В воздухе клубится пар от дыхания, но я уже достаточно согрелась, чтобы ослабить шарф. Я оттягиваю колючую ткань, следуя на восток через жилой район, приближаясь к фонарю перед Зеленым парком. На миг мне кажется, что фитиль снова погас, и сердце мое замирает. Но огонек горит, просто его почти не видно при свете дня, и я понимаю, что зря переживала.

С каждым новым фонарем моя канистра с ворванью становится все легче и удобней, и к тому времени, когда я добираюсь до делового района, Уорблер уже проснулся и кипит дневной жизнью. С причалов доносятся крики краболовов, вытаскивающих свой улов, колокольчик над универмагом приветственно звенит, дети смеются, бегая по школьному двору. Когда я прохожу мимо бондарной мастерской, лает Руби, собака Джози, и я останавливаюсь, чтобы почесать ее за ухом. Должно быть, она скучает по нему не меньше, чем я, если не больше.

Он нашел ее в хлеву совсем крошечной и вырастил. Ее мать умерла при родах, и Руби оказалась единственным щенком. Джози брал молоко у коров и ухаживал за ней, пока она не подросла настолько, чтобы пить воду. Сейчас этой желтой собаке почти двенадцать лет. И ей невдомек, почему Джози куда-то ушел без нее.

Пока он бороздит океан на «Мириам», Руби живет в бондарной мастерской, в конуре, которую он соорудил из бочки. Пру сшила для нее красную подстилку, которую мы положили внутрь. Я же, со своей стороны, ласкаю Руби до полного изнеможения.

Думаю, мой вклад нравится ей больше всего.

– Он скоро вернется домой, лапа.

Я провожу ногтями по ее мордочке, ерошу серебристые усы и улыбаюсь, глядя в ее большие карие глаза.

– Здравствуй, Темперанс, – смотрит на меня Джордж. Он сидит на табурете напротив бондарной мастерской с рубанком в руке. Перед ним стоит ведро, которое он желобит. – Она заждалась своего папашу.

– Как и все мы.

– Признаюсь, было бы здорово поработать с ним еще разок. Мне бы не помешал еще один бондарь, который знает, что к чему. – Джордж с намеком кивает через плечо на нового подмастерья и двух хмурых мальчишек в глубине мастерской. – Передавай от меня привет Пруденс и матери.

Я машу ему на прощание и отгоняю Руби, когда она увязывается за мной, постукивая коготками по деревянному настилу. В таверне на пристани пусто, не считая одинокой фигуры, сгорбившейся в конце стойки, свесив голову над ведром. Бенджамин. Китобои, скорее всего, вернулись на свой корабль, чтобы отоспаться после кутежа. Один или двое, возможно, остановились в гостинице, если у них нашлась монета.

Я гашу огонь в фонаре у таверны и только заканчиваю заливать ворвань, как сзади меня кто-то окликает. Это Генри, на лице напряженная улыбка. Что-то не так. Закрыв фонарную камеру, я спускаюсь со стремянки, стараясь не оступиться.

– Мы словно и не расходились.

– Хотел бы я, Темперанс, чтобы так было. Я при любом раскладе предпочту пьяного китобоя пропавшей девушке.

Улыбка тает на моих губах.

– Пропавшей девушке?

Он проводит рукой по лицу, не скрывая усталости после трудной ночной смены:

– Мистер Фэйрчайлд сообщил вчера поздно вечером. Его дочь не вернулась домой.

– Молли? Молли Фэйрчайлд пропала? – В животе у меня что-то обрывается, и я делаю глубокий вдох. Боже, бедная семья Молли. – Но я видела ее вчера. С ней все было в порядке.

– Во сколько? – Он достает свою книжку и устремляет на меня мутный взгляд.

– Я наткнулась на нее и Сюзанну Калвер в Зеленом парке. Незадолго до шести. Я зажигала там фонарь.

Передо мной мелькает приветливая улыбка Молли, в ее маленьких руках корзинка с кружевами и шелковыми лентами. Генри быстро делает пометку и кивает. Я скрещиваю руки на груди и подхожу к нему ближе – сама не знаю почему. Возможно, в моменты тревоги присутствие другого человека успокаивает.

– Вы говорили с Сюзанной?

