И тогда медальон в кармане щёлкнул. Один раз. Тихо. Не открываясь – закрываясь. Навсегда. Она больше не чувствовала его веса.

И тут пол задрожал. Но не от землетрясения. Плоскости сдвинулись. Пространство пошло рябью. Стены – изгибались, как от жара. Кисть в её руке рассыпалась пеплом. Стол вытянулся в линию. Окно превратилось в око. Открытое. Всевидящее.

Алиса осталась. Стояла. Не кричала. Внутри – звон. Долгий. Ровный. Как пульс чего-то неслышимого.

И тогда из холста вышла фигура.

Женская. Высокая. Движения – плавные, но неестественные. Лицо – закрыто вуалью. В руках – чистый холст. Такой белый, что на его фоне темнело всё, даже свет.

Она подошла к Алисе. Протянула холст. Руки – как ветви. Кисти – без ногтей.

– Пиши. Но не себя. Другую. Если хочешь выжить.

И исчезла. Без шороха. Без света. Словно растворилась в самом воздухе.

Алиса стояла с новым холстом в руках. Он был легче, чем должен. На ощупь – тёплый, как тело. Белее снега. Белее страха. На его поверхности не было ни одного мазка. Только в самом центре – пульсация. Как будто под тончайшим слоем – зрачок.

А в нём – глаза. Её. Или будущей. Или той, которую она должна нарисовать.

Холст в её руках пульсировал. Не визуально – на ощупь. Тонкая дрожь под кожей, как если бы внутри билось сердце. Но не её. Чужое. Или не до конца рождённое. Он был тёплым, как тело. И слишком лёгким для материи. Будто внутри – не ткань, а воздух между двумя снами. Он будто тянулся к ней, как нечто недописанное, требующее руки. Но не художника – свидетеля.

Алиса медленно подошла к мольберту, установленному под перекошенным потолочным светильником. Свет падал неравномерно, полосами. Между ними – тени, спаянные с углами комнаты. Она чувствовала, как меняется перспектива – стены дышали. Плоскость искаживалась при каждом её шаге. Угол мастерской расползался, как пятно масла на бумаге. Пол стал мягким, как если бы ступала не по дереву, а по слою ткани, растянутой над бездной.

Она установила холст. На этом месте раньше висело зеркало. Треснувшее. Теперь – только обнажённая стена, усеянная мелкими выщербинами, словно кто-то долго вбивал в неё гвозди воспоминания. Когда она отступила на шаг, позади снова послышался треск. Треск не дерева – памяти. Будто что-то старое в ней самой отпало.

Память – не последовательность. Это замкнутая спираль. То, что казалось прошлым, теперь выглядело как черновик будущего.

Кисть в тени лежала как оружие. Алиса протянула руку, не задумываясь. Её пальцы легли на рукоять. Щелчок. Не внешний – внутренний. Как будто кожа инструмента признала свою хозяйку. В кисти сразу появился вес, холодный и сухой. Он не пугал. Он отрезвлял. Было ощущение, что в этот момент её разум стал прозрачным – будто из него вынули страх и оставили только функцию.

Перед ней – белый холст. Пустой, как до-крик. И в его центре – пульсирующая точка. Мерцание. Как зрачок, подёрнутый пеленой. Или как рана, едва начавшая затягиваться. Она сделала вдох. Рваный, как у пловца перед тем, как уйти под воду. И коснулась поверхности.

Мазок был тонким. Как царапина ногтем по стеклу. Почти невидимым. Но он случился. Он был. И в тот же миг холст ответил. Изнутри – лёгкий стон, похожий на шорох старой бумаги. Или первый вдох новорождённого, вырванный у тишины.

Вспышки. Не света – образов. Обрывки комнаты. Голоса без звуков. Женщина. Волосы цвета меди. Лицо бледное. На шее – следы. Словно память о пальцах. Пальцы её – с обломанными ногтями. Глаза… нет, не Алисы. Но почти. Слишком знакомые, чтобы быть чужими. Слишком чужие, чтобы быть её.

Она знала это лицо. Не лично. Глубже. Как будто носила его в груди, среди других теней. Следующий мазок пришёл сам. Горизонталь. Плечо. Потом вертикаль. Ключица. Линия сползла. Живая. Кисть тянулась к следующей форме, к следующему изгибу, не спрашивая. Она не рисовала – она раскрывала.

