Она прошла мимо Дэмиена, почти не касаясь плечом. Его рука сжалась в кулак, но он не остановил. Знал: то, что она делает теперь – вне его воли. Даже вне его понимания. Алиса двигалась, будто слышала музыку, которую никто не играл. Каждый шаг – отмерен. Порог следующей комнаты встретил её холодом. Комната была иной. Никогда прежде она не существовала. Но она знала: должна быть здесь.

Овальные стены. Куполообразный потолок. Без окон. Без источников света. Но всё видно. Неестественно. Как будто свет исходил из самих предметов. Контуры обострены. Чёрно-белое. Как негатив. Всё, что внутри, проступало как рентген: стол, витрина, кресло, покрытое пылью. В стеклянном ящике – предметы. Сначала случайные: клочок ткани, монета, обломок дерева. Но чем дольше она смотрела – тем отчётливее они вспоминались. Платок с выжженным углом. Детский башмачок, расстёгнутый. Фрагмент холста с обугленным мазком. Символ. Тот самый. Как на её коже.

На дальней стене – портрет. Виктория. Молодая, почти девочка. Тонкие губы, строгий подбородок, острые скулы. Глаза – с прищуром. Не злые, но слишком внимательные. Плечи напряжены, словно вот-вот что-то произойдёт. Рука прижата к груди, а на пальцах – кровь. Не явная. Намёк. Алиса подошла ближе. Портрет не двигался. Но он жил. Он смотрел. Как свидетель. Как судья.

– Что ты хочешь мне сказать? – прошептала она.

Ответа не было. Но в отражении стекла за портретом – вспышка. Силуэт. Женщина. Движение. Алиса резко обернулась. Позади – никого. Но ощущение взгляда осталось. Не просто взгляд. Оценка. Тонкий холод скользнул по позвоночнику. Она коснулась стекла. Холодное. Но не мёртвое. Отдающееся пульсацией, как кожа.

– Ты была первой, – произнесла она. – Или последней из тех, кто решился.

Слова исчезли в глухой тишине. Но в воздухе появился звук. Едва слышный. Нота. Дрожь. Почти музыкальный шорох, как перо по металлу. Алиса снова повернулась к витрине. Вещи изменились. Платок – теперь с вышитой монограммой. Башмачок – с буквой R. Не просто имя. Послание. Ребекка. Её мать. Или её проекция. Холст внутри витрины – с новым мазком. Красным. Словно свежий порез.

Колено дрогнуло. В теле откликнулись воспоминания. Не как образы – как запах. Дым. Влажные стены. Горячий пол. Крик. Тот, что она забыла, но он всегда был в ней. Алиса отступила. Сердце забилось неритмично. Но в этом сбое – правда. Очищение. Она опустилась на колени. Ладонями к полу. Холодный паркет отзывался эхом. Он знал шаги. Он помнил. Он не забыл день, когда всё началось. День, который сжёг будущее.

В этот момент дверь за её спиной закрылась. Не хлопком. Плавно. Самостоятельно. Комната погрузилась в темноту. Осталось только свечение портрета. Лицо Виктории светилось тусклым фосфором. Её глаза не выражали угрозы. Только вопрос. Алиса встала. Спокойно. Медленно. Она подошла к картине, сняла её со стены. Вес был не как у холста. Тяжёлый. Почти живой. Она перевернула его. Обратная сторона – с заплатой. Скрытая часть. И в этот момент поняла: этот холст уже был частью другого. Он когда-то скрывал нечто. Или кого-то.

Алиса взяла кисть. Кровь на кончике пальца – тёплая, будто её ждала. Она провела линию. Одну. Красную. Чёткую. Через глаз. Через центр. Через воспоминание. Портрет дёрнулся. Комната содрогнулась. Стены среагировали, как кожа. Пол – как кость. Стук. Пульс. Внутри дома – сердце. Оно проснулось.

Алиса поняла: она не была чужой. Не была пленницей. Она – часть конструкции. Наследница. Жрица. Хранитель. Её имя ещё не вписано, но место уже определено. Тени, что жили под полом, в щелях, за зеркалами, больше не прятались. Они ждали. Они увидели. И она – начала говорить их языком.

Снаружи, в коридоре, Дэмиен стоял неподвижно. Его ладонь лежала на стене. Сквозь камень он чувствовал биение. Не звук. Ритм. Глубокий. Древний. Он закрыл глаза.

– Она открыла дверь.

И в лесу, за стенами особняка, там, где гнёзда висели на сухих ветках, вороны впервые за десятилетие закричали. Не от страха. От отклика.

