Она опустилась на стул. Колени дрожали. Губы пересохли. Было ощущение, будто вся влага ушла из тела. Только внутри – движение. Что-то ворочалось в груди. Её собственное отражение? Или нечто третье, пробуждённое?

– Почему я?

– Потому что ты уже была в огне. И не распалась.

Алиса закусила губу до крови. Вкус железа вытеснил страх. Она поднялась. Резко. Подошла к зеркалу. Посмотрела. Там стояла она. Но в уголке губ – чёрная тень. Как от золы. И глаза – чуть шире. Чуть темнее.

– Я не хочу стать ею.

– Тогда напиши её заново, – сказал Дэмиен.

Она повернулась.

– А ты кем был для неё?

Он не ответил. Слишком долго молчал. Потом: – Тем, кто не смог удержать.

Алиса вглядывалась в его лицо. И впервые увидела боль, выточенную временем. Он не боялся. Он уже давно всё отдал. И теперь предлагал выбор не из милости, а потому что другого пути не осталось.

– Если я откажусь, – спросила она, – что будет?

– Тогда кто-то другой откроет дверь. Виктория, например.

Имя резануло по памяти, как бритва. Её запах. Её голос. Улыбка, в которой пряталось острое. Алиса напряглась.

– Она хочет?

– Она копирует. Ты – создаёшь. Ей не нужна истина. Ей нужна власть.

Алиса шагнула вперёд. Подняла руку. Коснулась зеркала. Поверхность дрогнула. Как вода. В глубине промелькнула вспышка – лицо женщины, чьи волосы пылали. Её губы двигались. Но звук не пробился. Только дрожь в костях.

– Я не боюсь, – сказала Алиса. – И если я должна пройти через это, я пройду. Но на своих условиях.

Дэмиен медленно подошёл. Встал позади. Не касался. Но тепло от его тела обволокло. Его тень соединилась с её. И в отражении они на секунду слились в одну фигуру. И эта фигура шептала. Ей. Но слов она не слышала.

Сквозь стену донёсся хрип. Не голос. Ветер. Или дыхание холста. Где-то внизу в доме хлопнула дверь. Картина, оставленная в мастерской, содрогнулась. В углу рамы треснул лак. Алиса отпрянула. Зеркало почернело.

– Началось, – произнёс он.

– Я готова, – ответила она.

И знала: после этой ночи ничто не будет прежним.

Ночь выдохлась, но рассвет не пришёл. За окнами не было даже тусклого серого – только вязкая, беспросветная чернота. В доме исчезло время. Минуты не тикали, а застывали в воздухе, как капли масла на стекле. Алиса стояла в коридоре босая. Не помнила, как встала. Как вышла из комнаты. Халат, сползший с плеча, казался чужим. Кожа под ним – как пергамент. Чувствительность обострилась. Каждый сучок пола, каждая капля влаги в щелях между досками отзывались в теле. Воздух был густым. Пропитанным пылью, плесенью, гарью и чем-то ещё – сладковатым, подгнившим, похожим на запах мокрых цветов, забытых в запертой комнате. Лилии.

Её шаги не звучали. Перила лестницы под пальцами – липкие, как будто кто-то держался за них слишком долго. Древесина под ладонью пульсировала, будто дышала. Она не смотрела вниз – только вперёд. Каждый поворот – как щелчок замка. Она не знала, зачем идёт. Но знала, куда.

Мастерская. Дверь приоткрыта. Изнутри тянет теплом, но не уютным – липким, навязчивым, как жара в заброшенном храме. Алиса толкнула дверь ладонью. Петли издали стон. Воздух внутри другой. Он плотнее. Он живой.

Картина висела на месте. Но она изменилась. Свет исходил изнутри холста – мягкий, как у фонаря под водой. Центральная фигура двигалась. Не резко. Едва заметно. Как дыхание. Не просто образ – нечто обитающее. Линии на холсте менялись. Переписывались. Пульсировали, как рана. Алиса застыла. Она не моргала. Не дышала. Женщина внутри смотрела на неё. И не просто узнавала – звала. Но не голосом. Внутренним гулом, как зов крови.

Она подошла ближе. Пальцы дрожали, но не от страха. От памяти. Что-то внутри откликнулось. Как будто клетки узнавали мазки. Как будто она уже держала эту кисть. Уже проводила эти линии. Алиса протянула руку. Касаться не собиралась. Но пальцы коснулись нижнего края рамы. Дерево тёплое. Слишком. Как человеческая кожа. И – влажное. Ладонь прилипла. Она дёрнулась. Посмотрела – рука в тёмном. На коже – тянущаяся клякса. Медь. Кровь. Свежее.

