Внутри пахло плесенью, вином и чем-то другим – сладковатым, как перегоревший ладан. Картины на стенах были испуганны. Некоторые замазаны. Другие – подделки. Ложь лилась с них, как старая краска. Алиса чувствовала её кожей.

– Архив – в подвале, – Дэмиен щёлкнул пальцами, будто открывал ловушку. – Я туда не спускаюсь.

– Почему?

– Некоторые двери открываются в обе стороны.

Он передал ключ. Холодный. Тяжёлый. На конце – две змеи, свернувшиеся в круг. Символ вечного возврата. Или заключения. Она спустилась. Ступени скрипели, как кости под ногами. Пахло тем же, что и в её кошмарах. Гарью. Страхом. Старой, запекшейся правдой. Свет мигнул. Включился. Больнично-жёлтый. Почти мёртвый. Полки. Папки. Всё в идеальном порядке. Слишком идеальном. Будто смерть решила быть библиотекарем. Первая папка. Зарисовки. Подписи: V.L. Женщины. Горящие. У каждой – знак на запястье. Её знак. Один из рисунков. Лицо. Почти её. Но с пустыми глазами. В уголке – цифры. Координаты. Она схватила лист и пошла наверх. Воздух был гуще. Голова – как после удара. Но ноги знали путь.

– Нашла? – он стоял слишком близко.

– Координаты. Кто-то спрятал их в краске.

Он взял лист. Медленно. Пальцы задержались на её руке. Шрам между ними будто вспыхнул. Почти боль. Почти признание.

– Это не должно было сохраниться, – прошептал он.

– Но оно здесь, – её голос был твёрд. Но внутри – дрожь. Не от страха. От узнавания.

Он опустил лист.

– Утром едем. – Голос стал тише. – Ночью здесь ходят тени.

Алиса обернулась на лестницу в подвал. Что-то шевельнулось в темноте. Не тень. Форма. Сложенная из пепла.

– Они придут за мной? – спросила она.

Дэмиен потушил лампу. В последнем отблеске его глаза сверкнули, как рубины на трости.

– Они уже здесь.

Тишина хлынула обратно. Но теперь в ней звенело – как ржавый колокол в пустом храме.

Париж начался с предательства. Холод вокзальных тоннелей впился в кожу, как иглы, но Алиса знала: это не просто мороз. Это память. Та самая, что оставила шрам на запястье и женщину в пламени – в её снах. И теперь, когда ночь хлынула в особняк, как тёмная вода в рану, всё началось заново. Особняк Вальтеров стоял на отшибе, словно вычеркнутый из карты города. Окна его смотрели в пустоту, не отражая света. Фасад трескался, как кожа старика, скрывающего слишком много. А внутри стены дышали. Сквозняки были не ветром, а воспоминаниями. И каждый звук отзывался эхом былого. Комната матери – теперь её временное убежище – встретила Алису молчанием. Обои облезли, но под ними угадывался прежний узор: виноградная лоза, вплетающаяся в буквы. Те же, что она видела в записях отца. Или ей это казалось? Запах лаванды впился в ноздри – точно такой же, как в ночь пожара. Мать всегда носила эти духи. Даже когда пламя лизало её платье, последнее, что чувствовала Алиса, – был этот аромат. Сладкий. Предательский. На комоде – зеркало. Прикрыто тканью, но не глухо. Ткань подрагивала, будто стекло под ней дышало. Алиса не касалась. Ей казалось, оно ждёт. Подоконник был пуст. Но там стоял подсвечник – одиночный, латунный, с начерченным знаком в основании. Круг, три точки, трезубец. Символ повторялся. Повсюду. На перилах. На раме кровати. Даже на шрамах. Она легла. Пружины издали стон, будто вспоминали. Простыня пахла не только пылью, но и розмарином. И ещё – серой. Как после выстрела. Или взрыва. Сон пришёл не сразу. Сперва – тень. Как покрывало, сползающее с памяти. А потом – голос. Она была в той же комнате. Но другой. Детской. Цвета масла и солнца. Голоса звучали, как музыка. Кто-то пел. Женщина. Рука касалась её щеки. Пальцы – знакомые. Мягкие. Тёплые. И в этот момент – хруст. Кожа рассыпалась в пепел. Мать сгорела, как свеча. Молча. Её глаза не кричали. Они смотрели. Долго. Даже когда лицо исчезло. Комната вспыхнула. Воздух треснул. А пепел – закружился. В центре вихря – буква. М. Изломанная. Не человеческая. Не руническая. Буква мира, где мёртвые шепчут.