– Да, она сказала, что они разошлись возле ее дома вскоре после того, как виделись с тобой в Зеленом. Молли забыла перчатки у портнихи и упомянула, что, может быть, сходит за ними. Но до портнихи она не дошла. Ты не заметила вчера вечером ничего странного? Чего-то из ряда вон? Сюзанна упомянула, что видела пьяного в парке.

Имени его она, конечно, не знает. Я киваю в сторону скрюченной фигуры:

– Бенджамин. Он тогда спал.

Генри царапает заметки. Я понимаю, что он в любом случае поговорит с Бенджамином. Хорошо.

– Что ж, если ты что-нибудь вспомнишь, пожалуйста, дай мне знать. Или Мэтью. У него скоро смена.

Не сводя с меня взгляда, Генри начинает разворачиваться, почти как прошлой ночью.

– Вы проверили тех новых китобоев? Того, который приставал ко мне? Леонарда?

Я снова чувствую невидимую лапу на своей ягодице и вздрагиваю. От мысли о том, что Леонард мог тронуть Молли, у меня закипает кровь. Но Генри качает головой.

– Леонарда забрали на корабль вскоре после вашей стычки. Капитан подтвердил его местонахождение.

Я недоверчиво хмурюсь:

– Вскоре после? Это может значить что угодно.

– Прошлой ночью он был в стельку пьян. Честное слово, я сомневаюсь, что он с этим как-то связан. Но обещаю разобраться.

Мне китобой не показался таким уж пьяным. Я отчетливо помню его пристальный взгляд, ярость в его глазах, сверливших мне спину. Не сомневаюсь, что он бы отомстил, подвернись случай… И вдруг у меня перехватывает дыхание. Крик в тумане. Я-то думала, что мне померещилось. А что, если нет? О боже, неужели это была Молли? Что, если Леонард пошел искать меня, а нашел ее? А потом у меня возникло чувство, что за мной следят.

Генри хмурится и делает шаг ко мне:

– Темперанс?

Я сглатываю и мысленно даю себе пинка:

– Прошлой ночью я слышала крик.

Генри встрепенулся:

– Крик?

– Да.

Вся заинтересованность исчезает с его лица, сменяясь бесстрастным профессионализмом.

– Когда? Где?

– Я была, где Па… у северо-западного фонаря. Последнего на маршруте. Мне показалось, крик донесся с востока, но вы же знаете, как туман спутывает расстояния и направления. Я побежала обратно к двум другим фонарям, но ничего такого не увидела и не услышала. Никто не вышел из дома, когда раздался тот крик. Я подумала, может, мне показалось. Или, может, туман сыграл со мной злую шутку.

– Надо было сообщить об этом, Темперанс. – Генри качает головой, царапая заметки. – Тебе ли не знать.

Я заслуживаю укора в его голосе.

– Прошу прощения. Я не подумала.

– Что ж, это меняет картину.

Он хмурится и снова проводит рукой по лицу, оглаживая длинные усы.

– Пожалуйста, присмотритесь к Леонарду, Генри. Он бы ударил меня, если бы вы не появились. Что, если он пошел искать меня, а нашел ее?

– Я присмотрюсь. Но, как я уже сказал, капитан подтвердил его алиби.

– Но…

– Пока мы не найдем Молли, – перебивает он, – пожалуйста, сохраняй бдительность. Лучше занимайся своими делами, если больше ничего не вспомнишь.

У меня расширяются глаза, и слова чуть не срываются с губ. Генри приподнимает бровь:

– Да?

Надо бы рассказать ему о том, что погасли фонари, но инстинкт самосохранения заставляет меня молчать. Судя по крику, Молли пропала не потому, что заблудилась в тумане, ведь он прозвучал до того, как погасли фонари. Ветер налетел гораздо позже. Кроме того, крик доносился совсем с другой стороны. Если я позволю Генри думать, будто Молли пропала из-за того, что я напортачила с фонарями, мой заработок окажется под угрозой.

Если я потеряю работу, Пру и мама останутся без средств к существованию. Для другой работы у меня нет навыков. Уорблер – небольшой китобойный порт. Выбор профессий здесь невелик. Да я и не хочу заниматься ничем другим. Профессия фонарщика передается в моей семье из поколения в поколение. Это у меня в крови.

Однако это не отменяет того, что я женщина. Я с трудом убедила совет разрешить мне унаследовать ремесло Па в четырнадцать лет, а теперь это? Я не могу рассчитывать на снисхождение, которое оказывали Па, когда кто-то пропадал в его смену. Поэтому в первую очередь я и умолчала о погасших фонарях. Будь у меня хоть какая-то уверенность в том, что творилось неладное, я бы, конечно, рассказала.

