Комната – пуста. Только один элемент привлёк внимание: картина на стене. Репродукция. Но мазок был знакомым. Чуть дрожащая кисть. Как у отца, когда он писал под давлением.

Она медленно разложила вещи. Футляр на кровати. Медальон – на подушке. Записка – между страниц блокнота. Комната дышала. Тени в углах будто ждали сигнала.

Алиса легла, не раздеваясь. Глаза – к потолку. Пятна света – как разорванные облака. Они двигались. Мерно. Живо.

И в этот момент – голос. Женский. Тонкий. Как игла:

– Ты разожжёшь огонь снова.

Алиса не вскрикнула. Только сжала кулак. Кожа на запястье пульсировала. Как будто огонь уже начал идти по венам.

Выставка проходила в здании старого Арсенала, застроенного ещё при Габсбургах. Каменные своды, масляная плитка под ногами, тусклый свет от медных бра. Всё дышало старостью. Влажной, но горделивой. Как улыбка умирающего коллекционера. Каждый шорох, каждый шаг отзывался глухим эхом, будто стены давно привыкли слушать и хранить.

Алиса вошла без приглашения. Под чужим именем, в длинном чёрном пальто, которое чуть колыхалось, словно ткань тоже чувствовала напряжение. На бейдже значилось «Галерея Нойхауз». Подделка – сделанная с любовью. Почерк, шрифт, бумага – идеально состарены. Но никто не спрашивал. В этом месте верили тем, кто не сомневается. Она держалась уверенно. Как та, кто пришла не смотреть – а вернуть.

Внутри пахло дорогим вином, лаком и цветами, которых не было. Алиса различала ноты пепла. Тонкие, прячущиеся за парфюмом, но отчётливые. Запах горелых страниц. Древесины. Чего-то, что не просто сгорело, а оставило след в воздухе. Она почувствовала это, проходя мимо стенда с ранними работами Ланген. Там один из холстов будто дышал жаром, как камин после полуночи.

Толпа была как нарисованная. Шеи натянуты, жесты изящны, взгляды – безликие. Лица – как маски. Только один взгляд был настоящим. Мужчина у колонны. Тёмно-серый костюм, трость с серебряным навершием. Лицо в полутени, но глаза – на ней. Не мигал.

Дэмиен?

Алиса моргнула. Тень исчезла. Лишь воздух дрогнул, как после удара по воде.

И вот она – картина. Настоящая. Не репродукция. Не копия. «Женщина в пламени».

Огонь на холсте был живым. Он двигался, хотя краска оставалась недвижимой. Внутри пламени – лицо. Не её. И не чужое. Лицо, которое Алиса знала изнутри, хотя никогда не видела его в зеркале. Как будто оно жило на грани воспоминания и предчувствия.

Она подошла ближе. Свечи отбрасывали дрожащие тени, и одна из них – тень её – казалась другой. Удлинённой. Наклонённой. Не отражающей движение.

Лак на поверхности картины поблёскивал, как испарина на лбу у умирающего. Краска – густая. Красная. Как кровь, впитавшая жар. В груди сжалось.

Глаза на картине следили за ней. Не иносказательно. В спине защемило. Пальцы налились холодом.

– Узнаёшь её? – голос сзади. Женский. Ровный, как линия ножа.

Алиса обернулась.

Виктория Ланген. Вживую. Лицо – идеально. Но не из плоти. Как скульптура. Волосы – тёмные, сединой отброшенные назад. Платье – глубокий синий, почти чёрный. Бархат поглощал свет. Шея – обнажена. И на ней – медальон. Тот самый. Блестящий, как рана на солнце.

Игра началась.

– Потрясающая работа, – произнесла Алиса. Голос был ровным. Внутри – огонь. Паника не в крике. Паника – в тишине между словами.

Виктория улыбнулась. Края губ приподнялись, но глаза – мёртвые. Без света. Без зрачков. Лёд.

– Ты похожа на неё. Это… почти тревожит.

Она коснулась кулона. Пальцы – тонкие, как спицы. Жест – небрежный, но продуманный. Как у шахматиста, делающего незначимый ход – за которым прячется угроза.

Алиса сжала платок в кармане. Материя врезалась в ладонь. Её якорь.

– Это автопортрет? – спросила она. Голос – выверенный. Ни дрожи. Ни интонации.

– Возможно. А возможно – предсказание, – ответила Виктория. – Есть лица, которые пишутся до того, как рождаются.

Слова – как уголь на языке. Подтекст резал. Виктория знала. Она проверяла границы.