– Назови её имя, – шептал пепел.

– Кого? – выдохнула Алиса.

– Она уже рядом.

Узор на запястье вспыхнул светом. Но не огнём – чем-то иным. Теплом мёртвой кожи. И в центре – женщина. Без лица. С длинной шеей. Руки, как спицы, тянулись к ней. Проснулась она резко. Воздух в комнате был густой, как дым. Пульс – в горле, в ушах, в запястье. Рука горела. Узел пульсировал. Шевелился. Жил. Движение – в углу. Тень не просто двигалась. Она росла. Вытягивалась вдоль стены, как пятно крови на бумаге. Контуры напоминали женщину – но с слишком длинной шеей, с руками, скрюченными в неестественных суставах. Алиса знала: если тень обернётся, у неё не будет лица. Только пепельный овал и дыра, где должен быть рот. Она замерла. Пальцы сжались в простыню. Ткань – липкая от пота. Или крови.

– Кто здесь? – голос сорвался. Сухой. Хриплый. Как у угольного привидения.

И в этот миг – свет. Резкий. Как вспышка. Дэмиен. В дверях – его тень. Длинная. Как нож. Глаза – спокойные. Слишком спокойные.

– Ты звала её, – сказал он. Не вопрос. Утверждение.

– Мне снилось…

– Ты произнесла имя. Или почти.

Он прошёл внутрь. Гладко. Как будто знал, где скрипит пол.

– Ты боишься зеркала, – тихо. – И правильно делаешь. Оно – дверь. А двери открываются. Только в одну сторону. Алиса села. Одеяло упало на пол. Она дрожала. Но внутри – только жар. Тлеющий.

– Ты говорил, знак живой. Он болит. Он говорит.

– Он зовёт. И она слышит.

– Кто она? – почти шёпот.

Он не ответил. Только подошёл к окну. Отодвинул штору. Фонарь за окном мигнул. И в его свете – лицо. Снаружи. Женское. Обугленное. Без глаз. Но оно смотрело. Алиса вскрикнула – губами, не звуком. Дэмиен резко опустил занавес.

– Не зови её. Не сейчас.

Он обернулся. Его лицо – маска. Но в глазах – усталость. Или знание. Или оба.

– Утром – в архив. Но если услышишь голос – не отвечай.

– Они придут за мной? – тихо.

Он на секунду замер.

– Они уже здесь.

Он ушёл. Дверь закрылась с грохотом. Кисть в стакане упала. Клякса на полу – в форме трезубца. Алиса осталась одна. Губы сами сложились в слова:

– Она всегда ждёт.

И только потом она поняла – это сказала не она. Запястье пульсировало. Узел менялся. Теперь он был восьмёркой. Бесконечность. Или петля. В ней – не имя. Приказ.

Под кроватью шевельнулось что-то. Медленно. Осторожно.

Она не посмотрела. Не сдвинулась. Только закрыла глаза.

Шёпот не стихал. Он стал увереннее. Он учился говорить. Он знал её имя. И чужое тоже.

Утро не принесло света. Только дымчатый туман, в котором исчезали очертания особняка. Даже звон церковного колокола, доносившийся откуда-то с юга, казался приглушённым – будто мир не хотел будить этих стен. Всё было окутано тишиной, вязкой, как патока, в которой застыли даже птицы. Париж оставался где-то там, за границей этого забывшего себя дома. Алиса шла по коридору босиком. Пол под ногами был холодным, как мраморная плита. Она чувствовала каждую трещину, каждый сучок, будто здание дышало сквозь доски. Запястье саднило. Узел под кожей будто растянулся и теперь стягивал её в другую точку дома. Туда, где хранился архив. Казалось, будто само тело помнило дорогу, которую сознание ещё не готово было признать. Архив Вальтеров находился в подвале. Вход к нему прятался за фальшпанелью в старой библиотеке. Книги на полках были расставлены так, будто кто-то только что читал и не успел вернуть тома на место. Ещё вчера Дэмиен обронил: «Они прятали свои грехи не в сейфах, а в словах». Теперь она поняла, что он имел в виду. Панель поддалась с глухим стоном. За ней – узкая лестница вниз. Воздух пах сыростью и прахом, как в костнице. Пыль витала в воздухе, как прах. Ступени скрипели, будто жаловались. В стене – лампа на цепи. Ржавая. Но загорелась, когда она дёрнула. Пламя было синим. Холодным. Такое же, как в ночь пожара. Оно не грело. Оно только освещало – и то нехотя. Архив втянул её внутрь, как пасть. Полки сомкнулись за спиной – не дерево, а кости. Книги на них дышали. Не страницами, а переплётами – будто кожа на корешках была настоящей. Алиса знала: это не просто архив. Это гробница слов, которые не должны были выжить. Она провела пальцем по корешку. Пыль отозвалась жаром. Книга вздохнула под её пальцами. Корешок сжался, как мышца, и трещина на нём раскрылась – в точности как рана. Из щели сочилась чёрная жидкость. Не чернила. Не кровь. Что-то, что пахло жжёными волосами. Она отпрянула. Трещина на корешке теперь была буквой. Опять – М. Та же. Та, что жила под её кожей.