– Это не моё, – прошептала она. Но внутри – возражение. Или знание.

Ты – начала. Теперь – заверши.

Голос появился без звука. Он не принадлежал Дэмиену. И не женщине. Он был глубже. Древнее. Словно иссечённый временем камень говорил изнутри стены. Алиса замерла. Рука ещё тянулась вперёд. И тогда – из-под рамы выползла тень. Тонкая. Слишком живая. Как щупальце, как язык дыма. Она тянулась к её стопам. Дотронулась до пальцев. И провалилась внутрь. Холод ударил в грудь. Сердце остановилось на мгновение. Потом – новый ритм. Чужой. Синхронизированный с биением света на холсте.

Алиса зашептала – не слова, а ритм. Как мантру, которую не знала, но повторяла. Её глаза наполнились влагой. В ней отражался огонь. Тот самый. Из прошлого. Или из будущего.

– Покажи мне, – сказала она. – Не как врагу. Не как жертве. Как равной.

Ответ был резким. Молнией. По комнате – стук. Слева – ткань. Шевелится. Без сквозняка. Алиса обернулась. В углу – силуэт. Висящий. Ноги касаются пола. Пальцы – вытянуты. Женщина. Та самая. Но теперь – не в огне. В пустоте. Глаза – чёрные воронки. Рот открыт. Из него – тьма, текущая, как нефть. Она исчезла, как только Алиса встретилась с ней взглядом.

Алиса не закричала. Только сказала:

– Этого недостаточно.

В холсте что-то треснуло. Свет стал резче. Изображение колыхнулось. И вывернулось. Алиса увидела себя. Маленькую. В комнате, которую она не помнила – и помнила слишком хорошо. Стены – из пепла. В руках – кисть. По руке стекает кровь. На холсте – та же женщина. Только без лица. Пустота вместо черт. И вдруг – черты начали складываться. Лицо становилось её.

– Ты видишь это? – спросила она.

Голос – за спиной. Дэмиен. Он вошёл бесшумно. Глаза его были тёмными. Но в них – не страх. Печаль. И нечто похожее на гордость.

– Вижу. Впервые – не её. А тебя.

– Тогда это и есть мой выбор. – Голос Алисы стал ровным. – Не разрушать. Не подчиниться. Переписать.

Дэмиен подошёл ближе. Его шаги звучали глухо, будто он ступал по холсту.

– Ты готова?

– Нет. Но начну.

Она повернулась к столу. Он был завален холстами, бумагой, тюбиками. Алиса села. Кисть нашлась в руке сама. Её пальцы двигались без усилия. Как будто давно этого ждали. Первая линия – грубая. Вторая – изломанная. Но в ней была правда. Не из памяти. Из сердца.

Позади – картина. Пульсация утихала. Не исчезала, но наблюдала. Ждала. Алиса знала – за каждым мазком следят. Но теперь она не пряталась.

Лицо, которое рождалось на новом холсте, не было зеркалом. Не было предсказанием. Оно было возможностью.

И впервые за долгое время ей не хотелось бежать.

Кисть скользила по холсту, как скальпель по плоти. Алиса не выбирала цвет. Не думала. Она просто шла за тем, что уже было внутри. Мазки рождались из боли, из жара под кожей, из тех снов, что прятались под слоем дневной памяти. Каждый раз, когда кончик кисти касался ткани, она чувствовала, как дрожит воздух. Он отзывался эхом внутри грудной клетки, будто холст соединён с ней сосудами, как пуповиной. Это было не рисование. Это было вспоминание. Словно она не творила, а вытаскивала наружу то, что всегда там было – и лишь ждало, чтобы его увидели.

Из глубины изображения вырастали контуры: обрубленные плечи, шея, вытянутая в напряжении, как перед криком, который не позволили сорваться. Рот, полуоткрытый, будто застывший между мольбой и приказом. Один глаз – мутный, другой – чёрный, как воронка. Алиса не контролировала форму. Но знала, что создаёт. Это было существо. Женское. Но не женщина. Больше. Глубже. Словно сама боль, ставшая плотью. Картина больше не была отражением. Она становилась вратами.

Позади – лёгкий скрип. Шаг. Треснула доска. Она не обернулась. Но знала: Дэмиен подошёл. Его дыхание лёгкое, но глубокое. Сдержанное. Как у хирурга, наблюдающего операцию, в которой поставлено всё. Он стоял в метре, не ближе. Не хотел мешать. Но и уйти не мог.