Так или иначе, пропала девушка из местных. Молли.

– Ты задумалась о чем-то?

Генри всматривается мне в глаза, и я понимаю, что молчу слишком долго.

– Извините. Я просто… – Нельзя ничего рассказывать. Не сейчас. Только когда буду уверена, что это необходимо. – Просто я видела ее незадолго до случившегося. Трудно свыкнуться с тем, что она пропала.

Генри едва заметно прищуривается, но кивает:

– Ну, что ж… – Он прокашливается и отступает. – Будь уверена, мы найдем ее.

Несмотря на громкие заявления, мы оба знаем, что он не может этого гарантировать. В Уорблере такой оптимизм неуместен. Еще никого из пропавших не находили живым.

Я беру стремянку и канистру с ворванью и улыбаюсь констеблю. Точнее, складываю гримасу. Я промолчала, чтобы выжить. Я бы ни за что не утаила ничего от следствия, если бы знала, что это может помочь. Но в данном случае, расскажи я Генри о фонарях, это принесло бы больше вреда, чем пользы. Он бы еще, чего доброго, стал гоняться за призраками, когда в действительности мы наверняка имеем дело с чем-то или кем-то пострашнее, чем потухший фонарь.

Краем глаза я замечаю, что Генри смотрит мне вслед, пока я иду дальше по причалу. Вокруг полно людей, кто-то нахваливает свежую рыбу, слышится стук молотков с верфи, скрип пирса под ногами, звон церковного колокола, плеск сетей. Все эти располагающие звуки уорблерского порта, как и в любой другой день. Только не все проснулись, чтобы порадоваться утру.

Я морщусь и качаю головой. Нет, еще рано предполагать худшее. Если думать о плохом, можно притянуть это. И все же в глубине души я чувствую, что мы уже вряд ли увидим Молли. Часто из всего, что могло произойти, случается самое дурное. Если окажется, что предчувствие нас обмануло, это будет благом.

Когда я возвращаюсь в жилой район, становится ясно, что слух уже прошел. Соседи разговаривают через частокол, делясь домыслами и сочувствуя Фэйрчайлдам. По обрывкам разговоров, долетающим до меня, я узнаю, что мистер Фэйрчайлд отправился со старшим братом Молли и добровольцами прочесывать лес и ручей, протекающий через Уорблер.

Пожалуйста, Боже, не дай им найти ее тело в реке. Эта картина врежется в их сознание на всю жизнь, словно послание на коре дерева, оставленное самой Смертью, шрам, который никогда не заживет. Сколько бы времени ни прошло, он не сотрется. Трагедия отпечатается на их лицах, и всем это будет видно. Они навсегда останутся отмечены горем утраты любимого человека.

У меня разболелся живот, и я мну его пальцами. Утренний свет все отчетливее вырисовывает детали окружающего пространства. Четко очерченные осенние листья, опадающие с ветвей, иней на траве и окнах. В этом ржаво-коричневом мире выделяются сероватые и синеватые плащи и прочая одежда сельских жителей. Фонарные столбы торчат на горизонте темными скелетами.

Тревога бродит взад-вперед по улицам и дорожкам, чтобы все ее видели. Отовсюду лезут суеверные замечания, как корни сквозь землю. Меня это не удивляет, я к этому давно привыкла. Я тушу последний фонарь, на котором повесился Па, и в памяти всплывают шепотки за спиной, когда Генри подвел меня к его телу: «Эх, довели они его, духи то есть». «Помутили его шаги, помутили». «…Не мог больше выносить».

Напоследок я прикладываю руку к фонарному столбу. Под моей теплой кожей тает наледь, и я не чувствую враждебности в воздухе. Как и страха. Жестокие картины смерти Па не спешат возникать при свете дня. Это просто старый фонарь. Только теперь мне слышится крик Молли. Прошлой ночью я не могла разобрать, кто кричал. Теперь же я слышу ее ужас. Ее беспомощность.

«Ты услышала ее после того, как зажгла фонари, Темп. Ты не виновата». Мои доводы не смягчают чувство вины. Причастна я к этому или нет, но как фонарщица я в некотором роде выполняю роль дозорного. Я не сообщила о крике, скрыла информацию от Генри.