Холст стал теплее. Поверхность чуть выгнулась. Больше не ткань. Больше не бумага. Что-то иное. Сосуд. Не для образа – для сущности. Изнутри пошёл жар. Но не обжигающий. Он напоминал дыхание. Будто кто-то внутри только что проснулся.

Стук за стеной. Снова. Уже привычный. Ритмичный. Как пульс того, кто следит изнутри.

Алиса писала дальше. Линия за линией. Без логики. Только внутреннее знание. Под скулой – тень. По шее – изгиб. На щеке – еле заметная россыпь веснушек. Под глазом – шрам. Она не придумывала его. Он уже был. Её кисть просто подтвердила.

И тогда холст задышал глубже. Под кистью – пульсация. Кровь внутри. Поверхность дрожала, словно ей не хватало воздуха. Алиса не отрывала руки. Кисть не могла остановиться. Пока не дошла до глаз.

И она подняла взгляд.

Глаза на картине были раскрыты.

Живые. Не написанные. Смотрели прямо в неё. Не осуждали. Не умоляли. Принимали. В них была печаль. И тихая благодарность. Как у тех, кто был мёртв, но вспомнил себя.

Тогда – голос. Позади. Тихий, но твёрдый:

– Ты не написала её. Ты открыла.

Алиса обернулась. В углу стоял Дэмиен.

Он держал в руке фонарь. Свет качался, бросая овал на стену и захватывая только часть его лица. Он был усталым. Глаза – глубже, чем раньше. В них не было вопросов. Только знание. Он не смотрел на неё. На картину.

– Где ты был? – голос Алисы сорвался. Он звучал громче, чем она хотела.

Он шагнул вперёд. Свет качнулся. Осветил край холста. Он приблизился – на расстояние дыхания. Смотрел, как будто видел не портрет, а вратá.

– Я наблюдал. Ждал. Она должна была найти тебя. Сама.

– Она – Виктория? – Алиса сделала шаг к нему.

Он покачал головой. Медленно. Плавно. Будто отрицал не имя, а эпоху.

– Нет. Та, что стоит за ней. Автор.

Картина изменилась. Взгляд стал испуганным. Улыбка исчезла. Контуры дрогнули. Будто что-то внутри хотело обратно.

На груди у Дэмиена – медальон. Свет фонаря зацепил его. Он пульсировал. С тем же ритмом, что и холст. Они были связаны. Он знал. Всегда знал.

Алиса сжала кисть. Пальцы побелели. Её взгляд снова упал на холст. Образ не закончен. Ни линии, ни смысл. Она знала – каждый следующий мазок будет шагом. Возможно, последним. Возможно, необходимым.

Она стояла между страхом и знанием. И впервые понимала: её рука – не её.

– Закончишь её – цепь замкнётся, – голос Дэмиена звучал глухо, будто прошёл сквозь каменную стену. – Но если нет… ты останешься внутри.

Холст дрожал. Не физически – вибрацией пространства. Воздух между картиной и телом Алисы густел с каждой секундой. Он налипал на кожу, словно прозрачная плёнка, лишающая дыхания. Каждый вздох казался тише, чем шаги смерти.

Глаза женщины на полотне не просто смотрели – выжидали. В их глубине не было мольбы, только знание. Безэмоциональное, холодное. Не прощающее. Она не просила быть завершённой. Она требовала.

– Она хочет выбраться, – прошептала Алиса. Голос слипался с небом рта. – Не быть написанной – быть выпущенной.

– Или заменить тебя. – Дэмиен подошёл ближе. Его тень растянулась, как чернила на мокрой бумаге. – Автор никогда не создаёт без цели. Если ты открыла дверь – будь готова закрыть её. Или пройти дальше.

В кармане шевельнулся медальон. Он не звякнул – он дышал. Ритм совпадал с пульсом в висках. Алиса сжала его через ткань. Под кожей кольнуло: не металл, а зуб.

«Подпиши». Слово в голове. Как шрам от сна. Без букв. Только импульс.

Холст снова изменился. Из его пустоты вытянулась рука. Женская. Не написанная – настоящая. Белая, как воск. С пальцами, сжимающими кисть. Ту самую. Чернёную. И вторая подпись. Почти стёртая. Едва уловимая в ткани. "Агата".

– Она уже была здесь, – Алиса провела пальцем по нижнему краю. Холст поддался. Как кожа под лезвием. И капля – чёрная, маслянистая – выступила из угла. Не краска. Память.