– Тебя тянет к ней, – голос за спиной.

Дэмиен. Без тени, без звука. Как будто он всегда был там. Или, может, никогда и не уходил. Он подошёл, не касаясь её. Только взгляд. Плотный. Режущий. Она не обернулась. Не сразу.

– Что это за место? – спросила она. Голос её был хриплым, будто она проглотила золу.

– Здесь хранятся остатки правды. Только остатки. Целое сгорело вместе с ними.

Он указал на нижнюю полку. Там – плоский ящик, как для гравюр. Она присела. Крышка поддалась, и воздух внутри был другим. Старым. Сухим. Пахло розой. И потом. И чем-то ещё – как будто кто-то плакал здесь. Много лет назад. Внутри – письмо. Скрученный лист, перевязанный золотой нитью. Алиса развязала. Бумага зашуршала, как змея. Она сразу ощутила знакомое: тепло, медленно переходящее в жар. Внутри этого жара было имя.

– Это её почерк, – сказал Дэмиен. – Марианна Вальтер. Твоя мать.

Слова были выведены тонко, как шрам. Строки несли жар. Алиса читала, и с каждым словом ей становилось холоднее:

«Я сожгла только одну. Остальные пришли сами. Я не могла остановить их. Они знали имя. М.»

Подпись была не словом – символом. Пламя, вырезанное чернильной каплей.

– Это не подпись, – прошептала она.

– Это печать. Огонь не только уничтожает. Он освобождает. И… клеймит.

Алиса подняла взгляд.

– Почему ты всё это знаешь?

Он вздохнул. Коротко. Резко.

– Потому что я видел, как она умирала. Марианна. Я стоял за зеркалом, когда она назвала имя. И дверь открылась. Но не туда, куда она хотела.

Молчание. В архиве не было ни часов, ни звуков. Только дыхание книг, будто они вдыхали тайну, которую не могли высказать.

– Значит, ты пришёл ради этого? – Она показала на письмо.

– Ради того, что осталось. А точнее – ради того, что она не успела сжечь.

Алиса взяла лист. Он был тяжёлым. Словно имел вес в граммах и в судьбах. Её рука дрожала не от страха. От узнавания.

– Я назову его, – её голос дрогнул, но не от страха. От голода.

Дэмиен резко повернулся. Впервые за вечер его глаза вспыхнули – не метафорически. Зрачки стали красными, как угли.

– Один раз, – прошипел он. – Потому что имя – это крюк. Произнесёшь – и она вытащит тебя за него. Всю. До последней кости.

Он подошёл ближе. Его дыхание было сухим. Как песок. Как пепел.

– Но у тебя есть выбор. Найти то, что она скрыла. Или…

– Или?

Он открыл ладонь. В ней – ключ. Старинный. С выгравированным символом: трезубец, оплетаемый змеёй.

– Этот ключ открывает подвал в крыле, куда она никогда тебя не пускала.

– А ты был там?

Он не ответил. Просто развернулся и ушёл. Его шаги растворились, как капли крови в воде. Алиса осталась с письмом в руках. Слово «имя» пульсировало. Буквы на бумаге не просто шевелились – они ползли, как муравьи, складываясь в новые слова:

«Ты уже знаешь, чьё это имя».

Она почувствовала, как под ногами затрепетал пол – будто здание услышало её намерение. Она прижала лист к груди. Бумага обожгла кожу. Не как пламя, нет. Как память. И тогда зеркало в углу архива взвыло. Стекло треснуло – не случайно, а вычертив символ: «М» с зигзагом, как молния. В осколках отразилось её лицо.

Но глаза…

Глаза были чужими. Жёлтыми. Горящими. И губы в отражении шевельнулись первыми:

– Назови меня.