Комната сменилась, как сон. Мгновение назад – портрет, витрина, тишина. Теперь – ступени. Каменные, истёртые, ведущие вниз, в самое сердце дома. Алиса стояла на пороге, словно у границы между плотью и тенью. Под ногами – узор, высеченный в камне: три круга, вписанных друг в друга, и надлом между ними, как рана, запекшаяся временем. Символ был древним. Но она знала его. Не как учёный знает письмена, а как организм – яд, однажды спасший от смерти. Он повторялся в ней. На запястье. В снах. В страхах. В каждом решении, что привело её сюда.

Она сделала шаг. Камень под ногой отозвался глухим звуком, будто вглубь дома кто-то ударил в барабан. Второй шаг – и воздух стал плотнее. Дышать стало сложнее, будто сама атмосфера проверяла: достоин ли её дыхания. С третьим шагом пришёл запах. Острый, мокрый, как железо, оставленное под дождём. Не просто копоть и влага. Это был запах сожжённой истины. Как если бы кто-то пытался уничтожить воспоминания, но они выжили, превратившись в призраков.

За спиной дверь исчезла. Не захлопнулась – исчезла. Больше не существовала. Пространство отвергло её, как тело – вылеченное, но отравленное лекарством. Теперь путь был только вперёд. Лестница освещалась сама. По краям каждой ступени – тонкая полоска света, едва различимая, как след от когтя. Он пульсировал, как кровь под кожей. Алиса не прикасалась к стенам. Но чувствовала: если коснётся – их боль станет её. Или она услышит чужие голоса. Слишком отчётливо.

Внизу – зал. Круглый, как глаз. Потолка не видно. Лишь свечение. Не лампа. Не огонь. Оно не исходило от чего-то – оно просто было. Свет без источника, как взгляд изнутри. В центре зала – пьедестал. На нём – холст. Пустой. Но плоть под её ногтями начала зудеть. Реакция была телесной, инстинктивной. Как у зверя, почуявшего свою добычу – или своего хищника.

По периметру стояли фигуры. Шесть. Женские. Или то, что осталось от женской формы. Закутанные в плотные платки. Только руки – видны. Жесты. Пальцы на губах. Кисть на животе. Ладонь у сердца. Не просто позы – команды. Архетипы. Молчание. Память. Защита. Их лица невозможно было разглядеть. Но каждая из них была ростом с Алису. Каждая – казалась ей знакомой, до боли. Словно когда-то она уже стояла в их кругу. Или заменит одну из них.

Она сделала шаг к центру. И почувствовала, как между фигурами сместился воздух. Не ветер – давление. Лёгкое, как прикосновение к затылку. Холст на пьедестале был пуст. И в то же время – наполнен. Он дышал. Влага проступила изнутри, медленно растекаясь. Капля. Затем мазок. Красный. Не краска. Кровь. Ткань оживала под её взглядом.

Она не прикасалась. Но холст уже знал её. Изображения начали проявляться сами. Как воспоминания, к которым она не обращалась, но которые не забылись. Занавеска, пламя, взрыв стекла. Женский крик. Ребекка – девочка. Горящая. А рядом – женщина. Стоящая в тени. Не мать. Но та, что позволила. Виктория. Глаза её были сухими. Но руки – дрожали.

Алиса встала напротив. Сердце билось не в груди – в горле. Её запястье зажглось. Без боли, но резко. Символ на коже пульсировал. Выступила кровь. Без раны. Сама. Кровь памяти. Она подняла руку и коснулась холста. Ткань была тёплой. Живой. Она провела пальцем. И всё остановилось.

Тени за спиной шевельнулись. Ткань с лица одной из фигур соскользнула. Молча. Без ветра. Лицо – её собственное. Но старше. Измождённое. С морщинами. Глаза – без слёз. Но в них – всё. Понимание. Печаль. И воля. Эта женщина не была её будущим. Она была её возможностью. Дорогой. Ценой. Платой за то, чтобы знать правду и не отступить.

– Ты – я? – спросила Алиса. Голос сорвался, как первая спичка на морозе.

Молчание. Но в груди – ответ. Да. Эта – одна из её граней. Та, что выжила, отказавшись от жалости. От любви. От чужих решений. Та, что сказала: «Теперь я решаю, кто достоин остаться.»

Холст перед ней изменился. Больше не воспоминания. Отражение. Она увидела себя. Не лицо – сущность. Как будто картина вывернула её наизнанку. Показывала не, кем она была, а кем станет, если сделает следующий мазок.