– Краска… необычная, – Алиса подошла ближе. Вдох. – Пламя не просто светится. Оно как будто… помнит.

Виктория кивнула.

– Прах, – произнесла она. – Смешан с пигментом. Некоторые вещи горят слишком глубоко, чтобы исчезнуть.

Шаг в сторону. Как отступление. Или – уступка.

Алиса шагнула. Медленно. Почти в трансе. Тело само двигалось вперёд. В горло поднимался привкус металла.

Перед ней – подпись. В.Л. 1867. Та же, что на обратной стороне подделки. Но эта – дышала. Чернила будто только высохли. Запах – горелая бумага.

Она наклонилась. На холсте – царапина. Её нельзя было увидеть издалека. Только если приблизиться. Под слоем лака – вкрапление. Чёрное. Пепел. Живой. Он дышал. Он пульсировал. Как будто внутри картины было сердце. И оно билось.

И тогда – шёпот. Не голос Виктории. Шёпот изнутри краски:

– Помни. Не ты первая. Но можешь стать последней.

Алиса не дрогнула. Только выпрямилась. В глазах – свет. Медальон у Виктории вспыхнул. Свет отразился – и слепил на миг.

Она отвернулась. Медленно. Не убегая. Но вынося решение.

Шаги – резкие. По камню. Каждое касание пола – как удар сердца. За спиной – не тишина. Не люди. Что-то другое. Взгляд. Преследующий.

В холле она достала медальон. Руки дрожали. Крышка щёлкнула.

Внутри – третий глаз. Расширенный зрачок. Цвет – невозможно описать. Как если бы в него смотрело пламя.

И этот глаз – моргнул.

Алиса вышла в венский туман, как в воду. Воздух был плотным, вязким – дышать можно было только через силу. Пальто прилипало к спине, а туфли тонули в отражениях на мокрой мостовой. Двор перед Арсеналом походил на руины. Камни были темны, как после пожара, хотя дождя не было. Тень здания за спиной будто росла, следуя за ней. Там осталась Виктория. Картина. Медальон. Шёпот, который продолжал звучать внутри.

Третий глаз в кулоне больше не моргал. Но Алиса чувствовала: он не исчез. Он наблюдал. Закрывшись, как веко после слезы. Он стал частью её – органом, которого не должно быть.

Такси не вызывала. Её шаги были ритмом, заданным чем-то глубинным. Переулки венского центра будто вывернулись наизнанку. Под ногами – отражения фонарей, чёрные лужи, будто окна в другую улицу. Люди, что проходили мимо, не замечали её. Или притворялись. Их лица были похожи друг на друга. Прорисованные, но пустые.

Алиса свернула в старое кафе, которое казалось заброшенным и одновременно полным присутствия. Интерьер был выдержан во вкусе гниющего декаданса: бархатные портьеры, облупленные стены, потертые кресла. Потолок украшали лепные розетки, из которых свисали провода, как сухожилия. На стенах – фотографии театральных актёров. Все – мёртвые. Некоторые – знакомы. Лица из детства. Из книг отца.

Она заказала кофе. Чёрный, крепкий, обжигающий. Только чтобы держаться за вкус. За ощущение реального. Пока бариста возился с кофемашиной, Алиса обвела взглядом зал. В углу стоял рояль. Крышка закрыта, но одна клавиша была нажата. Пыль вокруг неё рассыпалась, как пепел. Кто-то только что играл.

Она выбрала столик у зеркала. Села. Не глядя на отражение. Но краем глаза уловила неладное. В отражении – второе плечо. Как будто рядом кто-то есть. Полуразмытый силуэт. Спутанный с её собственным. Она не обернулась.

Медальон лежал перед ней, открытый. Один глаз. Прежний. Но в зрачке – не её отражение. Внутри – картина. Та, что она видела в Арсенале. Но теперь – горящая. Огонь в кулоне колыхался. И в центре – фигура. Мужская.

– Дэмиен?.. – едва слышно, как дыхание на стекле.

Ответа не было. Но экран телефона мигнул. Новое сообщение. Без звука. Без вибрации. Просто появилось.

«Уходи оттуда. Она не показывает оригинал. Она показывает то, что ещё пишет»

Слова вонзились, как шило. Алиса перечитала. Пальцы занемели. Запястье вспыхнуло – под кожей раскрылся жар. Буква «М» засветилась, как клеймо.

