоей руки!

Сердце рвалось у юноши из груди, но никакие другие слова на ум не приходили.

– Я не против, Гавен… Гай, – наконец произнесла Эйлан. Голос ее звучал еле слышно, но девушка глядела ему в лицо, не опуская глаз. – Однако не думаю, что отец согласится отдать меня римлянину, тем более легионеру. И даже если отца и удастся уломать, то воспротивится мой дед; а Кинрик… Кинрик убил бы тебя, если бы знал правду! – выпалила она.

– Да, наверное, договориться будет непросто, – промолвил Гай. В юноше взыграла гордость, хотя те же самые мысли приходили в голову и ему. – Но так ли это невозможно? С тех пор, как мы пришли на этот остров, многие наши офицеры женились на бриттках из хороших семей, дабы скрепить союз между нашими народами. Я, в конце концов, сам наполовину бритт.

– Пожалуй, – с сомнением протянула она, – но в нашей семье такого не случалось!

– Мой род по обеим линиям ничем не ниже вашего!

Эйлан посмотрела на него как-то странно, и Гай понял, что в нем говорит гордость римлянина. Но девушку его слова вроде бы не оттолкнули, хотя и не убедили, а урезонить ее сурового отца окажется еще труднее.

– Я в жизни не встречала никого, кто понравился бы мне так, как ты – и за такое короткое время, – беспомощно промолвила Эйлан. – Я сама себя не понимаю, – призналась она, – но почему-то мне кажется, будто я знаю тебя от сотворения мира.

– Может, так оно и есть, – проговорил Гай почти шепотом. В тот момент он чувствовал себя таким же чистым и непорочным, как и юная девушка в его объятиях.

– Некоторые греческие философы считают, что душа возвращается в мир опять и опять, чтобы до конца исполнить свое предназначение, и снова узнает тех, кого любила и ненавидела в прошлых жизнях. Возможно, сама судьба свела нас вместе в продолжение нашей прошлой жизни, моя Эйлан. – Произнося эти слова, юноша дивился сам себе. Как может он, Гай Мацеллий Север, говорить такое женщине? Но Эйлан, оправдывался он, не просто какая-то женщина: он никогда и ни с кем не был настолько близок. Впервые в жизни его чувства к девушке наполнились мистическим смыслом, которому и объяснения-то не подберешь.