Из-под пола донёсся гул. Пульс. Сердце дома билось уже не в глубине – в её груди. Оно звало. Подчиняло. Или приглашало. Она не могла понять, где заканчивается её желание – и начинается его воля.

Алиса подняла кисть. Рука дрожала. Но не от страха. От того, что всё это – правильно. Не безопасно. Но необходимо. Первый мазок был не красным. Чёрным. Как бездна. Как утроба. Как истина, от которой уже не отречься.

Он впитался в холст. И из темноты вышло имя. Её. Но не то, что дали при рождении. То, что выковал дом.

Имя, от которого начнётся новая картина.

Когда имя проступило из чёрной глубины холста, оно не состояло из букв – оно пело внутри неё. Низкий резонанс шёл от костей, обволакивал дыхание, распускался под кожей, как чернильное пятно в воде. Это не было имя, которое можно произнести – но оно знало, кем она была, кем станет, и кем больше не смеет быть. Каждая клетка тела отзывалась на него, как на зов матери, от которого невозможно спрятаться. Оно зафиксировало её в этой точке бытия, как клеймо, как пророчество, как безмолвный приговор. В ней родилось ощущение, будто ей позволили вспомнить то, что она никогда не знала.

Фигуры по кругу зашевелились. Плавно, синхронно, будто под единый внутренний ритм. Одна из них – та, что первой показала лицо – подняла руки. Не молитва. Не приветствие. Скорее – дарование статуса. Алиса ощутила: её приняли. Без слов. Без вопросов. Остальные опустились на колени. Они не кланялись – они признавали. Её. Её путь. Её решение. Теперь она была не свидетель. Участница. Узел на древней нити.

Холст пульсировал. Поверхность трепетала, словно кожа на животе спящего зверя. Образы вновь оживали. Сначала размытые. Затем – резкие, болезненно чёткие. Горящий холл. Сквозняк, гудящий сквозь трещины в оконных рамах. Девочка – Ребекка – в полуспущенной ночной рубашке, волосы спутаны, лицо чёрное от копоти. Она бежит, кричит. Где-то позади – шаги. Женщина. Виктория. Алиса никогда раньше не видела её так ясно. Рот приоткрыт. Глаза не в панике. В выборе.

– Почему? – вырвалось. Не голосом. Душой. На языке, которого она не знала, но понимала.

Ответа не было. Но взгляд Виктории изменился. Тот, на холсте. Она будто услышала вопрос. И отвернулась. Резко. Как от удара. Образ задрожал. И в этот момент стены зала издали долгий, глухой стон, словно глубинные камни перестали дышать.

Из щелей между плитами поползли тени. Они не текли – ползли, цепляясь за всё живое. Плотные, вязкие, чёрные, как деготь. Алиса не отшатнулась. Но всё внутри напряглось. Они тянулись к ней. К её ногам. К её решению.

– Я не боюсь вас, – выдохнула. – Не теперь.

Одна из теней замерла перед ней. Стала вертикальной. Приняла форму. Без черт. Только очертания головы. Плеч. И пустота на месте глаз. В этих провалах – отражение. Дэмиен. Он стоял где-то выше. В коридоре. Руки сжаты. Он говорил. Тень шепнула:

– Он не знает. Но чувствует. Слишком близко. Слишком поздно.

Тень растаяла. Алиса сжала пьедестал. Холст изменился вновь. Теперь – лестница. Сгоревшая. Чёрные ступени. Идущая вниз – мать. Алиса узнала силуэт. Но лицо было размыто. Искажено жаром. Как будто само пространство отказывалось помнить.

– Ты хотела, чтобы я забыла, – прошептала Алиса. – Но ты ошиблась. Я помню. Даже если лгал каждый. Я помню.

В ответ – толчок. Вибрация. С потолка посыпалась пыль. Фигуры напряглись. Одна – старшая Алиса – шагнула вперёд. Поддержка. Без слов. Жест. Признание. Алиса сделала вдох. Подошла к холсту. Подняла руку. Третье прикосновение.

Мазок был белым. Первый свет в этом месте. Он разрезал чёрную ткань, как лезвие. Из глубины проступила дверь. Настоящая. Не образ. За ней – свет. И голос. Мужской. Её узналось до боли. Дэмиен. Он звал. Но не её. Он звал прошлое.

Алиса шагнула вперёд. Мир вокруг сжался. Фигуры исчезли. Зал погас. Холст – больше не холст. Он стал вратами. Алиса исчезла за порогом. И тьма за её спиной наконец замерла. Ожидая возвращения. Или конца.