Картина потемнела. Не резко – как комната, когда за окном медленно садится солнце, но ты знаешь, что света больше не будет. Под изображением вылезли лица. Другие. Старые. Слои. Женщины, затёртые под мазками. Каждая – с глазами. Ни одна – с именем.

– Он пишет сосуды, – Дэмиен глядел в центр. – Сначала личность. Потом – дверь. А потом – вместо души – штрих.

– А мы? – Алиса не чувствовала пальцев. Холод поднимался выше. – Мы просто проводники?

– Нет. Мы – печати. Каждая подпись – это узел. Развязать – значит быть втянутой.

Холст треснул. Тонкая линия – от подбородка до щеки. Будто шрам раскрылся. Глаза на картине закрылись. А потом губы разомкнулись.

«Подпиши меня. Или останься.»

Слова не звучали – они отзывались в груди, как второе сердце.

На полу – стеклянная кисть. Кончик, словно ледяной шип. Когда Алиса наклонилась, пол под ней отозвался эхом. Комната будто сжалась, и потолок качнулся. Не от ветра. От чьего-то взгляда сверху.

– Ты можешь сломать цепь, – Дэмиен говорил почти шёпотом. – Но тогда кто-то другой станет звеном. Или цепь пойдёт по кругу.

– Ты сломал её? – спросила она. – Или закрыл глаза?

Он посмотрел на свой медальон. На его поверхности – пустота. Не глянец, не стекло. Пустой отсвет, в котором отражалась не комната, а ничто. – Я выбрал остаться снаружи. Но не вне.

Алиса подняла стеклянную кисть. Пальцы онемели. В кисти – холод, как у воды, в которую бросили прах.

Холст вздрогнул. Глаза открылись. Женщина в портрете смотрела. Не умоляла. Не злилась. Просто ждала. Последнего мазка.

И Алиса провела его. По краю. Не по лицу – по границе. Как печать. Как проклятие. Как выход. Или вход.

Свет вспыхнул. Один раз. Потом всё исчезло.

Комната вернулась в полумрак. Картина изменилась. Женщина с полотна теперь смотрела на Алису извне. Не как портрет. Как отражение. В её глазах – улица. Деревья. Люди. День. Жизнь.

Холст стал окном.

Но за этим окном – движение. Тень. Медленно поднимающаяся из-под рамы. Слишком знакомая. Слишком долгая. Слишком живая.

И её пальцы – были теперь у стеклянной грани.

ГЛАВА 4. СЕМЬ ЛИЦ ПРАВДЫ

Особняк Вальтеров встретил их тишиной. Не обыденной – мёртвой. Тишиной, которая не ждёт слов, потому что всё уже было сказано шепотом дыма и криком пламени. Алиса вышла первой, не дожидаясь, пока Дэмиен откроет ей дверцу. Под каблуками брусчатка жалобно трещала, будто кости, переламываемые старой рукой. Двор утопал в вечерней синеве, из-за туч пробивался скупой свет, отчего фасад казался вырезанным из пепла.

Воздух здесь был густым, как старая кровь, пахнущей гарью и воском. Плесенью. И чем-то иным – металлическим, как запах железа на губах. А может, это память.

Крыльцо покосилось, но всё ещё держалось. На камне – едва различимая надпись: ars moriendi. Искусство умирать. Над входом – фонарь, в котором гнила муха. Алиса провела пальцем по стеклу. Он был холоден. Пуст.

Дэмиен остановился сзади. Его шагов она не услышала, но спиной почувствовала тепло.

– Он закрыт с 2008-го. Никто не входил с тех пор.

Алиса не повернулась. Она всмотрелась в потемневшую резьбу двери. Треснувшее дерево, словно кожа старика. Ветер качнул фонарь, и тот заскрипел.

– Ложь, – произнесла она. Тихо.

Он не стал спрашивать, как она знает. Не напомнил, что её "аура" – не приговор. Он просто достал ключ и вставил его в замок. Повернул.

Щелчок был слишком громким. Будто особняк проснулся. Или… вздрогнул.

Она замерла на пороге. Тепло от машины осталось позади. Внутри пахло церковью после похорон – смесь ладана, мокрого камня и сгоревшего дерева.

– Я была здесь, – прошептала.

– Тогда веди, – сказал он. Без иронии. Без вызова.

Они шагнули внутрь.

Пол под их ногами хрустел, как скорлупа. Обои облезли, будто кожа после ожога. На стенах – тени, которых не должно быть. Они не совпадали с их движениями. Чуть опережали. Как будто ждали.