– Ты теряешь черты, – его голос был хриплым. – Это правильно.

– Нет, – выдохнула она. – Я очищаю. До сути. До костей.

Мазок – резкий, угловой. Цвет – почти чёрный, но с синим, как синяк. В этот момент её пальцы онемели. Кисть двигалась сама. Она не управляла ею. Только позволяла. И вдруг – вспышка в груди. Не боль. Отклик. Как будто существо из холста коснулось её изнутри. Алиса отшатнулась. Сердце бешено забилось. На холсте появился символ. Она не помнила, чтобы рисовала его. Спираль, рассечённая вертикальной чертой. Пульсирующая.

Из угла комнаты что-то зашевелилось. Старая картина. Полуразрушенная. Фрагмент. Только глаз. Один. Он моргнул. Чётко. Резко. Как будто живое существо смотрело на неё сквозь холст. Линии зрачка сдвинулись. Изображение вглядывалось. Не просто смотрело. Видело.

Алиса замерла. Воздух в комнате сгустился. Липкий, тёплый, как перед грозой. Запах – сладковатый, почти гнилой. Она сделала шаг. Подошла к старой картине. Глаз следил за каждым её движением. Подняла лезвие. То самое, которым снимала засохшие слои. И провела по холсту. Осторожно. Но глубоко.

Ткань треснула. Изнутри – шипение. Как будто вскрыла нарыв. В воздух вырвался дым. Сначала тонкий, серебристый. Потом густой, серый. Он не пах. Но кожа реагировала. Мурашки. Жжение в глазах. Алиса отпрянула. Дэмиен поднял руку – не прикасаясь, просто преградив путь. Туман скользил мимо него. Но не трогал. Только Алису.

Тени в дыму извивались. Как образы. Силуэты. Одна – высокая. Узкие плечи, обвитые дымом. Вторая – с длинными руками, лицо искажено. Третья – без глаз, но с улыбкой. Алиса замерла. Они тянулись к ней. Не с угрозой. С ожиданием. Признанием.

– Они – отклик, – прошептал Дэмиен. – То, что хранила картина. Теперь – увидели тебя. Они помнят.

– Почему я? – голос её дрожал. – Почему не ты? Или она?

– Потому что ты – пустая. А пустота – единственное, что способно вместить полное.

Алиса стиснула зубы. Рука дрожала. Но не от страха. От напряжения. От переполнения. Она сделала шаг назад, к новому холсту. Он сиял. Свет – не отражённый. Внутренний. И в нём – движение. Картина дышала. И с каждым её вдохом что-то внутри неё становилось яснее.

– Если я закончу, – произнесла она. – Она войдёт в меня?

Дэмиен не ответил. Но глаза его сказали всё. Алиса повернулась к столу. Мазки ложились один за другим. Глубокие, как порезы. На предплечье у неё вспыхнули узоры. Символы пульсировали. Тот же, что на холсте. Тот же, что в дыму. Она знала: завершение – это не конец. Это – соединение. Слияние. Или отторжение.

Картина позади дрогнула. Старый холст – треснул. Из него хлынул чёрный пепел. Он не рассыпался. Он двигался. Как змея. Алиса схватила свечу. Бросила в пепел. Тот загорелся – синим пламенем. Воздух наполнился шумом. Пульсом. Тени затанцевали.

Алиса закрыла глаза. Она не боролась. Не принимала. Просто стояла. Центр круга. Сосуд. Но не пустой. Свой. Пепел упал. Тени растворились. Комната стихла.

Холст перед ней сиял. Не угрожающе. Как свеча в гробнице. Спокойно. Она поставила точку. Последний мазок. И поняла – она переписала. Не картину. Себя.

Дэмиен подошёл. Глаза его были влажными. Он смотрел. Долго. Молча.

– Она больше не смотрит, – сказал он наконец.

– Нет. Теперь я смотрю. И вижу. И запоминаю.

Она не улыбалась. Лицо было спокойным. Почти мёртвым. Но внутри – что-то впервые билось ровно. Как ритм сердца, которому больше не нужно прятаться.

Дверь за её спиной всё ещё была открыта. Сквозняк прошёлся по коже, оставив после себя ряд гусиной дрожи. Алиса не обернулась. Она чувствовала: за порогом пространство изменилось. Дом будто перестроился. Сдвинул стены, перевернул углы. Воздух напоминал подземелье, не от холода, а от плотности. Он обволакивал, не пропуская свет. Знаки на запястье пульсировали слабым жаром. Словно звали.