Она подняла глаза. Зеркало шевельнулось. Линии в нём поплыли, как в воде. Тень, что сидела рядом, исчезла. В зале – тишина. Официант застыл. Капли кофе висели в воздухе. Как на картине.

Внутри кулона – движение. Картина изменилась. Пламя исчезло. Женщина на холсте теперь плакала. Кровь текла из глаз, по щекам, по губам. Рот был приоткрыт, как у куклы. Глаза – её. Но в них – не боль. Призыв.

Алиса резко захлопнула медальон. Щелчок ударил по ушам. Металл был горячим. Ладонь обожгло. Пальцы побелели от напряжения.

Она встала. Пространство вокруг стало резким. Каждый звук – выстрелом. Ложка звякнула в чашке, и Алиса вздрогнула. Мир будто перешёл в другую частоту. Воздух сжался. Она шла, как по битому стеклу. Тело – напряжённый нерв.

Телефон завибрировал. Второе сообщение.

«Она писала тебя. С самого начала»

Алиса остановилась. Вдохнула. Повернулась на улицу. Кафе – пустое. В окне – её отражение. Но глаза в отражении были направлены в другую сторону. Влево. Туда, где не было ничего.

И она поняла.

Виктория не копировала. Она не подражала. Она не создаёт картины – она их извлекает. Как хирург. Из времени. Из боли. Из судеб.

И картина, которую видела Алиса, – не изображение прошлого. Это набросок будущего. В котором её кровь уже вплетена в мазок.

Ночь в Вене не прощала. Её тьма была не тенью, а плотью – густой, влажной, с запахом меди и несказанного. Воздух казался застоявшимся, будто город давно выдохнул – и больше не вдыхал. Алиса шагала быстро, как по воде, сжимая в кармане медальон. Он молчал. Не вибрировал, не нагревался. Но тишина его была активной. Он наблюдал.

Она не пошла в отель. Знала: вернётся – и не сможет выйти. Слишком близко. Слишком правильно. Там её уже ждали. Постель будет тёплой. Шторы – распахнуты. И кулон – откроется сам.

Венский государственный архив – величественное здание с мраморными колоннами, чугунными воротами и круглым куполом, за которым скрывались километры коридоров. Официально он был закрыт. Неофициально – знал, как впустить нужного человека. Алиса воспользовалась старым кодом, выкупленным у сотрудницы фонда Виктории Ланген. Та однажды публиковала статью об «истерических мотивах горения в позднем экспрессионизме». Теперь молчала. Как и все, кто соприкасался с оригиналами Ланген.

Коридоры внутри были глухи. Звук шагов вяз в ковре. Темнота здесь была тотальной, без фонарей и сигнализаций. Только её дыхание. Только сдавленный хруст бумаги под подошвой. Она шла, ведомая чем-то древним – не желанием, не логикой. Знанием. Фонарик высвечивал ряды ящиков, тёмные шипы полок, усыпанные веками. Книги, пыль, карточки. Ничего не двигалось. Даже воздух.

Алиса искала не раздел, не фамилию. Искала запах. Запах пепла. Сухой, горький, со сладкой ноткой лака и жира. И нашла.

Папка. Без ярлыка. Только вдавленная буква – «M». Та же, что горела под кожей на её запястье, когда Виктория смотрела на неё через холст. Ткань папки была шершавая, как кожа, с пятнами, похожими на следы пальцев.

Она открыла. Бумаги были старыми, но живыми. Каждая – как вспышка. Первая – афиша выставки: 1902 год. «Виктория Ланген. Рождение пепла». Изображение – женский силуэт в огне. Ни рамы, ни деталей – только глаза. Её глаза. Подпись под изображением: «Агата М. Ланген». Внизу: год смерти – 1905. Причина: «Spontane Selbstentzündung». Самовозгорание. Кто-то дописал: «не первая». Чернила – свежие. Красные.

Далее – письмо. Бумага почти прозрачна. Чернила выжжены, как клеймо. Почерк дрожал:

«…в каждом поколении рождается одна. С глазами. С тенью. С огнём внутри. Её кровь – краска. Её взгляд – ключ. Она оживляет то, что спит. Но только одна из них может не сгореть…»

Алиса глотнула. Бумага пахла гарью. Дальше – список имён. Женские. Чёткие, от руки. Столбец. Напротив каждого имени – дата. Почти всегда – дата пожара. Некоторые – без дат. Только пометка: "утрачена". Среди них – «Агата», затем «Луиза», затем – «Эмма». Последняя – «Алиса». Строка была пустой. Без даты. Пока.